«Стена»
«Для меня было важно показать роль Православной Церкви в русской истории – такой, какой она на самом деле была, — говорит Владимир Мединский, представляя свой первый роман «Стена». — Наши предки были глубоко религиозными, православными людьми. Это дало им силу устоять перед множеством бед и вторжений, а потом отстроить величайшую страну в мире. Русским человек может считаться и по крови, и по вере, и главное – по любви. По любви к Родине, к России».

Владимир Мединский любезно согласился предоставить для «Православия и мир» отрывок из романа, занимающего сейчас верхние строчки в списках бестселлеров.

Чтобы сраму не имати! Декабрь 1609 года

Первого декабря тысяча шестьсот девятого года от Рождества Христова архиепископ Сергий записал в своей летописи:

«Милостью Божией крепость Смоленская пережила два с половиной месяца осады вражьей. Было в начале врагов более нашего значительно, теперь, может статься, их уж и вдесятеро раз более, ежели только не станет вскоре в сотни раз превосходить их число наше. Гибнут люди смоленские не только в битвах. Многие мрут и от болезней.

Был недавно у нас большой падеж скота, коему не хватает сена. Резать своих коров да свиней крестьяне сразу не пожелали, вот и лишились их. Туши побросали в ров крепостной, и ныне воронье да галки над ним кружат тучами, ночами же прибегают из лесу лисицы. Тех птиц и зверей люди, от нехватки пищи сильно страждущие, бьют из луков, а после выходят и собирают добычу. Верно, от мяса тех наевшихся падали лис да галок многие болезни и происходят…

Чтоб нужды осадных людей да посадских переселенцев облегчить, воевода новые указы прописал, кои ныне дьяк на Соборной горке прилюдно зачитывал. Блюдя в осадных людях твердость повиновения и в крепостной обороне послушение, приказал воевода всем дворянам, службу нести способным, самолично в свой черед на стражу заступать, и слуг вместо себя впредь в ту стражу не посылать. А нарушение приказа сего карать жестоким посечением плетьми. Многие дворяне из-за гордыни своей возроптали, но ослушаться не смеют.

Наймы за жилье, кои поначалу взимали иные из тех, к кому пришлых подселили, воевода отменил, отныне будут пришлые жить в крепости безплатно.

В речках городских запрещено стирать белье по средам, пятницам и воскресеньям, дабы сберечь для питья добрую воду.

Зима будет, по многим приметам, морозной. Пошли нам, Господи, сил пережить сию зиму, град наш отстоять и врагу не дать надругаться над землею и верою нашими!

Молюсь денно и нощно о воеводе, ратных людях его, обо всех, кто бремя сие несет. И о заблудших душах тех, кто сего бремени не вынес… На сей неделе третьего дни два сына дворянских, крепких и статных, близнецами рожденные братья, подобрались на рассвете к страже у Молоховских ворот и в спину тех стражников закололи. После же бежали из крепости во вражий стан. Прости Господи их души и воздай им по делам их!»

…В то время как владыка писал эти строки, за десяток верст от крепости, по припорошенной снегом дороге шел странник — старик с согбенной спиной, совсем дряхлый на вид. Однако шагал он на удивление споро, отмеривая версты разбитыми бахилами, опираясь на посох, вырезанный из кривого ствола молодой липки.

Путь его лежал от одного села к другому. Дорожный мех, что висел на веревке, перекинутый через плечо странника, был почти пуст, в нем лежали лишь аккуратно сложенные, совсем старые и затертые, но чисто выстиранные онучи, обвязанные бечевой лапти, да завернутая в платок краюха, уже до того черствая, что казалась будто вылепленная из глины. Присаживаясь где-нибудь на пенек, либо на поваленный ствол дерева, дабы передохнуть, странник отламывал от краюшки несколько крошек и долго, медленно их жевал, потом собирал в горсть немного снега, лепил снежок и тоже комочками отправлял в рот.

Если бы этого странника мог увидеть защитник Смоленской крепости отрок Александр, он тотчас признал бы в нем того самого инока-отшельника, в избушке которого несколько месяцев назад ел вкусную тюрю с луком, спал на узенькой лежанке… и видел удивительно страшный сон.

Инок-отшельник был в длинном поношенном тулупе, под которым мелькали припорошенные снегом полы его подрясника, схиму он надел поверх бараньей щапки, и концы ее развевались у него спиной. Он шагал, время от времени бросая взгляд на запад, где над черной кромкой леса виднелся алый диск солнца, медленно опускавшегося и уже разлившего вокруг себя холодную сиреневую зарю. На ходу схимник молился, по обыкновению после каждой молитвы повторяя:

Господи Иисусе Христе, прости меня грешного и помилуй!

Старик понимал, что к ночи может и не добраться до цели, до следующей деревни, но его это не пугало. За время скитаний он уже ночевал в чистом поле, разведя костер и пощипывая все ту же окаменевшую краюшку, которой давно пора было закончится, но от нее почему-то все время оставалось около половины.

В деревнях, куда приходил отшельник, его непременно хоть чем-то, да кормили. И даже если у кого-то была возможность угостить странствующего монаха лишь пареной репой, то все равно, казалось, монах был искренне и премного благодарен. «Квас да репа – жизни скрепа», — в таких случаях откликался старик монастырской поговоркой. Как-то случилось, что странника пустили в жилье, в котором вовсе не было еды. Тогда он тут же отломил бóльшую часть того, что оставалось от его краюхи. Наутро хозяева поразились: как это из небольшого ломтя вышла целая миса тюри, так что досыта наелись и взрослые, и ребята?

А наутро половинка краюшки оказалась такой же, как накануне…

Владимир Мединский

Владимир Мединский

Опасения путника оправдывались. Начало темнеть, алый диск исчез за погруженным в сумрак лесом, на востоке проступили звезды, а деревни впереди все не было видно. В той, где он остановился накануне, предупреждали: следующее селение далеко, лучше заночевать и идти поутру. Однако отец Савватий не хотел терять времени – деревень в округе много, и он взял обет обойти их все, покуда хватит сил… Так и ходил, из конца в конец округи, по смоленским селам, вот уже третий месяц. И покуда не видел никоих плодов своего подвижничества: везде крестьяне, к которым он обращался с одним и тем же призывом, согласно кивали, бабы пускали слезу, мужики сопели в бороды, однако незаметно было, чтобы хоть кто-то да решился…

И все же Савватий шел дальше. День-деньской молился и исполнял свой обет, не думая и даже не вопрошая Бога, добьется ли цели. Цель была перед ним, и он к ней шел. Остальное не имело значения.

Чуть в стороне от дороги ивовые кусты образовали заслон ветру.

Схимник остановился, скинул на землю мех. Найдя высохший куст, наломал веток и сложил костер. Щелкнуло огниво, вспыхнула раскопанная под снегом сухая трава, рыжие языки побежали по веткам — и от костра потянуло теплом.

Савватий развязал мех и вытащил заветную краюху.

Благослови, Господи, ясти и питье рабу Твоему!

Он не спеша разжевал и проглотил несколько крошек, прислушиваясь к далекому вою. Волков странник видел много раз, зимой они становятся опаснее, однако страх не проникал в душу Савватия. Не это сейчас страшно!

Комочек снега растаял во рту, прохлада, разлившись по телу, прогоняла сон. Спать нельзя: костер погаснет и мороз убьет путника. Вот в деревне он поспит, а сейчас надо просто ждать утра и молиться.

Савватий подбросил сучьев, достал из-под полушубка лестовку и принялся перебирать ее, шепча вечернее правило…

И тут в его опущенную левую руку осторожно ткнулось что-то влажное. Инок поднял голову — в лицо ему смотрели два круглых, светящихся зеленью глаза. Собака?.. Нет, волк! Неужели костра не испугался?

Ты почто пришел? – укоризненно спросил зверя Савватий. – Что тебе надобно?

Волк поспешно отступил, прихрамывая на заднюю ногу, но потом снова сделал шаг к иноку.

Тот пригляделся. Из лапы косо торчало обломанное древко стрелы.

Это кто ж тебя? Ну, поди, поди сюда, не бойся.

Ловко, привычным движением опытного военного, отец Савватий отрубил наконечник, пронзивший ногу зверя насквозь, и одним точным рывком вытащил стрелу. Волк взвизгнул, заскулил и попытался было тяпнуть бараний рукав тулупа, но лишь лязгнул в воздухе зубами.

Не скалься! – вновь укорил странник. – Зазевался, попал под выстрел, стало быть, терпи… Ну-ка, от платка оторву тряпочку да перевяжу. Вот. А мяса у меня нет. Не положено мяса монахам. Хлеба дал бы, но ты ведь не станешь! Ступай себе, ступай, тварь Божья. Что мог, я для тебя сделал.

Зверь вновь сверкнул в размытой светом костра полутьме зеленью глаз — и исчез.

Татарская, – усмехнулся инок, разглядывая наконечник стрелы. – Литовские татары балуют, скучно им в осаде торчать… Людишки смоленские им не по зубам, так на волков ополчились, экие тати! И старое оружие в ход пошло – пули тратить не велено, за луки взялись. Ладно-ладно, и у нас для вас угощение найдется…

Он вновь принялся молиться, и через пару часов, отчего-то будто бы согревшись, едва не задремал. Снова принялся за снег, быстрее заработал пальцами, перебирая лестовку.

Где-то на дороге послышался скрип, заржала лошадь… Показалось? Да нет, едет кто-то! Да и не на одних санях… Тяжело идут – снега-то пока всего ничего. Но это не польский разъезд: поляки верхом ездят. Тогда кто же это среди ночи?

Странник привстал, вглядываясь в темноту. В поле дрожит несколько рыжих пятен. Факелы.

Вот свет показался ближе, ближе заскрипели полозья, и на дороге обозначились трое саней, запряженные на удивление дородными, даже холеными конями, а на санях, за санями, пешком и верхом – человек двадцать в тулупах. Точно не поляки!

Отче! Отче Савватий! Ты аль не ты у костра-то? Отзовись!– донесся до путника сипловатый голос.

Я, добрые люди! – схимник не смог скрыть удивления. – А вы, кто ж такие будете?

Тот, кто спрашивал, махнул остальным рукой, и пока те останавливали сани и осаживали коней, человек пять почти бегом направились к ивовым кустам и пылавшему возле них костерку. Огонь осветил расплывшиеся в улыбках бородатые лица. Мужики все были разные — лет от двадцати до сорока. Почти все были вооружены: у кого – ножи да луки-саадаки, у кого – топор, у одного старец заметил даже настоящую пистоль, да не нашу, польскую. Привычный взгляд Савватия уловил и острия дротиков-сулиц.

Не узнаешь, отче?

Широкоплечий высоченный красавец со светло-ржаными кудрями, с заткнутой за пояс рукоятью вверх, словно у заправского казака саблей, сверкнул на диво белозубой улыбкой.

Узнаю! – улыбнулся в ответ инок. – С месяц прошло, как я в твоей деревне был, людей супротив поляков поднять пытался. Ты тогда один из всех мою сторону принял. Помню, уговаривал, даже трусами своих сельчан обзывал. Да они тебя не послушали…

Так это ж сразу не послушали! – еще шире заулыбался белокурый. – Ты ж, отче, наших мужичков знаешь: оне, покуда раскачаются, зима летом смениться успеет. А у нас, вишь, наоборот – к зиме, на холодочке, головы как раз и проветрились. А тут и из соседних сел, где ты побывал, людишки подходить стали: на восемь деревень одна церковь, вот к нам все и ходють. Слава Богу, наш храм поганые не спалили – мимо проехали. Людишки-то кто о чем поведали – как их тати разорили, скольких жизни лишили, у кого последний хлеб отняли… Вот с обиженных мы отряд-то и собрали.

Это с шести сёл народец! – сообщил только что подошедший солидный мужик, как видно, самый старший: на вид ему было за пятьдесят. – Те, кто из сборных людей, видишь, с сулицами и саадаками. Остальные – кто топор наточил, кто литовку перековал, чтоб нож вперед торчал, а кто и молот сподручный взял. Собрались, да намедни польский разъезд разом и порешили. Их трое было, да при огненного боя вооружении, однако мы все целы остались – вон, Фоку только слегка поранило.

При этом Фока, молодой парень, гордо приподнял треух, под которым стала видна повязка с запекшейся кровью.

— Взяли у них пистоли, сабли… Вот – коней. И теперь мы совсем уж подлинный отряд! Решили по деревням пойти, а в дальние — мужиков разослали, чтоб, значится, народ подымать. В Успенском нам сказали, что видали тебя – мол, только-только был, да ушел. Оттуда с нами тоже один молодец увязался.

Посмотрел, как нас уже много, вот и решился! – добавил мужик со ржаными волосами. – Но одна беда: отряду-то свой атаман нужон. А кто из нас на это сгодится – все только пахать-сеять и умеем, ни стратегам не обучены, ни каким иным премудростям. У нас из служилых-то только вот Аким, еще при государе Федоре Иоанновиче с дворянином своим на настоящей войне был.
Старший на это кивнул:

Повоевал я, что правда, то правда. Пистоль зарядить сумею, но все ж я простой ратник. Не умею командовать. Вот и решили, что надобно тебя, святой отче, догнать да призвать над нами во главе стать. Ты ж человек Божий, за тобой сила и правда Господа. За кем же еще идти, как не за тобой…

Схимнику будто теплом обдало сердце: нет, не зря он ходил от села к селу, не зря звал народ восстать против ига иноземного, нападать на захватчиков, вредить им, где и как возможно, вздохнуть не давать на земле русской! Не зря рассказывал о бесчинствах поляков, кои сам видел и о коих от людей слыхал… Да, долго русский мужик запрягает, зато уж как помчит птица-тройка, только в стороны кидайся!
Спасибо, люди добрые, что пришли, что на зов мой откликнулись! Что супостатов уже побить успели. И что зовете во главу отряда — тоже спасибо… Только из меня-то что за предводитель? Мне ж за семьдесят годков уже. Спина вон крючком. Как я вами, молодежью, командовать буду?

Думаем мы, отче, – из-за спин товарищей подал голос кто-то из мужиков, — думаем, что ты нам для этого в самый раз. Ты ж не только Божий человек, но, как мы слыхали, и служивый!

Ты ж, не иначе, воеводой был! – с нескрываемым уважением проговорил Аким. – Стало быть, тебе и быть нам предводителем. Веди нас, святый отче, ляхам шеи сворачивать! А мы тебя не подведем.

Спасибо, братцы! – уже по-военному, по-командирски воскликнул схимник и встал. — Ну, если уж так… если уж я вас поднял да на битву призвал, то права у меня нет отказаться. Буду с вами, а там как Господь решит.

Вот и славно!

Слава Тебе, Господи!

Вот теперь-то погуляем!

Эти возгласы слились в общий гул одобрения. Но отец Савватий поднял руку, и сразу мужики умолкли.

А теперь, — тем же твердым тоном продолжил схимник, — надобно решить, что спервоначалу делать станем. Тебя как звать? – обратился он к светловолосому.
Проклом звать, отче. Родители так окрестили.

Так вот ты, Прокл, станешь мне помощником. В ответе будешь за лошадей – чтоб накормлены были и здоровы. И за то, чтоб приказы всем доносились, когда надобно. Вы ведь, ежели я верно уразумел, гонцов разослали, чтоб еще народ поднимать. Значит, отрядов будет несколько. В каждом назначим старшего. Ты, Аким, раз человек служилый, станешь за оружие отвечать… Надобно разузнать, по каким дорогам обозы польские идут к Сигизмунду. Зимой в крепости туго. Так мы станем у ляхов обозы отбивать и переправлять в Смоленск. Опасно это: ляхи город со всех сторон обложили. Но ежели своим помочь не сумеем, то кто тогда будем?

Не бойся, отче! Иудами не заделаемся! – крикнул из толпы совсем уж молодой парень – борода едва пробивалась на его щеках. – Покажем супостатам, кто такие русские!

Вновь вся толпа загудела, и отец Савватий снова жестом попросил свой вновь обретенный боевой отряд умолкнуть.

Русскими тогда будем, ежели ради Руси Православной живота не пожалеем! – крикнул он неожиданно молодым, сильным голосом. – Чтобы сраму не имати, надобно сейчас всем воедино собираться и врагам отпор дать! Чтоб не было им покоя ни на единой пяди русской земли, чтоб они спать ложились и от сна пробуждались в страхе. Чтоб дрожали, когда в лесу ветка хрустнет или на дороге пыль покажется. Везде супостатов преследовать будем. На дороге – так на дороге. А ежели в сральне поймаем, так и в сральне загубим, в конце концов.

Мужики загоготали.

Рассвет отряд Савватия встретил в пути – они шли к тому самому селу, куда еще не поспел со своим призывом странник. В то село тем же утром вошел цельный почт панцирной хоругви – пятнадцать копий. И так уж вышло, что их хорунжему обожравшемуся с вечера дармовой жирной гусятиной, срочно требовалось отхожее место.

29 марта в 19:00 презентация новой книги Владимира Мединского «Стена». Ждем вас на встрече с Владимиром Мединским 29 марта в 19:00 в книжном магазине «Москва» на Тверской (ул.Тверская, д.8, стр.1)!

Поскольку вы здесь...
У нас есть небольшая просьба. Эту историю удалось рассказать благодаря поддержке читателей. Даже самое небольшое ежемесячное пожертвование помогает работать редакции и создавать важные материалы для людей.
Сейчас ваша помощь нужна как никогда.
Лучшие материалы
Друзья, Правмир уже много лет вместе с вами. Вся наша команда живет общим делом и призванием - служение людям и возможность сделать мир вокруг добрее и милосерднее!
Такое важное и большое дело можно делать только вместе. Поэтому «Правмир» просит вас о поддержке. Например, 50 рублей в месяц это много или мало? Чашка кофе? Это не так много для семейного бюджета, но это значительная сумма для Правмира.