Буду говорить о выводах, которые можно сделать из конкурса и его итогов для журнала «Храмоздатель» как важной площадки профессиональной и общественной дискуссии.
Первое, что бросается в глаза при осмотре выставки, — удивительное разнообразие проектов, вплоть до самых непривычных и даже шокирующих. И частью сердца понимаешь (хотя и не можешь согласиться) нервную реакцию некоторых критиков: обличения в ереси, призывы «держать и не пущать», включить всю мощь цензуры.
Но какой же должна быть реакция на это многоцветье, если алармистско-охранительная не годится?
Представляется, внимательное размышление и доброжелательную, не ищущую врагов общественную дискуссию следует разворачивать по трем основным линиям.
Первая линия — богословского рассуждения и молитвенного свидетельства.
Вторая линия — теоретико-искусствоведческая.
Третья линия — общественно-политическая.
1.
Сегодня часто говорят, что главное в храмовом зодчестве — это следование канону, укорененному в вероучительной догматике и богослужебной литургической практике. Это утверждение совершенно правильно, но столь же совершенно недостаточно. Дело в том, что в настоящее время все разговоры о каноне в действительности являются попытками ухватить некую мало определенную и трудноуловимую сущность. Они оставляют в тени ключевые вопросы о том, насколько этот чаемый нами канон отрефлексирован из сегодняшней культурной реальности, насколько он кодифицирован в общепризнанных текстах, насколько введен в оборот в значимых сообществах, в первую очередь среди архиерейства/священства и среди профессионалов-архитекторов.
Пока, к сожалению, внятных ответов на эти вопросы нет. Немногие фундаментальные работы на эту тему — в первую очередь назову труды Алексея Лидова и Валерия Лепахина — мало известны в широких массах — священнических и архитектурных, а если и известны, то лишь по названию. Нет популярных версий этих и им подобных работ, их кратких тезисов, специально предназначенных для распространения. Печально и то, что сегодняшняя православная мысль никак не относится к богословским и теоретическим штудиям, появляющимся в наши дни за пределами православной ойкумены. Это, в первую очередь, философские и теоретические размышления Шарифа Шукурова о природе и строении храмового пространства. Может быть, есть и иные достойные внимания труды, но о них мало кто знает, кроме узкого круга специалистов.
Храм — это пространство, специально предназначенное для молитвы. Но молитва, как известно, может приходить в сердце без каких-либо ограничений места, времени и иных условий. Хорошо помню, как в семидесятые годы «взрывали мозг» нам, студентам МАрхИ, тексты Ильи Георгиевича Лежавы, решительно отрицавшие привычные на тот момент конструктивистские штампы о том, что «функция полностью определяет форму».
Вопрос, таким образом, в том, насколько стены храма молитве содействуют. Ведь и об иконах мы знаем, что иные из них есть прозрачные светоносные окна в горний мир, а иные — непрозрачные экраны, этот мир загораживающие и молитве препятствующие. Расхаживая по выставке, припоминал слова отцов Седьмого Вселенского Собора: Очами взираем на образ, умом восходим к Первообразу. Припоминал и в уме прикидывал, глядя на очередной проект: легко ли идет правая рука со сложенным троеперстием ко лбу, хочется ли перекреститься, глядя на очередной проект и мысленно входя в изображенный на нем храм?
Но это — мое личное, узреваемое лишь внутренними очами. А как эту молитвенную интуицию объективировать, как превратить ее в обсуждаемый и верифицируемый критерий?
Тема «формы и функции» имеет еще одну нетривиальную составляющую. Храм — это место, где совершается Литургия, в точном соответствии с книгами разворачивается священное литургическое действие. Мы знаем в нашем обиходе три литургии — Иоанна Златоуста, Василия Великого и Григория Двоеслова (Преждеосвященных Даров). Их чистое золото омыто временем, отобрано из удивительного разнообразия литургического творчества первых веков христианства, о котором ныне знают лишь историки-литургисты, мы же все по большей части просто не можем себе представить ничего иного, кроме трех помянутых богослужебных последований. Это — наше сокровище, наш образец. Но кто дерзнет всерьез утверждать, что Дух Святой навеки прекратил Свое животворящее действие, что из-под пера отцов XXI и последующих столетий, сколько этих столетий ни даст нам Господь, уже никогда не выйдут слова новой Божественной Литургии, говорящей нашему времени о вечности столь же значимые глаголы, что говорили когда-то своему времени и своим языком Вселенские учители и святители.
Думается, храмовое зодчество, как и храмовое ведение, не могут стоять в стороне от этих творческих надежд и упований.
2.
Бередящее глаз и душу разнообразие форм и формочек, мотивов и мотивчиков невольно заставляет искать некие рамки зрения, которые позволили бы это разнотравье хоть как-то свести воедино, дисциплинировать, если не на чертеже, то в уме.
Где он, этот чаемый нами цельный образ национальной русской архитектуры XXI столетия? Архитектуры в целом, потому что не может же храмовое строительство существовать в своем собственном заповеднике [резервации], изолированно от всего остального, что строится в стране.
От Владимира Махнача, дивного человека и глубокого мыслителя, слышал не раз, что надо делать, чтобы восстановить развитие национальной русской архитектуры, в свое время насильственно прерванное. Махнач считал, что для начала надо вернуться в точку высших достижений, предшествовавших разрыву, восстановить все лучшие завоевания этого периода, освоить их на уровне свободного владения (мастерства), восстановить школу и преемственность. И уже потом двигаться дальше, к новым вершинам. Лишь тогда можно будет считать, что мы восстановили традицию русской архитектуры.
Такой точкой высших национальных достижений Махнач считал русский модерн рубежа веков.
И действительно, если мы оглядимся вокруг на этой выставке, если посмотрим, что делает в России мастерская Андрея Анисимова, что делает на Украине Александра Петрова, как работают многие другие, мы увидим, что мотивы русского модерна присутствуют в сегодняшней практике церковного строительства весьма представительно.
Если мы принимаем версию Махнача за рабочую гипотезу, то нам никуда не уйти и от более широкого обобщения, от необходимости ответить себе на вопрос о том, что означает словосочетание «русский модерн», что стоит за ним, какую категорию явлений окружающего нас мира оно характеризует.
Нам никуда не деться от необходимости возвращения к категориям стиля и школы.
Увы, сегодняшняя архитектурная критика имеет преимущественно вкусовой характер. Она никак не избавится от травмы, нанесенной искусствоведческому сознанию несколько десятилетий назад. Это травма постмодернизма, навсегда, как считают многие, покончившая с самим понятием стиля. О стиле помнят, пожалуй, лишь историки архитектуры и искусства.
Хорошо помню студенческие годы. От унылости проектных контор мы находили утешение на волшебных полянах, где расцветали прелестные цветы «бумажной архитектуры». Ветерок с Запада приятно холодил воображение. Событием становилось приобретение очередного полиграфического чуда, манифестирующего постмодерн, какого-нибудь Дженкса или Бофилла. Привлекательная свобода манипулирования готовыми формами всех времен и народов не понуждала к внимательному терпеливому освоению деталей, нюансов, тонких взаимосвязей формы и значения, вместе формирующих целостный символически наполненный личностный образ.
Этот пафос цитирования достиг своей вершины в библиотеках Архикада, содержащих тысячи архитектурных форм на любой вкус розничной ценою несколько рублей за пучок. Касса сошедшего с ума типографского наборщика, где перемешаны буквы разных алфавитов, и давно уже забыто, какая как когда-то звучала в своем родном языке.
Эта веселушка «творчества» прямо соответствует несерьезности «описания». За словами-терминами, которые мы по инерции ума все еще связываем с чем-то настоящим, мало что стоит. Из описания и критического анализа в наши дни ушло главное — цельная вдохновляющая идея, которую прозревает критик/теоретик за частоколом формальных подробностей.
Сумеем ли мы вернуться после революции постмодерна к стилю как фундаментальной жизнеобразующей реальности — к «большому стилю», к «стилю эпохи»? Сумеем ли вновь сделать актуальным для себя и нашего времени теоретическое наследие Винкельмана, Земпера, Вёльфлина, Алпатова, Зубова, опыт их герменевтики?
Не знаю. Жизнь покажет. Пока меня, скорее, одолевает скепсис.
Знаю лишь, что если стиль вновь не станет для нас реальностью профессионального миросозерцания и проектного замышления, а проще говоря, всей нашей практики, нам не воссоздать профессиональную архитектурную школу, способную заниматься серьезными вещами.
Такими, как строительство храмов.
3.
Образ наших храмов имеет еще одну важную составляющую. Если внимательно посмотреть на обложку сборника, изданного под эгидой журнала «Храмоздатель» и представленного нам сегодня, нетрудно заметить набранное большими белыми буквами заглавие — «РУССКИЙ ХРАМ». Думаю, что прилагательное здесь по-своему значимо наряду с существительным, при этом оставаясь, конечно, именно прилагательным.
Так мы выходим на тему нацбилдинга, национального строительства. Убежден, что в нынешней ситуации мутного постсоветского безвременья линия просвещенного русского национализма, завещанная нам еще Государями Александром Александровичем и Николаем Александровичем, неминуемо выйдет на первый план, уже выходит. На этом пути будет немало искушений: от пещерного биологического радикализма молодых (по уму) до тупого псевдогосударственнического утилитаризма чиновников. Эти крайности, как правило, сходятся и друг друга используют. Но путь этот не обойти и не объехать.
И на этом пути, как и при поименованных только что Государях, церковное зодчество (и зодчество в целом) неизбежно станет важнейшей составляющей нового национального движения.
Думаю, не случайно зримый облик чтимого всеми нами Андрея Альбертовича Анисимова внимательно и не без фантазии приведен им самим в соответствие с обликом великого Петра Аркадьевича Столыпина. Тут ничего личного. Это не случайное совпадение, а культурный тренд.
Вот три линии, которые видятся актуальными для содержательного развития журнала «Храмоздатель» и всей дискуссии по проблематике церковного зодчества.
И в завершение — еще несколько тезисов.
В некоторых выступлениях здесь звучала печаль о том, что многообразие проектных идей, представленных на конкурсе и на выставке, не задействовано непосредственно в таком значимом движении, как московская программа «200 храмов». Круг авторов, выполняющих проекты для этой программы, и круг участников конкурса мало пересекаются между собой.
Думаю, это повод не столько для печали, сколько для анализа, и в первую очередь анализу подлежит сама программа «200 храмов» как политико-административное и организационно-управленческое явление. Эта программа возникла еще в лужковскую эпоху и несет на себе явственный отпечаток управленческих механизмов и хозяйственных схем, никуда не ушедших с уходом незабвенного Юрия Михайловича. Старые кадры, еще недавно определявшие правила игры для всей Москвы — с тотальным монополизмом крупнейших проектно-строительных корпораций и варварским произволом застройщиков, тоже в деле.
Тактическая целесообразность такого решения более или менее понятна. Стратегические его последствия нам еще предстоит осмыслить и — при определенном развитии событий — увидеть своими глазами.
Несмотря на все эти обстоятельства, нельзя преуменьшать значимость конкурса и выставки. Построенные храмы — не единственный результат деятельности церковных архитекторов. Проектная избыточность есть необходимое условие полноценного развития любой проектно-строительной сферы. Сейчас эта избыточность лишь начинает нарабатываться.
Следует без малейшей снисходительности подходить к оценке всех без исключения составляющих сферы церковного проектирования и строительства. И прежде всего — задаваться вопросом о полноте набора этих составляющих. Если уж мы ставим задачу развивать горизонтальную профессиональную коммуникацию, то в нее должны быть вовлечены не только проектировщики, строители, критики, разработчики норм, преподаватели и т. д., но и заказчики, и инвесторы.
Высокочтимый епископ Троицкий Панкратий согласился возглавить экспертный совет создаваемой Гильдии храмоздателей, и это очень хорошо. Но почему епископов не было на прошлогодних презентациях журнала «Храмоздатель», на различных конференциях, круглых столах и иных встречах по проблематике церковного зодчества. В конце концов, где епископы на сегодняшнем круглом столе? И не в президиуме, а в зале, в качестве значимых рядовых участников.
Это никак не претензия. Это практическая задача, которую нам всем предстоит решать.
Задача эта имеет и свою образовательную составляющую. Сейчас возникла практика лекционных курсов для недавно поставленных епископов, возглавляющих вновь образуемые епархии. Лекции читают маститые митрополиты, носители уникального опыта, богослужебного, управленческого, политического. Убежден, что этот важный проект должен быть дополнен обзорным постановочным курсом церковной архитектуры.
Такие курсы необходимы и в церковных учебных заведениях, в первую очередь в Московской и Санкт-Петербургской духовных академиях, кузницах нашего архиерейства.
Страница журнала «Храмоздатель» в Facebook — https://www.facebook.com/hramozdatel
Фото Дмитрия Кузьмина
