Школа не должна учить духовности
Источник: Миссионерского отдела Томской епархии
Выступление диакона Андрея Кураева перед учителями на пленарном заседании Образовательных чтений Сибирского федерального округа, посвященных региональному этапу Всероссийского конкурса работ на соискание премии «За нравственный подвиг учителя», г. Томск (29 октября 2008 года)
В сокращении и редакции, адаптирующей устную речь к письменному изложению (с согласия автора)
Прежде чем преступить к обсуждению современных вопросов педагогики вообще и православной педагогики в частности, считаю нужным сделать небольшой исторический экскурс.
Слово «школа» — греческое. И означает оно «отдых, досуг». В античности в школах занимались в основном риторикой и гимнастикой. Слово «гимнаст» в переводе с древнегреческого означает голыш, поскольку юноши занимались гимнастикой в обнаженном виде, после известного приключения на олимпиаде, когда некая женщина решила принять участие в мужских состязаниях. Школа – роскошь, которую можно себе позволить, когда дело сделано: козы уже выгнаны на пастбище, а поле вспахано…
Такое отношение к школе и образованию просуществовало довольно долго.
В богословии и этике есть такое понятие как «адиафора» (греч.), под которым понимаются нравственно безразличные деяния или поступки. Предельно ясной иллюстрацией к тому, что считается в христианской этике «адиафорой», может послужить легенда про католического святого Людовика де Гонзаго: однажды во время перемены во дворе семинарии Людовик играл в мяч. Ребята решили «подколоть» своего благочестивого однокашника: «Зачем ты тут играешь с нами? Ты же слышал, как преподаватель сказал, что жить надо так, как если бы завтра был конец света! Зачем же ты играешь, а не готовишься к кончине?». Будущий святой задумался и ответил: «Если игра в мяч – это грех, то этому занятию не надо предаваться и за сто лет до конца света. А если это не грех, то почему бы не делать это за день до кончины?». И продолжил играть в мяч.
Так вот, святитель Василий Великий в свое время относил к нравственно-безразличным поступкам обучение юношей ремеслу (Источник: с в. Василий Великий. Письмо 225 (233) Амфилохию // т. 3. С-Пб., 1911, с. 281 ). Не могу согласиться в этом со св. Василием. Я склонен считать, что обучение детей знаниям и тем более ремеслу — это подвиг и добродетель, а не нечто нравственно или социально нейтральное. Но св. Василий высказал не свою личную позицию. Это был голос эпохи, которая умела детей рожать, но еще не умела всерьез обращать внимания на их психологию и воспитание.
Для античности и средневековья, к сожалению, характерно отсутствие интереса к личности ребенка. Ребенок тогда понимался как полюс недостатков, минусов, — ребенок это тот, кто «НЕ умеет». Вот слова блаж. Августина, столь же показательные для средневековой культуры, сколь и непонятные для культуры современной: «Кто не пришел бы в ужас и не предпочел бы умереть, если бы ему предложили на выбор или смерть претерпеть или снова пережить детство?» (Источник: бл. Августин. О граде Божием. 21,14).
Ребенок интересен для античных писателей доэпического сознания только когда это вундеркинд, чудо-ребенок. Ну, скажем спартанский мальчик, который терпит по-мужски, не по-детски боль, когда лисенок под туникой терзает его грудь. Это признак взрослого мужского поведения. Или скажем, отрок Иисус, который в Иерусалимском храме выдерживает докторский диспут с книжниками – фарисеями, — это также не детское поведение, поэтому это надо запомнить. Тогда как на все обычные проявления детского поведения внимания не обращалось. Даже в житиях святых про детство святых говорится только одна фраза, — мол, святой и в детстве не играл со сверстниками. Или в среду и пятницу грудь у мамки не брал, т.е. с младенчества вел себя не по-детски, что и стало достойным агиографической памяти.
Вот, видимо, именно с этим невниманием к ребенку связано то, что в Евангелие ничего не сказано о детстве Христа. И не потому, что это секрет. И не потому что, как треплются нынешние рериховцы, что, дескать, в это время Христос Гималаи ходил Шамбалу учить у Будды. Античная и средневековая культуры вообще не интересовались ребенком, рассматривая дитя как маленького взрослого. Даже детство Христа осталось за рамками Евангелий. Это молчание неудивительно: античные историки вообще не считали нужным рассказывать о детских годах своих героев. Плутарх в «Сравнительных жизнеописаниях» так начинает повествование о Цезаре: «Когда Сулла захватил власть, он не смог побудить Цезаря к разводу с Корнелией». Как видим, о детстве Цезаря просто ни слова. Было ли детство Цезаря таинственно? Секретно? Неизвестно? Провел ли он детские годы в гималайском ашраме? Да нет – просто античная литература не умеет описывать «негероическое», бессобытийное время.
Кстати, в учительской среде сейчас модны всевозможные эзотерические реконструкции истории, вроде «попы специально скрывают, где Христос юность провел». У меня есть, как говорит товарищ Путин, асимметричный ответ: «А буддийские ламы нарочно скрывают, где Будда провел старость». И, действительно, нет ни одной строчки, где их Будда был от 60-ти до 80-ти лет. У меня есть эзотерическая информация о том, что он в это время ходил в Томск, на покаяние в Свято-Алексеевский монастырь.
Итак, именно Христос, о детстве которого даже евангелисты ничего и не сказали, и произвел главную педагогическую революцию, сказав: «…истинно говорю вам, если не обратитесь и не будете как дети, не войдете в Царство Небесное» (Мф.18:3).
Это первое выдвижение ребенка, детскости в качестве идеала. Мы благодарны евангелистам за то, что они не объяснили этой фразы, тем самым оставив нам простор для толкований. Мне хочется верить, что Христос имел в виду детскую незлопамятность. Ребенок гневается, кричит: «Мама я тебя не люблю». А через 5 минут подходит и снова ластится, все забыто, гроза прошла, солнышко снова улыбается. Вот эта незлопамятность так была бы хороша и в мире взрослых отношений. (Источник: авва Дорофей. Поучение 1. «Надеваем мы и куколь, который есть символ смирения. Куколи носят малые и незлобивые младенцы, а человек совершеннолетний куколи не носит: мы же носим оный для того, чтобы младенчествовать злобою, как сказал Апостол: не дети бывайте умы: но злобою младенствуйте (1 Кор. 14:20). Что же значит младенчествовать злобою? Незлобивый младенец, если будет обесчещен, не гневается, и если почтён будет, не тщеславится. Если кто возьмёт принадлежащее ему, он не печалится: ибо младенчествует злобою и не мстит за оскорбления, и не ищет славы» ).
Говоря о сотрудничестве детских педагогов и Церкви, стоит честно признать, что педагогические «закрома» Церкви пусты. Церковная средневековая культура ребенка не замечала. Первый церковный учебник для детей вышел в 1868 году. До этого времени в XIX веке Закон Божий преподавался по книге митрополита Филарета Дроздова «Катехизис», ранее же грамоту по Псалтырю учили…
Представляете, первая книга, которую Церковь написала для своих детей, появилась на исходе XIX столетия церковной истории! Не стоит строить иллюзий, что у нас есть в Церкви педагогические премудрости и их свободно можно брать.
Евангельское доброе слово о детях долго прорастало через пласты эпической культуры, к тому же чаще всего нам приходилось заимствовать на Западе.
Коллеги, у меня для вас, пренеприятнейшее известие! Вы обречены на творчество, как и любой православный педагог. Нельзя просто взять тетрадку с прописями и оттуда перерисовать каллиграфическим почерком святоотеческие педагогические советы.
Второе мое предостережение от излишних начальных очарований связано с отношением к священнику в школе. Не надо к дерматологу обращаться с зубной болью. Вот точно также надо понять, зачем нужно обращаться к батюшке, а какие вопросы – не для него .
Да, к современному священнику можно обратиться за педагогическими советами, и они могут быть очень точны, если сам этот батюшка получил добротное гуманитарное образование. Но если вы обратитесь к творениям Иоанна Златоуста за советом, как строить семейную жизнь, то уйдете с пустыми руками. Он рассуждал о других проблемах.
Среди лакун, которые есть в православной педагогике, может быть самая серьезная — это проблема воспитания мальчиков. Дело в том, что ключевое слово в православной педагогике, этике, аскетике — это смирение.
Помню, когда 10 лет назад я устраивался на работу в Свято-Тихоновский богословский институт в Москве, и беседуя с проректором, спросил: «Как устроены семинаристы, я знаю, а что такое девушка, изучающая богословие, объясните мне, как с ними общаться?» (В этом заведении большинство студентов — девушки). На что проректор мне сказал: «Видите ли, отец Андрей, лексикон Эллочки-людоедки состоял из 12 слов, а наши барышни предпочитают обходиться четырьмя – смирение, искушение, послушание, благословение».
Но на этом лексиконе парня не воспитаешь.
Есть великие слова Аввы Дорофея, святого VI века: «Дело смирения — не сравнивать себя ни с каким другим человеком». Смирение это некая внутренняя атмосфера, но внешне, феноменологически, оно проявляет себя именно так, через не-превозношение себя над другим человеком.
Однако попробуйте пацанов на этом воспитать. У мальчишек же все в соревновании — кто первый кашу съест, кто первым до подъезда добежит, кто первый нарисует и т.д. Если их за это бить по рукам, говорить, не смей, не соревнуйся и т.д., мы вырастим импотентов, от которых не будет радости никому, ни им самим, ни вам. С моей эгоистической конфессионально-национальной колокольни этот вопрос звучит так: «Как из православного мальчика воспитать русского воина?». А не воспитаем — кирдык всем нам!
В Саратове один мужик, прошедший Афганистан, офицер, как-то говорит мне: «Отец Андрей, у меня есть друзья татары, есть друзья русские. Я бываю в храмах православных, бываю в мечетях. Сам я не религиозный человек, но что я вижу – в мечетях стоят мужики и молодежь, у нас в храмах женщины и бабушки. Мы проиграем».
Воспитать русского воина из православного мальчика, чтобы он не обабился, чтобы он не усвоил стереотипы большинства прихожан, то есть прихожанок — это очень трудно! Учитывая, что у педагогики и светской и церковной сегодня женское лицо. Эту лакуну нужно опять же творчески заполнять.
Мы живем в постиндустриальном обществе, а постиндустриальное общество — это общество, которое поняло, что самое трудное производство – это производство человека человеком. Коммуникация, информирование друг друга друг о друге оказывается труднее и важнее, чем ковка металла и добыча угля. У нас же в стране оплата труда еще из прошлой, индустриальной эпохи, хотя труд учителя должен сейчас оцениваться почти наравне с оплатой труда шахтера.
Для меня показатель моего личного благосостояния страны — зарплата уборщицы московского метро. Во всех вагонах метро висят объявления «Требуется» и указываются цифры, так что всегда легко узнать, сколько получает уборщица московского метро. Для меня это ориентир. В иные годы моя профессорская зарплата приближается к указанной в метро, но обычно безнадежно отстает (на сегодня разрыв в 10 раз: 2 500 и 25 000 р.)… Поэтому я храню дома документ, который со временем станет одним из самых позорных документов в истории нашей Церкви – это справка о моей зарплате, как профессора Московской духовной академии.
Итак, же можно взять у Церкви? То, ради чего она создана — духовность. Покойный комсомол кроме того, что он был хамом, был еще и вором. Он спер у нас слово «духовность».
До сих пор у меня хранится брошюрка, в которой меня впечатлила такая фраза: «огромное внимание повышению уровня духовности советской молодежи уделяет такой-то горком комсомола. Так, в таком районе города недавно был построен новый плавательный бассейн».
Нынешняя красная дата понуждает меня вспомнить и еще один комсомольский эпизод. Мы только что поступили в семинарию, знакомимся друг с другом. Курс у нас был необычный, практически все, включая вашего владыку Ростислава, пришли в семинарию после университетов. Родились мы все в атеистических семьях, в 14 вступили в комсомол, по окончанию школы пошли в университет, там обрели веру и после этого развернулись в семинарию. И вдруг выясняется, один из нас был комсомольцем. Мы дружно возмущались. «Как ты посмел?!»
Ведь он в отличие от нас был попович, сын священника. Из верующей семьи. И все же вступил в комсомол. «Как ты мог вступить в комсомол?» — говорил я ему. «А, что такое?» — «Ведь комсомол атеистическая организация!», — «С чего ты взял?».
Тогда я, как бывший член комитета комсомола МГУ, привожу ему первый пункт устава ВЛКСМ – «Комсомолец должен вести борьбу с религиозными предрассудками». А Он соглашается: «Правильно! Это же моя первейшая обязанность в качестве христианина».
Тут не поспоришь – и в самом деле важнейшая задача богословия и аскетики это борьба с религиозными предрассудками, суевериями.
Формула «Я верю во Христа» это ведь формула освобождающая.
Я верю в Христа – и, значит, мне наплевать, что мне Предсказамус настрадал на следующей неделе.
Я верю в Христа — и, значит, я могу наступить на хвосты черным кошкам независимо от их траектории передвижения по моей планете.
Я верю в Христа и — значит, могу назначать встречу с шефом на тринадцатую пятницу…
Итак, попробуем заняться реституцией духовных ценностей и вернем этому украденному слову его принадлежность и происхождение. Слово «духовный» принадлежит не только христианскому богословию, оно имело хождение и в языческом мире, например, у гностиков люди делились на три класса:
— «илики», люди материи, обреченные ко злу и погибели, в которых нет ничего духовного;
— «психики» (душевные)– это те, в которых попал кусочек демона Демиурга, равно способных и ко злу и к добру;
— «пневматики» (духовные) это те, в которых попал кусочек матери материи Софии Ахамот. Эти последние обладают совершенным знанием (gnosis) и спасаются тем духовным семенем, которое в них вложено. Из одного класса перейти нельзя, единственно возможно пробуждение забывчивого пневматика. Но если ты нас понимаешь и с нами соглашаешься, если ты готов признать, что ты часть Софии Ахамот то ты наш, ты – пневматик.
В Новом Завете слово духовность как и у гностиков – обозначает то, что в человеке сверх-человеческого. Духовность – это то, что во мне, но не мое. Духовность – это, что устремляет человека за горизонты собственного человеческого бытия. Первое проявление духовности дивно описано в стихотворении Арсения Тарковского «Вот и лето прошло …»:
Вот и лето прошло,
Словно и не бывало,
На пригреве тепло,
Только этого мало.
Все, что сбыться могло,
Мне как лист пятипалый
Прямо в руки легло.
Только этого мало.
Понапрасну ни зло,
Ни добро не пропало —
Все горело светло.
Только этого мало.
Жизнь брала под крыло,
Берегла и спасала —
Мне и вправду везло.
Только этого мало.
Листьев не обожгло,
Веток не обломало,
День промыт как стекло.
Только этого мало.
Все, что сбыться могло,
Мне как лист пятипалый
Прямо в руки легло.
Только этого мало.
Чувство тоски… Все вроде бы хорошо, хата упакована, джакузи урчит, а чего то не хватает, душа тоскует по иному, высшему. Это и есть первое проявление духовности.
У Андрея Вознесенского были дивные строчки в стихотворении «Васильки Шагала»:
Тех васильков голубые зазубрины –
С чисто готической тягою вверх.
Поле любимо, но небо возлюблено.
Небом единым жив человек.
И в ответ этой нашей тоске о высшем, Сам Господь входит в человека…
Любой человек, который знает истоки христианства, знает, что мир Византии, мир святых Отцов был готов к богословской дискуссии по любому поводу. Однако в Церкви практически не было полемики по такому, казалось бы, важному вопросу, как соотношение духа и души. Человек двусоставен (душа и тело) или трехчастен (тело, душа и дух)? Что такое «дух», упоминаемый в апостольских посланиях? Дух Божий или дух человеческий? Дискуссии на эту тему никогда не было, потому что правильно и то и другое.
Вот, я взял в руки компас, снял с фиксатора, стрелка повертелась и показала на северный полюс Земли. Это ведь правильное описание? Но этот же процесс можно описать иначе: мол, магнитное поле Земли повернуло стрелку этого компаса в северном направлении.
Любой верующий человек может сказать «я пришел к Богу», а может сказать «Бог привел меня к Себе». Дух – это то, чем я стремлю себя к Богу, к Небу, или Дух – это энергия Бога, которой Он притягивает меня к Себе? Верным, думаю, будет и то и другое.
При этом в любом случае «дух» — это движение ввысь, когда человек оправдывает свое имя, имя человека. В греческой античной культуре человек – это antropos, т.е. устремленный ввысь, и святые отцы с этим согласились. Славянская народная этимология слова «человек» раскрывало его значение, как чело, обращенное к вечности.
В латинской культуре человек обозначается словом human (человек, человечество, человеческий), что имеет один корень со словом humus (земля, глина, область, страна). Именно это в еврейском языке означает имя Адам — адомá (земля). Известная фраза Максима Горького «Человек – это звучит гордо», на латыни, и следственно, на всех романских языках звучит глупо, дословно получится: «Туземец – это звучит гордо!».
Еврейско-латинское мышление акцентирует происхождение человека – «ибо прах ты и в прах возвратишься» (Быт. 3:19), а греко-славянское акцентирует на конечное призвание человека. Василий Великий говорил, что человек – это животное, которое получило повеление стать богом.
Церковь и создана Богом для того, чтобы помочь нам пройти путь от земли к небу. Как обрести духовность и веру, как избежать катастроф на взлете к небу – обо всем об этом нужно и можно спрашивать Церковь. А как выйти из финансового кризиса – это не по адресу. Хотя в Церкви есть прекрасные экономисты, например, московский игумен Филипп, авторитетный биржевой эксперт. Церковь – это собрание самых разных людей, имеющих всевозможные специфические знания, но это не значит, что каждый священник должен разбираться в экономических вопросах. Также в Церкви есть хорошие педагоги, в том числе и носящие рясу, поэтому сейчас можно получить совет у некоторых священников и по различным педагогическим вопросам. Но все-таки это личные наработки отдельных людей, а не всей Церкви в целом, эти знания не есть собственно церковное учение, Предание.
Школа не может учить духовности. Слово «духовность» должно быть табуировано для школы. Если духовность – это путь к небу, к Богу, то не дело светскому заведению быть путеводителем на этом пути, и подменять собою Церковь, и брать на себя религиозные функции.
Что может делать школа? Школа может рассказать о духовности в порядке «экскурсии». Необходимо различать религиозное просвещение, воспитание и просвещение на религиозную тему. Темой нашего мероприятия является нравственный подвиг учителя, так вот, один из аспектов этого подвига учителя в том, чтобы удержать себя от пропаганды православизма.
Очень тяжело для учителя, во-первых, советского, во-вторых, православного удержать себя от нравственного императива, от глубочайшего вторжения в жизнь ребенка. Очень хочется наставить, научить, призвать…
Один немец, изучающий русский язык и литератору, как-то сказал, что во всех языках есть три интонации: повествовательная, вопросительная и восклицательная, но в русском языке есть четвертая интонация – интонация советской учительницы. Упаси Господи, идти с этой интонацией к детям.
Для православного педагога требуется огромное самообладание.
Вот чисто аскетическая ситуация: На уроке любимая ученица Машенька тянет руку и спрашивает: «Марья Ивановна, у меня вчера котенок заболел, мне какому боженьке нужно молиться, кому свечку ставить, чтобы он исцелился?» И, конечно, душа православной Марии Ивановны, тянется сразу при всех на уроке объяснить, как кушать песочек с могилки Матроны Московской, какое освященное маслице капать в блюдечко с молоком для котенка и объяснить всю инструкцию православного выживания. Но этого делать нельзя! Нельзя… Можно только сказать, милая Маша, подойди на переменке, мы с тобой по-девичьи пошепчемся.
Для православного педагога тяжело перейти на интонацию постороннего аналитика, когда ты говоришь о самом дорогом для тебя, о твоей святыне. Как тяжело на школьном уроке не назвать Христа Спасителем, Господом! «Наш Господь говорит нам…» Это в храме так можно сказать, а в светской школе: «Христос говорит своим ученикам», подчеркиваю, не нам, а Его ученикам. И вот это постоянное дисциплинирование своей речи – это тоже подвиг учителя.
И если этого подвига не будет, то тогда мы не выйдем из православного гетто. Ибо если будет прямое самоотождествление учителя и учеников с излагаемой верой, то тогда будут протесты от семей, у которых другие религиозные, национальные или мировоззренческие ценности (далеко не все русские — православные).
Одно из двух:
Или мы ведем уроки духовности в школе, но тогда нужно понимать, что это будут уроки для своих, и тогда мы не выйдем из православного гетто. К тому же зачем нужны в школе уроки Православия для уже православных детей, когда это можно им получить и более качественно в воскресной школе при храме?
Или же церковные педагоги, входя в светскую школу, подчиняются законам светской школы, говорят на языке культурологии и преподают «Основы православной культуры». И это нужно будет делать с интонацией экскурсовода – посмотрите направо, посмотрите налево… «православные полагают, что это место в Евангелие имеет такой-то смысл»…
В ответ на вопрос: «Правда, что Иисус Христос воскрес?», педагог в школе должен ответить «Правдой является то, что православные христиане в это верят, и из этого для себя верующие делают такие-то выводы, и это потому-то и потому-то наполняет любовью их сердца».
Что такое культурология? Это попытка понять мир другого человека, чужака, логику чужой веры. Кстати, есть великая традиция советской культурологической научной школы. «Основы православной культуры» как академического предмета создавались в советские времена: Алексей Федорович Лосев, Дмитрий Сергеевич Лихачев, Сергей Сергеевич Аверинцев, Михаил Михайлович Бахтин, Александр Михайлович Панченко, Аарон Яковлевич Гуревич, Юрий Михайлович Лотман – эти великие люди и ученые создали эту научную дисциплину. Они пытались помочь другим понять мир христианской культуры, мир средневековой культуры.
«ЛПК» — это рассказ о православии для комсомольцев и азербайджанцев. Это речь о «своем» для «чужих».
Различие между нациями – это не различие в антропометрии, цвете глаз и кожи. Это различие в «культурных сценариях».
«Все мужчины делаю это!». Но — как делают? Что считается само по себе разумеющимся? Как пеленают ребенка? Как отец общается с сыном? Кстати, в «Домострое» сказано очень жестко, — когда отец общается с сыном, он не должен улыбаться, чтобы не потерять отцовский авторитет. Как играют дети? Как ухаживают за девушками? Далее как женятся? Как болеют? Как торгуют? Как умирают и хоронят? Все это базовые сценарии жизни.
Скажем, православный арабский путешественник архидиакон Павел Алеппский побывал у нас на Руси в конце XVII века. Он был в шоке от московских рынков: «что торговля московитов — это торговля деспотичная, на всем рынке одна цена, и никто не торгуется!». На восточном базаре, если ты пришел на базар и не поторговался, ты оскорбил продавца. Ты во мне человека не видишь? Давай поговорим! Расскажи о своей жене, а расскажу о своей дочери? А изюм так бери, он мне не нужен… У нас наоборот: «Я что – нищий, чтобы торговаться и унижаться из-за копейки?!». Это совершенно другой культурный сценарий.
Я вижу, что собака мне машет хвостом, и понимаю: она мне рада. Но вот я подошел коту и тот тоже замахал хвостом. Но это означает, что он едва сдерживается, чтобы на царапнуть меня… И если я напоролся на конфликт с котом – то не кот в этом виноват. Кот не виновата, что он не собака. Виноват я, если не заметил, где кошка, а где собака, и в чем разница в их поведении.
Вот для того, чтобы мы могли ориентироваться среди наших «кошек» и «собак», нужно дать детям знания об их культурных сценариях, и особенно это важно знать детям нерусских. «Основы православной культуры» — это адаптация детей гастарбайтеров к условиям жизни в России. Нужно попробовать объяснить для гастарбайтеров, куда они попали. Мы Вам рады, но у нас не пустыня, мы имеем свои традиции, свои культурные сценарии. Мы не навязываем свою культуру, но ходим, чтобы, например, таджикские дети понимали своих русских соседей.
Скажем, я купил квартиру на вторичной рынке, дому уже 40 лет и я там шестой хозяин. Предыдущий хозяин не дал мне схему электропроводки. И это значит, что каждый раз, когда я вбиваю гвоздь в стену, то рискую жизнью.
Когда эстонские нацисты сносили памятник Воину-Освободителю, совершенной неожиданностью оказалось, что наше поколение «pepsi» не осталось к этому равнодушным. Память Великой отечественной войны и наших павших предков оказалась важна даже для детей дискотек!
Такие же взрывнее неожиданности могут быть и в мире религии.
Два года назад правительство Турции выпустило рекламу турецких курортов. Пафос рекламы был прост: Турция – это страна, где есть все: хайтек и античность, древние развалины амфитеатров, византийская мозаика, мечети, мы – мирная страна, в которой все уживаются. Мы будем рады вам, приезжайте, деньги ваши – солнце наше. Однако ролик оказался скандальным. Создатели ролика сделали компьютерный монтаж: положили на пол стену византийского православного храма с мозаичным ликом Христа, и пустили по нему танцевать дервишей. Само по себе и то и другое прекрасно. А вместе… В исламе нет понятия священного изображения, но это есть у христиан, может, поэтому турки не осознали, что танцы на лице Христа это кощунство. Они явно не хотели нас оскорбить, ибо глупо звать христиан в гости и при этом их оскорблять!
Это оскорбление вышло от невежества. Если человек подлец и желает оскорбить, он всегда это может сделать. «Основы православной культуры» — это лекарство от ненарочного оскорбления.
Нам нужно объяснять, именно объяснять, а не доказывать, что у православных христиан есть право думать иначе, что у нас есть внутренняя логика.
Нельзя завлекать в Православие, призывать в духе «давайте, дети, станем православными». Нужно провести такую «презентацию» Православия, чтобы ребенок сам в порядке «домашнего задания», ночью, под одеялом, сказал: «Я хочу, чтобы это стало правдой, чтобы этот мир стал моим!»
Итак, у православных педагогов на уроках «Основ православной культуры» очень тяжелая задача: влюбить в Православие, не призывая к этой любви!
