Куда делись целые 40 дней? Пролетели как-то незаметно в этих бесконечных марфинских заботах. Зима привычно сменилась весной, а чуть дальше уже виднеется лето. Потом будет осень, потом снова зима, потом года, десятилетия – и однажды совершенно незаметно подкрадётся смерть. Та самая непонятная штука, которая обычно случается только с другими. А уж нас (давайте по-честному, да) эта дама с косой как-нибудь обойдёт. Ведь не бывает же такого, чтоб вот я всё время был, а вдруг меня не стало.
Столичная подземка – хорошее место для отдыха. Рядом молодой человек играет на планшете в игру, где надо бегать по железной дороге, перепрыгивать составы и уворачиваться от встречных электричек. Он полностью погружен в игру, наклоняясь вслед за героем то вправо, то влево. Я и сама наблюдаю за этим действом пару станций, пока усилием воли не «отлепляюсь» от созерцания этой игрушки и не возвращаюсь обратно в вагон. Тусклый свет, мерное постукивание колёс, ветер из приоткрытого окна.
Но долго сосредотачиваться на действительности не получается, и я снова улетаю мыслями куда-то очень далеко. Вот сегодня солнышко, а вчера был дождь. Надо просушить ботинки – намокли. Хорошо бы купить новое платье. Совсем на носу уже Пасха. Радость…
Вспомнила, как громко и уверенно, неся великую весть, отец игумен и братия монастырского подворья, куда я хожу на службы, вопиет: «Христос Воскресе!» Здесь, кажется, даже самый тихий из священников во всю силу своего голоса благовествует, делясь этой неизреченной радостью. Запах ладана, шелест облачения, тишина и особая таинственность ночного богослужения.
«Воистину Воскресе», – отзываюсь я на свои воспоминания, и тут поезд вырывается из скучного и унылого тоннеля на свет. Москва-река, солнце, весна, горизонты и много воздуха. Я, конечно, догадывалась, что скоро метромост, но почему он случился именно в эту секунду? От красоты и непостижимости происходящего я расплакалась. Слёзы текли и текли, а я всё не могла их унять.
Но хорошо нам – проходящим через Страстную с Пасхальной радостью в сердце, а каково было Пречистой, стоящей у Креста и сопереживающей, соучаствующей, сораспятой и соумирающей, переживающей, если не физически, то духовно пытку куда большую, чем все остальные присутствующие рядом. Нередко матери говорят о том, что лучше бы они сами болели, чем их чада, это не так страшно. Кто тогда в полной мере мог понять её боль, когда каждая клеточка твоего тела, которое носило и питала Его, буквально рвётся на части. О чём думала Богородица в те дни? Нам не понять этого.
Иногда мне кажется, что мы пробегаем мимо Страстной, боясь соприкоснуться с ней и соединиться и с болью от предательства, и со смирением умывающего ноги, и с несправедливостью суда, с беснованием толпы, отупевшей от запаха крови. Кстати, а вы точно уверены, что, окажись в этот день на Голгофе физически, не имея двухтысячелетнего опыта свидетельства истинности веры, вы бы стояли около креста, а не среди ликующей толпы, получившей в то время информационного вакуума, отсутствия телефонов, интернетов, планшетов и метрополитена, доступ к зрелищам. Я вот не берусь утверждать однозначно…
Прикоснуться к реальности, не уносясь мыслями в день завтрашний, – задача не из лёгких. Кажется, по-настоящему начинаешь чувствовать время, находясь рядом с умирающим. Это такой опыт, который делает нас взрослее и бережнее. Умение отставить себя в сторону и сосредоточиться на ближнем, который переживает очень необычный опыт умирания, угасания, перехода.
Хорошо, конечно, что в этом году Страстная почти сплошь состоит из выходных дней. Можно попробовать таки подружить в себе Марфу и Марию без ущерба для себя и окружающих. Но с другой стороны, так сложно бывает находиться в трауре среди всеобщего отдыха. С песнями, шашлыками, немного пьяными посиделками…
В самом начале января мы похоронили дедушку. Я не видела его всего пару месяцев, и казалось, что его недомогание вот-вот пройдёт. Конечно, он был уже старый, инвалид войны, но я всегда его знала бодреньким старичком, который каждый день делал гимнастику и тщательно следил за здоровьем. В 1943 году на нём, подростке, подорвавшемся на мине, ставили крест. Не выживет. А если и выживет, то останется калекой без рук и без ног. Не верил никто, кроме его матери, прабабушки Анны.
Она чуть ли не на руках, ища все возможные способы, дотащила его до известного госпиталя за 250 километров от родного дома. По стечению обстоятельств, именно этот город потом принял дедушку с распростёртыми объятьями, именно в нём он и умирал в окружении своих родных людей. Тогда его вытащили с того света, даже руки-ноги остались целы. Пусть хромал, но зато живой!
Так хотелось верить, что в этот раз пронесёт… Но нет, он медленно уходил, потихонечку отключаясь от действительности: сначала перестали подниматься веки, потом перестал слышать, а затем даже на болезненные уколы и капельницы не реагировал никак. А мы пытались сквозь фейерверки и вопли «С новым годом» слушать его дыхание и стук сердца.
Тогда, кажется, я по-настоящему поняла, что такое время. Что такое последнее издыхание. Сейчас – совершенно не поздно делать, думать, жить, действовать, начинать и пытаться. Сейчас – это и есть жизнь.
От неё можно убежать в планшет, делая вид, будто сорок две минуты под землёй – это вакуум и пустота.
А если попробовать каждый день этой недели постоять рядом с Ним? Не думая о том, что будет завтра, не смотря в один глаз на молитвослов, а другим составляя список продуктов к праздничному столу. Попробуйте не вспомнить евангельские события, а принять в них участие, как будто они происходят здесь и сейчас, а что будет завтра (да и будет ли оно) – совершенно непонятно.
Завтра – это такая вязкая субстанция, которая мешает прямо сейчас любить, разговаривать, благодарить и плакать горькими слезами. Страстная седмица – это лучшее время СЕГОДНЯ.
