Сергей Кравец: Национальная идея — придумать и внедрить?
– Были разные попытки сформулировать национальную идею. Были попытки сделать такой идеей прошлое. Были попытки найти какую-то мобилизующую цель – освоение Арктики или Дальнего Востока. Или сейчас – полуостров Крым. Мне кажется, ничего из этого не сработает.
Ведь, что такое национальная идея? Это идея, которая близка по настроению, по степени умственного развития, по уровню образованности очень разным людям. Она должна быть близка. Она должна быть не просто близка, а составлять часть их собственной души. Плюс эта идея должна быть межпоколенческой.
Сергей Кравец
Она должна быть близка 50-летним, таким, как я, 30-летним, таким, как мои дети, и таким, как мои гипотетические внуки, которых пока еще нет, но я надеюсь их получить, в конечном счете. По крайней мере, на два работающих, а еще лучше три действующих и одно поколение, которое должно появиться. Потому что глупо конструировать или думать об идее, которая уйдет с завтрашним поколением.
Сам народ, на мой взгляд, такую идею сформулировал, но она очень тяжелая. Мне об этом рассказал покойный патриарх Алексий. Вернувшись из одной из своих поездок, он мне сказал: «Знаешь, о чем меня просил народ? Вы, Ваше Святейшество, помолитесь, чтобы Господь дал нам силы еще потерпеть».
Вот эта способность терпеть, и это желание все перетерпеть и, в конечном итоге, не потерять себя – это то, что вырабатывает народ в нашей неразберихе с конца 90-х.
Дать какую-то идею, придумать эту идею, дать сверху вниз невозможно. Я не верю в это. При этом, понимаете, есть ситуация очень простая. «Давайте станем самыми умными и образованными». Ура! Поднялось три человека, три руки – мы за. Но их только три. Значит, нужна идея, чтобы поднялись 140 миллионов рук или хотя бы 100 миллионов рук.
Идею стать самыми умными и образованными поддержит небольшое количество. Самыми здоровыми – ну, давайте все бегать, прыгать, качаться – тоже ничего не даст.
А дальше происходит такая вещь. Ведь чем более четко сформулирована идея, тем более она сильна своей внутренней структурой и своей ясностью. Но, чем четче она формулируется, тем меньшее количество людей она удовлетворяет.
Ее можно сделать очень аморфной, например «давайте жить хорошо или дружно» – это будет большая идея, аморфная, за эту идею проголосуют все 100 миллионов, но при этом каждый будет вкладывать в нее свое. Значит, нужно что-то такое, чтобы большая часть народа приняла бы безапелляционно, как данность. Пока мы не можем этого…
Это должно появиться, это должно выработаться нашим сознанием. То есть слова «дай нам, Господи, еще потерпеть» должны быть заменены иными, но не словами, а иными чувствами. Но пока не получается, пока не получается даже понять, где эти слова.
В моем представлении, это в религиозной сфере, безусловно. Но в сфере ли это религиозно-общественных идей – таких, как русский мир, или это в сфере какого-то религиозного, более частного, которое становится общим – я этого пока не очень понимаю.
Религиозно-общественные идеи – такие, как идея русского мира, они хороши, но они хороши только вначале, а потом вдруг видишь, что ими начинают манипулировать разные силы, и часто получаешь результат, которого не ожидал.
Единственное, что мне абсолютно четко понятно, что идея, как мне кажется, начинает формулироваться. Может быть, пока в каких-то таких очень грубых формах типа – «не дрейфь, прорвемся», но она начинает формулироваться от терпения к необходимости некоего активного действия.
А вот какое это действие, какова конкретная цель этого действия – пока непонятно. Но настроение, что надо что-то сделать, оно начинает появляться. От такого патерналистического, такого пасторального «вот мы потерпим, перетерпим – и Господь нам даст», – другая идея, что нужно что-то делать. Причем очевидно, что возникает ощущение, что делать что-то нужно быстрее.
– На ваш взгляд, платформа для этой национальной идеи – это православие?
– Не уверен, что мы говорим об одном и том же. Что такое православие? Это то, что исповедует 80% населения, из которых, по-моему, 20% считает при этом, что Бога нет? Это то, что исповедует 4% населения, которое живет церковной жизнью? Что такое православие? Это принадлежность к определенному культурно-историческому роду? Или это живая вера?
Вы знаете, главная наша проблема заключается в том, что мы, сами того не осознавая, очень двуличны. Большинство из нас. Мы абсолютно четко, если нас спросить, говорим о силе, важности и значении евангельских законов, евангельской жизни, но почти никогда – в реальной жизни, которая не в момент обращения к Богу в церкви (в общественной молитве), а в реальной, когда тебе нужно принять решение: направо – налево, дать – не дать, идти – не идти. Вот в этот момент мы хотя бы логику евангельского поведения вспоминаем? Нет.
В своей обычной жизни все мы руководствуемся совершенно другими нормами и правилами. Наша вера – она находится в таком двойственном состоянии. Мы ее храним как что-то очень важное, дорогое, ценное, которым можно в определенное время в определенном месте пользоваться. Но в обычной жизни мы пользуемся совершенно другим. Вера не пронизывает нашу жизнь, наше реальное поведение. Вот и все. И это наша проблема.
Владислав Аванесов. Дорога в Китеж
Еще двадцать лет назад критически настроенный человек мог подумать, что были правы европейцы, которые говорили: «Христианство свое дело сделало – оно дало нам общественную мораль». Общественная мораль существует сама по себе, она уже самодостаточная ценность.
Ей подпитка из этих высших кругов, от высшего блага, уже совершенно не нужна, мы и так понимаем, что это наша главная ценность. Все, с религией закончили, не надо чувствовать себя двойственно.
Но что получается, что мы сейчас видим? Что как только эту пуповину отрезали, общественная мораль полетела в такие тартарары, что мы теперь не знаем, кто – мужчина, кто – женщина, и нельзя говорить «папа», «мама», и вообще ничего нельзя. И, кажется, что человечество, идя от Нагорной проповеди, пришло туда, что, в общем, боишься потопа в ежедневном режиме.
Это значит, что пуповинку-то резать нельзя. Что все равно она должна оставаться. Что без вот этой подпитки, без религиозного чувства, нравственность превращается во что-то совершенно безобразное. И значит, приходится жить или в двойственности, или как-то пытаться понять, как эти евангельские законы могут работать в нашей сегодняшней жизни.
И в какой-то момент, между прочим, начинаешь понимать, что эти евангельские законы чем-то очень напоминают нашу собственную совесть, в которой нет места справедливости, а есть место милосердию.
Нужно понять – для формирования идеи это очень важно – две вещи. Как соединить человека творческого и вот эту умницу с евангельской жизнью, и как соединить ум и сердце? А потом – как защитить все это от эффективных менеджеров.
И тогда мы хорошо заживем.
Подготовил Михаил Боков
Видео: Виктор Аромштам
