Ровно год назад в этот день бушевала ужасная гроза.
Грохотало так, что было больно ушам, небо, разорванное раскатами грома, набухло черной масляной обидой, ныл упрямый ветер, хмурый дождь штриховал картинку за окном.
Мы с дочкой лежали в больнице. В инфекционной. У нее был выявлен гнойный менингит.
Мы лежали в отдельной палате. Еду в нее передавали через окошко. Как в тюрьме. Это и была немножко тюрьма.
Только заключенные не совершали преступлений.
Нас любили медсестры. Ну, как нас? Катюшу. Они всегда улыбались, когда ставили капельницы, и иногда приносили ей фрукты. Лично от себя. Вытирали грушу о больничный халат. Протягивали дочке.
Катюня брала грушу двумя ладошками и вгрызалась в мякоть.
— Да ты моя радость, — смеялись медсестры и подмигивали мне.
Вечерами мы с ними пили чай в ординаторской. С них — чай. С меня — вафли и шоколад. Только — тссс!
Кризис миновал. Дочка, два дня не приходившая в себя, наконец ожила. Стала есть больничную еду. Суп. И макароны.
Я была оглушена пережитым страхом. Воспринимала внешнюю жизнь как источник опасности.
Меня устраивало окошечко — как связь с внешним миром. Там, в нем, живет менингит и другие страшные болезни. А тут, в палате — суп и макароны. Безопасно.
Дочка спала, уютно накрытая больничным одеялом.
Я сидела на кровати, обняв себя за колени, наблюдала за стихией в окне. Внутри меня зрело плохое предчувствие. Я была напряжена, хотя все должно было бы быть наоборот.
Что-то было не так. Что-то… никак не пойму что.
За стеной плакал другой ребенок. Мальчик, пять лет. Антошка.
-Мама, мне страшно! — хныкал он.
— Поспи еще, я рядом, — говорила мама.
Стоп! Прозрение!
Почему моя дочь так спокойно спит? В этом невыносимом по уровню шума громе, она спит. Ее ничего не тревожит, не пугает.
Я вскочила с кровати.
Раздался раскат грома. Чудовищный!
Катюша спала.
Я наклонилась к самому ее уху, позвала:
— Катя.
Никакой реакции.
— Катя!!!
…
— КАТЯ-Я-Я-Я!!!!
Дочка спала.
Я набрала номер мужа дрожащими руками. Он должен был приехать с минуты на минуту, навестить нас.
Мы договорились, что он побудет с дочкой, а я … выйду за пределы больницы. Выпью кофе в кафе. Сделаю маникюр. Или просто погуляю. В большом мире. С погодой, конечно, беда. Ну, значит, кофе.
— Я уже паркуюсь, сейчас приплыву, — сказал весело муж в трубку.
— Миша, она не слышит!
— Кто?
— Катя! Кто еще?
— Что не слышит? Кого не слышит?
— Никого. Слух пропал.
— Не придумывай.
— Это правда.
— Чушь. Я скоро приеду, и посмотришь — она слышит.
Я скинула вызов.
Подошла к кроватке, где спала дочка.
Я хлопнула в ладоши. Катя спала.
Включила музыку на телефоне на полную громкость, поднесла к уху. Катя спала.
Я села на пол. Закрыла лицо руками. Ни слёз. Ни эмоций. Пустота. Выключили из розетки.
В палату вошел муж. Он был по колено мокрый, несмотря на зонт.
— Там ужас что творится. Ты пойдешь на маникюр?
Маникюр… Маникюр — это накрашенные ногти. Это про фан. Развлечения. Когда в доме беда, не делают маникюр.
— Ты меня вообще слышал? — спросила я не своим голосом .
— Слышал. Моя дочь слышит. Не говори глупостей.
— Разбуди ее не дотрагиваясь. Сейчас. Она уже 2 часа спит. Разбуди! — я не просила. Я приказывала.
— Катюшааа, — сказал муж.
Катя спала.
Он хлопнул в ладоши у нее над ухом.
Катя спала .
— Она просто спит, — сказал муж. Он побледнел. Я видела, как он испугался.
— Миш, она не слышит.
— Слышит! Слышит!
— Ну да, отрицанием ты, конечно, все исправишь.
— Слушай, иди на маникюр. Мы с ней разберёмся. Сами.
— Ты нормальный? Какой маникюр? У меня дочь не слышит.
Я поняла: муж хочет, чтобы я пошла. Если я пойду на маникюр, то как бы ничего не случилось. То как бы все хорошо. Просто легкое нарушение слуха. И крашенные ногти. Он не хочет верить. Отрицает.
Ничего не случилось, мол. Все хорошо, мол.
— Оля, как дела? — в палату вошла врач.
Я вызвала ее сразу, но она только освободилась.
Мы с ней подружились. Она — строгая и немногословная. Совсем не френдли. Но мне и не надо. Мне ее хмурость, конкретность и лаконичность была очень кстати.
Со мной не надо любезничать. Спаси моего ребенка, и я пойду.
Она к нам прониклась. У нее самой — муж слабослышащий. Слух упал после менингита, перенесенного в детстве. Она рассказала в доверительном разговоре на крыльце больницы.
— Катя не слышит, — сказала я.
— Неизвестно ещё, — сказал муж.
— Катя не слышит, — сказала я.
Врач побледнела. Я видела это за маской.
Катюша проснулась и резко села на кроватке.
— Привет, родная, — я взяла ее на руки, поцеловала в сонные глазки.
Врач хлопнула в ладоши.
— Катя. Катя! КАТЯ-Я-Я-Я!!!
Катюша не обернулась.
— Неизвестно ещё, — сказал муж.
Мы с врачом посмотрели друг на друга. Мы обе думали об одном.
— Оля, я инфекционист, я не лор. Я вас сейчас к лору направлю… Он посмотрит. Может, серная пробка…
— Да. Это просто серная пробка, — кивнул муж с готовностью.
Я посмотрела на врача. Поймала ее глаза. Какая, к черту, серная пробка.
Она сняла маску.
— Оля. Сначала менингит. Его надо вылечить. Потом — слух. Динамика хорошая. По менингиту. В среду сделаем повторную пункцию. Если менингит побежден, то… я должна оставить вас тут еще на неделю, по правилам. Но я отпущу. Напишешь отказ и беги. Беги, детка. Времени у вас нет, если…
Я наткнулась на взгляд врача. И поняла, что — если.
— Это просто серная пробка, — сказал муж.
Мне захотелось его убить и обнять одновременно.
Раздался раскат грома. Дочка улыбалась. Она не знала, что так громко. Она не слышала.
Я помню этот день по минутам.
Прошел год. Мне кажется, я не смогу его забыть никогда.
А сегодня идет дождь, а грозы нет. Катя смотрит в окно, показывает пальчиком, говорит: «Дёжь».
— Да, родная, дождь.
Я целую ее в макушку, на которой теперь на всю жизнь — речевые процессоры.
Самый сложный год в моей жизни.
Спасибо всем, кто прошел его с нами.
***
На консультацию к сурдологу мы поехали всей семьей. Дочке почти год, она не слышит, перенесла менингит. Мы поехали за хорошими новостями, а не за приговором.
Я ждала чего-то вроде «промывайте ушки, слух вернется в течение недели».
По пути заехали на заправку. Там была очередь.
— На обратном пути заправимся, — сказал муж.
— Погоди тогда, сейчас я кофе возьму, — попросила я.
Запах кофе — это самый жизнеутверждающий аромат на свете. Если кто-то стоит на подоконнике, собирается прыгнуть, то надо, если есть возможность, …сварить кофе. Этот аромат — лучший аргумент за жизнь.
— Отличного вам дня, — сказала мне женщина в кокетливой бейсболке.
— Спасибо, — обрадовалась я, расценила это как хороший знак.
Она тоже пила кофе, и мы «чокнулись» пластиковыми стаканчиками и рассмеялись.
Мы приехали в медицинский центр в 10 утра. А вышли оттуда в 17 часов вечера.
Мы прошли все исследования и узнали: можно ничего не промывать, наша дочь — глухая. Абсолютно глухая. Ничего уже не спасти.
Врач говорила страшные слова: инвалидность, операция, нет времени, спешить.
Они бились о стекло моего оцепенения, не проникали внутрь.
— Знаете, мы сейчас ничего не понимаем, — сказал муж. — Можете написать нам на бумаге? Или я диктофон включу…
Я поняла, что он тоже в стекле. Не понимает.
Мы вышли из кабинета. В коридоре нас ждал старший сын. Он школьник. Ему семь лет.
— Мам, а я выиграл в шахматы подряд восемь раз, — сказал он ликующим голосом.
Внутри меня разорвался шар раздражения.
— Сколько можно играть в планшет? Ты, вообще, способен на что-то еще, кроме этих чертовых игр? — сказала я своему голодному ребенку, целый день прождавшему в коридоре.
Мы вышли на улицу. Сели в машину.
Когда тебе плохо, самое страшное — замечать, что жизнь течет своим чередом. Смеются дети, летают птицы, люди пьют кофе и ездят на автобусах.
Ты не понимаешь: как так? Почему ? У меня мир перевернулся вверх тормашками, я живу чувствами наизнанку, а все… хрустят яблоками, платят коммунальные платежи, назначают свидания.
Какие матерые эгоисты! Какие сволочи все вокруг!
Мы заехали на ту же заправку.
Женщина в бейсболке снова сделала мне кофе.
— Как ваш день? — мило спросила она, широко улыбаясь.
Мне захотелось ударить ее по лицу. Стереть улыбку.
— Не ваше дело, — грубо сказала я. И стёрла улыбку.
Муж в машине включил музыку. На полную мощность. Капсула авто пульсировала звуком.
— Сделай потише, — сказала я.
— А что, она же все равно не слышит, — кивнул муж на спящую дочь.
— Но мы-то слышим, — с раздражением сказала я.
— Мам, я есть хочу, — сказал сын. Он сидел сзади, смотрел в окно, планшет я у него отобрала.
— ПОТЕРПИШЬ! — в один голос рявкнули мы с мужем.
Мы приехали домой. Поужинали. Я считала минуты до момента, когда можно будет заснуть. Когда я провалюсь в сон, который прервет боль.
Меня раздражал муж. Меня раздражал сын.
Я стала вспоминать этот день. Какая мерзкая врачиха. Не успела поставить диагноз, а уже говорит про инвалидность. Никакого такта. Мы живые люди, а не роботы.
Надо пойти на сайт и написать жалобу. На эту гадкую бесчувственную женщину.
— Что ты делаешь? — спросил муж.
— Пишу отзыв об этой бабе…
— А что она тебе сделала? Это ее работа. Она диагноз поставила. Она не виновата, что Катя оглохла.
— Слушай, заткнись, а? Ты самый умный, да?
— У нас есть в доме что-то алкогольное? — спросил муж. Он у меня не пьёт.
— Не знаю, разве что что-то подарочное… Виски, кажется …
— Тащи. Хочу напиться.
— Ну да, только этого не хватало!
Вот мне кипела, бушевала злость. Я не могла взять ее под контроль. Я поняла, что сейчас кого-то ударю. Для начала в стену, а там будет видно.
Я схватила ключи от машины, стала обуваться.
— Ты куда?
— Гулять.
Я выбежала в ночь, прыгнула в машину и выехала на МКАД. Машин было мало, время близилось к полуночи. Я встала на обочине, включила аварийку.
— ААААААААА! ААААААААА! ААААААААА!!!!
Я кричала до вздувшихся жил, до поступивших от крика слёз. Я слышала свой крик, я вибрировала им. Я кричала так громко и так страшно, что мне кажется, меня было отлично слышно и сквозь закрытые стёкла на всем МКАДе.
ААААААААА!
Домой я приехала в три часа ночи. Муж спал, уронив голову на руки. Рядом стояла початая бутылка виски. С непривычки ему хватило и пары стопок.
Я грузно села на табуретку рядом.
Муж проснулся, стал тереть глаза.
— Я выпил, — сказал он, будто извиняясь. — Я спать.
Я кивнула.
— Сердишься? Молчишь? — спросил муж.
Я помотала головой.
— А что?
Я взяла бумагу, которая лежала на столе. Написала: «я потеряла голос».
Муж встал, поцеловал меня в макушку и сказал:
— Прорвемся. Эта глухота не помешает нам любить нашу дочь.
И ушёл спать.
Я перевернула лист бумаги. Тот самый, который дала врач.
На обратной стороне было написано:
«Вашей дочери нужна кохлеарная имплантация. Нужно направление. И КТ височных долей, чтобы понять, сколько у вас времени. Срочно, ребят. Срочно! Эмоции потом. Сейчас спасите ей слух! Держитесь. Вот все контакты. Скажите, что от меня. Молюсь за вас».
Я заплакала. Голоса не было, я хрипела.
Было очень больно. Ободранное криком горло болело, ныло сердце. Но где-то там, в эпицентре боли, зарождалась надежда. И благодарность.
Я поняла, что миру вокруг не все равно. Даже если на первый взгляд это не так.
***
Когда моей дочери объявили диагноз «Глухота», меня прожгло ужасом.
Я сразу представила картинку: моя маленькая дочка с бантиками, в платьице с цветочком и с плюшевым мишкой в руках стоит на тротуаре, а на нее несется огромный неуправляемый грузовик.
Я это вижу и истерично кричу: «Катя-я-я-я! Береги-и-и-ись!», а она смотрит на меня , улыбается и… не слышит…
Эта картинка преследовала меня. Я почти каждую ночь просыпалась в холодном поту. Я боялась засыпать.
Сон — это теперь встреча со страхом. Свидание с грузовиком, который угрожает моей крохе.
Я стала читать про панические атаки. Про то, как выпроводить грузовик из подсознания.
В грядущей жизни дочери без звуков меня пугал почему-то именно тот факт, что я в случае опасности не смогу криком спасти и уберечь мою дочь.
Потом была надежда. Кохлеарная имплантация.
Потом операция. Ожидание чуда.
Дочке вернули слух. Просто на голове у нее теперь — речевые процессоры.
В день, когда она снова обернулась на свое имя, я плакала от счастья.
В ту ночь я спала как убитая. И кошмар с грузовиком с того дня навсегда исчез из подсознания.
Сейчас мы отдыхаем на Балтике. Балтика — это холодное море и сильный ветер.
Пользователи КИ (кохлеарной имплантации) говорят, что при сильном ветре слышимость сильно страдает, почти пропадает, потому что ветер задувает в процессоры и практически ничего не слышно.
Сегодня мы гуляли по променаду. Ветер — сильнейший. На променаде есть специально очерченная дорожка для велосипедистов .
Приятный женский голос из радиоточки постоянно предупреждает отдыхающих, что гулять по этой дорожке не следует, ибо это опасно.
«Места на променаде хватит всем», — поясняет девушка, заботясь о нашем здоровье .
Катюня обожает бегать на ветру. Она носится, хохочет. Я стою чуть поодаль. Наблюдаю. На дорожку для велосипедистов она не забегает.
Вдруг ветер стал уносить коляску, я отвлеклась, буквально на пять секунд, и в момент, когда я снова обернулась….
Катя стояла прямо посередине велосипедной дорожки, и на нее на всей скорости несся четырехместный велосипедный тандем, а за ним — еще целый велосипедный кортеж.
У меня сердце ушло в пятки.
Я бросилась к дочери и, перекрикивая ветер, заорала:
— КАТЯ-Я-Я-Я!!!!! КАТЯ-Я-Я-Я!!! Осторожно!!!! Береги-и-и-ись!!!!!
И тут я увидела, как она вздрогнула, услышав мой паникующий голос, и инстинктивно бросилась мне навстречу.
Я схватила ее на руки, а через секунду по месту, где она стояла, пронеслись велосипедисты…
Слышит. Слышит. Слыыыышит даже через ветер!!!!
Господи, спасибо!!!
Какое это счастье — иметь возможность спасти своего ребенка, окликнув, предостеречь от опасности голосом.
Голосом, который она слышит!
Текст и фото — Фейсбук Ольги Савельевой
«Апельсинки. Честная история одного взросления» — так называется книга Ольги Савельевой, вышедшая недавно в издательстве «Эксмо». Из аннотации: «На первый взгляд, это просто коллекция рассказов. Они все – самостоятельные и автономные, в том смысле, что можно читать с любого места.
Но на самом деле это не просто рассказы. Каждый из них – ступенька.
И все эти ступеньки ведут из детства во взрослую жизнь. Это целая лестница жизни одной маленькой девочки, которая вырастет во взрослую женщину на глазах у читателей».
