Вербное воскресение
Все дни недели наперегонки
спешили. И, расплёскивая солнце,
весна поила светом ручейки
и вербы над колодезным оконцем.
Им слышно было: там звенят ключи,
источники надёжные сохранны.
Земля, как мать, минуту улучив,
врачуя корни, заживляет раны.
Пыльцой покрылся серый вербный пух,
и вербным зайцем солнышко смеялось
на залитом водой весеннем льду
в купели неба — и преображалось.
Воскресным днём от неба до земли
в дыханьи каждом сердце встрепенётся…
Из храмов люди вышли и пошли,
неся на ветках маленькие солнца.
* * *
Зачем корить себя,
что жизнь ползёт улиткой
неспешно и неслышно
в тени событий дня…
спасибо за дела,
в которых есть молитва,
небесная калитка
в задворках бытия.
* * *
Тепло. На небе утро: тучки — две —
Играют в заблудившихся баранов.
В пруду амбар стоит на голове.
Воскресший лес выходит из туманов.
Но солнце по ту сторону живёт,
За горизонтом. Месяц в роще шарит,
Усмешкой тайной в лужице плывёт.
Петух проспался. Голос подаёт.
Пять тридцать. Скоро колокол ударит.
Полунощница
В тиши монастырь просыпается.
За стенами — дремлющий мир.
Монашки, как чёрные бабочки,
спешат на таинственный пир.
Душой высоко поднимаются —
туда, где их слышит Господь.
И снова на землю спускаются.
И так — каждый день. Круглый год.
* * *
Гляжу доверчиво, как зверь,
Когда берёт его истома.
Как незаметно — неба твердь
Беспечно выгнулась спросонок.
Душа, как малое дитя,
Вдруг — горизонты раздвигает.
Замрёшь — и смотришь, не дыша.
А звёзды тают, тают, тают…
Устами солнца и росы
Цветам подсказано и птицам,
Что в эти ранние часы
Земли дыхание струится.
Лишь чуткий слух, едва-едва,
За многозвучьем щебетанья,
Услышит, различит: — слова
Встают из тёплого дыханья.
Как будто в храм живой вхожу —
И времени лица не вижу.
Лишь теплотой лампад дышу.
И сердцем тихий голос слышу.
Марфа-скотница
— Ка́бы корова, отмахиваясь от мух,
коснулась бы невзначай
хвостом струн арфы,
иной, неземной родился бы звук, —
проплыло́ в предрассветном сознании
Марфы.
Поправила платок, коря себя за то, что
сказала корове обидное слово спросонок,
забывши за житейскою суетой,
своё назначение — добротой
и тёплым словом,
касаться всего живого.
* * *
Живя в пространстве чёрно-белом
Немом, как старое кино,
Я рисовал прозрачным мелом
Полупрозрачное окно.
Душа полна была опаски —
Что там, за сумрачной стеной?
А за стеной дышали краски,
Непредугаданные мной.
* * *
Боже, спасибо Тебе, мне подарившему осень:
светлую рябь на воде, горстку несжатых колосьев,
первую раннюю проседь, иней на жухлом листе…
* * *
Лишь тот, кто ночь не спит,
кого всю ночь знобит,
кто так неровно дышит
да в темноту глядит,
быть может, и услышит,
как бродит дождь по крыше,
железом шелестит
и ласково колышет
всё серебро ракит,
увидит, ободрившись,
как утро отсвет вишен
роняет на гранит…
А этажом повыше
всё тише
тише
тише
будильник отзвенит.
Гравюра
Чреда вразнобой наклонённых столбов.
Случайный прохожий, впейзаженный заживо
попутчиком бабочек-мотыльков,
в плаще, спешным ветром небрежно разглаженном,
легко мог за ангела даже сойти,
но слишком нелепая эта “болонья”…
Он тихо летит. И мы тоже летим.
Какая-то местность. Россия? Япония?
В реальности разница явная есть
для тех, кто по белому свету слоняется.
Любитель гравюр знает, что предпочесть
но в праведность это едва ли вменяется.
* * *
В шум осенний и ночной — выйду в сад.
Сообщается с луной влажный взгляд.
Всё блестит дождя росой — под и над:
Под ногой, над головой — целый клад.
Бриллиантовый ты наш старый сад…
Вишни, яблони и я — сошуршат.
В дом войду — все половицы скрипят…
Запишу. И подпишу: Гоммерштадт.
…Померещилось? В окно — стук ветвей.
Жёлтым пальцем погрозил мне Ван Вэй…
* * *
Завтрашний день,
Призрачный час —
Вот его тень,
Абрис и глас,
Шёпот часов,
Шелест минут,
Блик на часах,
Блеклый уют.
Движется тень
Как по меже,
Завтрашний день –
Вот он, уже.
Не уловить
И не понять,
Как его жить,
С кем разделять.
Послесловие
Чёрная скрипка с белым смычком
в зябких руках ноября.
Листья танцуют с седым ветерком,
шёпотом благодаря
то ли за то, что был прерван их сон,
то ли за то, что земля
мирно уснула… В торжественный звон
неба восходят поля.
Каждый оправдан и каждый спасён
(шепчет позёмка-змея),
тайной безумной любви наречён
вечной строкой бытия.
Ласточки вьюжные — чертят круги,
путают нити судеб,
лепетом ветреным ищут руки,
что предложила бы хлеб…
