Судьба писателя в России — всегда трагедия? (+Видео)
О странной «национальной традиции» в отношениях русских писателей в своем видеоблоге рассуждает литературовед Людмила Сараскина.
Есть много линий, по которым можно рассуждать о положении писателя в России. Я бы сегодня выделила линию трагическую. Мы можем начать с Пушкина. Поэта дважды ссылали. О Лермонтове, убитом на дуэли, государь император Николай I сказал: «Собаке — собачья смерть».
Достоевского арестовывали, судили, отправили на каторгу. Десять лет он отсутствовал в литературе. А Чернышевский-каторжник, а Герцен-изгнанник? Л. Н. Толстого проклинали в церквях, хотя формально от Церкви он не был отлучен, а был зафиксирован как отпавший от нее.
Людмила Сараскина. Фото Юлии Маковейчук
Когда начинаешь думать о русской литературе, представляешь, сколько ей пришлось претерпеть, сколько выстрадать — от произвола власти, от произвола чиновничества, от произвола своих собратьев-доносчиков…. Вспоминаешь, что Мандельштама — убили, Бродского — судили и выслали, что Маяковский, Есенин и Цветаеваубили себя сами — по разным причинам.
Почему судили, травили, арестовали и выгнали из страны Солженицына? Почему существовал ГУЛАГ, в котором, как пишет Солженицын в «Архипелаге ГУЛАГ» погибла целая литература: молодые поэты, молодые писатели? А сколько погибло текстов! Сколько запрещенных сочинений десятилетиями были скрыты от читателя! Как подло обкрадена наша культура!
Это несчастье русской литературы, это положение, при котором каждый пишущий понимает, что писательство — очень опасная профессия.
Что сегодня делается в этом смысле? Мы много говорим сейчас о наших традиционных ценностях. Я хочу задать вопрос: так относиться к писателю, как относились к Пушкину, к Достоевскому, к Толстому, к Булгакову, к Шаламову, к Солженицыну, к целому морю погибшей литературы — это наша традиция? Или надо избавляться от такой «традиционной ценности», которая на самом деле есть традиционная мерзость?
Что это за феномен такой? Почему у нас писательство такое тяжелое? Почему у нас писатель, если он не льстец, не подпевала, не партийный агитатор и пропагандист, а свободный человек, разрешающий себе свободно думать и чувствовать, очень легко может стать изгоем? Я хочу понять, в чем же тут дело? Как эту традицию менять? Как ее сломать?
Почему в традиции Николая I было арестовывать писателей в четыре часа утра? То же самое повторилось и при Сталине: все аресты происходили ночью. Это тоже национальная традиция? Что это за «народный обычай» такой?
Почему у нас травля писателя — обычное дело? Как это преодолеть, как пресечь? Почему и сегодня какие-то новые комсомольцы, ряженые казаки готовы жечь костры из книг?
Почему каждый писатель, который дышит свободно и слышит свободно, честно чувствует — оказывается под прицелом? Ведь это его обязанность — чувствовать, слышать и писать о том, что он чувствует, видит, слышит.
Это положение литературы и писателя мне кажется чрезвычайно тревожным. Давайте себе представим нашу литературную карту. Не будем говорить о Петре I, начнем с Пушкина и увидим, что к каждому писателю может быть применен любой произвол, любая санкция. Он беззащитен!
Русская классическая литература, гордость всего мира! Есть ЮНЕСКО — организация, которая подвела итог под двумя тысячелетиями христианской цивилизации. Чем русский народ войдет в копилку человечества? ЮНЕСКО ответила, не задумываясь: не нефтью, не газом, не социальным строем, не вождями, а русской классической литературой. Дальше называются имена — Пушкин, Лермонтов, Гоголь, Некрасов, Достоевский, Толстой, Чехов.
Вот наше золото, наша валюта, вот наша нефть, вот наши недра, вот с чем мы войдем в копилку человечества.
Без разрешения
Чем все вместе эти писатели могут объединены, хотя все они разные, все очень по-разному писали, мыслили, чувствовали? Они ни у кого никогда не спрашивали разрешения — о ком, о чем, как, когда и зачем им писать.
Тогда я задаю себе еще более крамольный вопрос. Если бы Пушкин, или Лермонтов, или Достоевский испросили бы благословение у духовных особ — написать роман «Евгений Онегин», или поэму «Демон», или роман «Братья Карамазовы», или роман «Бесы», — им бы никто такого благословения не дал бы. Не потому, что все духовенство, современное этим писателям, было дурное или отсталое. Нет, а просто потому, что задача писателя, его обязанность — смотреть гораздо дальше, видеть больше, чувствовать сильнее, чем это позволяет сегодняшний культурный канон.
Поэтому они никогда не спрашивали благословения. Они не хотели подставлять под какие-то санкции своих возможных благодетелей, а брали всю ответственность на себя. Писатель — это человек, который берет всю ответственность на себя. Нельзя писателю перекладывать ответственность на другого, хотя бы даже на духовника. Не получается. И мы это видим по факту существования русской классической литературы.
Беря благословение, ты перекладываешь часть ответственности на того, кто благословляет, сколь бы прекрасен и глубок он ни был.
Единственный печальный пример, который у нас случился, — с Гоголем, со вторым томом «Мертвых душ». Он стал советоваться и — сжег рукопись. А рукописи — горят, оставляя после себя кучку пепла и горькое сожаление.
Ни до него, ни после него никто больше этого не делал — не советовался.
Это тоже очень щекотливый и очень опасный момент, о котором нужно задуматься.
Я себе представляю, если роман «Братья Карамазовы», уже вышедший, вызвал неприятие, в том числе и церковное, у разнообразных критиков, что было бы, если бы Достоевский попросил на его написание разрешение или благословение. Правда, мы знаем, что Достоевский писал Победоносцеву, с которым дружил и который был тогда Обер-прокурором Святейшего Синода.
Допустим, если бы Победоносцев запретил что-то, не знаю, как Достоевский себя бы повел. Но письма Федора Михайловича к Константину Петровичу — особая, очень интересная статья, которую можно изучать сегодня как катехизис: ведь там показано, как писатель разговаривает с правительственным чиновником высочайшего ранга, который ведает духовностью в стране. Он что, спрашивает разрешения? Достоевский рассказывает о своих намерениях Победоносцеву и поступает по-своему.
Я подробно прочитала их переписку, особенно те письма, в которых писатель сообщает о работе над романом «Братья Карамазовы», над образом Ивана Карамазова. Победоносцева очень беспокоило то обстоятельство, что Иван Карамазов — отрицатель, атеист, и нужно что-то противопоставить его «Поэме о Великом Инквизиторе». Достоевский обещает, что у него будет ответ на «Поэму». Но при этом не просит дать ноты, указания, методичку. Он отвечает по-своему, ибо у него свой путь.
Писатели без костылей
Когда наша культура, наше общество, наша Церковь поймут, что писателю не нужны общественные костыли, не нужны чужие очки — розовые, черные или какие-то еще? Брать на себя ответственность — суть его профессии, и с этим нужно считаться. Он рискует — головой, репутацией, качеством своего дела…
Нужно верно понять положение писателя в России, в соответствии с уже случившейся историей, трагичной для многих писателей.
Смотрите, те писатели, которые делали все, как надо, послушно, вели себя под козырек, слушались призывов партии, — где они все сейчас? Кто их читает?
Об этом очень интересно пишет Солженицын. Он спорит с чиновниками от литературы и говорит им: вот вы меня упрекаете, что мои книги расходятся в самиздате, что их читают, перепечатывают, перефотографируют. А кто из вас может похвастаться, что ваши произведения, изданные многотысячными тиражами, зачитывают, передают из семьи в семью или читают из-под полы? Никто, потому что вы все пишете по указке сверху. А есть только одна указка для писателя — его душа, его ум, его совесть.
Отстаньте от писателей!
Всегда хочется сказать: отстаньте от писателей, художников! Дайте им свободно мыслить, дышать, творить и себя реализовывать. Если бы призыв такого рода у нас существовал в девятнадцатом веке, а особенно — в двадцатом, разве столько имен называло бы ЮНЕСКО как неразменный золотник русской культуры? Их было бы куда больше.
А литература советского времени — вырублена просто вся под корень. Лучшие поэты истреблены, затравлены. Что творили с Пастернаком! Из-за того, что он получил Нобелевскую премию. А это было совсем недавно — 60 лет назад. Поэт получает Нобелевскую премию, его травят и гнобят, он не выдерживает — скоротечный рак. Это называется — затравили до смерти. Вот положение писателя. Тут и власть, тут и общество, тут и собратья по перу. Собирают Съезд, собирают пленум, все голосуют «исключить», «изгнать», «посадить»…
Кто попадет в расстрельные списки?
В нашем обществе огромное количество агрессии. Если сегодня объявить всероссийский референдум о том, кого нужно казнить, попросив назвать категории людей, которые подлежат казни, мы ахнем. Будем потрясены, как много категорий попадут в этот список. Может быть, и мы с вами окажемся в расстрельном списке.
Я могу понять и объяснить эту жажду расправы. Люди задавлены несправедливостью. У нас есть какая-то небольшая свобода и очень много несправедливости. Если в обществе нет баланса между свободой и справедливостью, это общество несчастно. Несчастное общество хочет крови. Оно хочет расплаты, жаждет найти виноватого. Сегодня общество у нас ищет виноватого изо всех сил.
И если сегодня в нашем обществе возобладают такие нравы, что доносы будут опять поощряться, использоваться как улика, как достаточный повод, чтобы «заняться» человеком, доносы опять затопят нашу страну. Был бы донос, а вина у человека найдется.
Потому что люди не меняются. Люди остаются со своей ревностью, с желанием расправиться с обидчиком… Значит, если в обществе это явление будет поощряться, оно у нас и будет процветать.
Сейчас можно ознакомиться с «делами» многих писателей. И видно, сколько на того или иного писателя написано доносов. Я с этой темой столкнулась, занимаясь Солженицыным. Это одно из самых моих тяжелых, болезненных ощущений. Настолько, что об этом до слез больно рассказывать. Причем, кто чаще всего пишет доносы? Собраться по перу.
Это, наверное, в природе творческого человека — завидовать. Ты лучше спел, ты лучше сыграл, ты лучше станцевал, твой роман читают, а мой нет. Как при этом быть добрым? Если эта зависть сидит в человеке, и нет для нее выхода, так она в нем и иссякнет, засохнет. А если из этой зависти делать большие выводы, и общество будет ждать от завистника «активных поступков», мы утонем в процессах, которые у нас уже были. Мы это все уже проходили. Не дай Бог к этому вернуться снова.
Вот какие мысли о положении писателя в России сегодня есть у меня.
Как дуб бодался с теленком
Я сейчас пишу книгу «Солженицын и медиа». У Солженицына есть очерки «Бодался телёнок с дубом», а я пытаюсь посмотреть, фигурально выражаясь, как «дуб бодался с телёнком». Под «дубом» имеются в виду и власть, и подведомственная, подчиненная ей пресса, и те, кто обслуживает власть, — чиновники, писатели-функционеры.
Какие они к нему применяют меры? Как и за что преследуют?
В 90-е годы мы думали, что коммунизм в самых его дурных, репрессивных проявлениях — побежден. Мне казалось, что репрессивность сознания согражданина — смягчается. У людей больше возможностей, можно открыть свой бизнес, можно написать книгу, и никто не будет указывать, как писать, появилось больше свободы, и должно стать легче…
Но, повторяю, баланс между справедливостью и свободой не соблюден. Люди крайне обижены несправедливостью — и своего положения, и своего состояния, в том числе имущественного. Каждый день они должны смотреть на этих случайных миллиардеров, которые кичатся своими богатствами. Это все происходит нагло, нахально, нахраписто. Никто не стесняется, что молодой человек за 5 лет стал миллиардером. Люди задумываются: как это возможно?! Люди понимают, насколько несправедливо наше общество, насколько огромна в нем социальная рознь!
Я недавно заинтересовалась проблемой, как относились в России к ГКЧП, заявившем о себе в августе 1991 года. В девяностые ГКЧП одобряли процентов 8–10 населения. А в 2011 году солидные социологические компании — ВЦИОМ, Левада-центр — снова проводили опрос: если бы сегодня возник ГКЧП, на чьей стороне вы бы были? Оказалось, 75% на стороне ГКЧП.
Спрашивается, почему так, за двадцать лет — совершенно другая ориентация народа на то, что творится в стране? Ведь ГКЧП хотел установить чрезвычайно жесткий режим с запретом на прессу (я знаю список газет, которые были разрешены — «Правда», «Советская Россия», «Известия»), когда запрещались все газеты вольного духа, запрещалась вся множительная техника, фотоаппараты, видеокамеры. Устанавливалось режимное положение, вводился комендантский час… Фактически ГКЧП перечеркнул бы все достижения перестройки.
Почему сегодня 75% населения это бы поддержало? Ответ есть — социальное неравенство. Люди обижены. В маленьких городах сокращаются рабочие места, люди остаются без работы. Что они должны делать, если в городе был один заводик, этот заводик купили, производство заморозили, и теперь негде работать?
В Москве рекламируют элитное жилье, а пол-страны живет по большей части в бараках! Дома рушатся, осыпаются, нет канализации, нет водопровода… Каково это? И люди, конечно, думают, что при советской власти было лучше. Да ну ее, эту свободу, эту перестройку. Многие возражают, что теперь можно свободно передвигаться по миру. Но не надо нам за границу ездить, мы хотим жить в своем маленьком городе, работать на прежнем производстве, получать свою зарплату и счастливо жить.
Почему дети пропадают?! Чуть ли не каждый день эта жуткая новость. Восьмилетняя девочка пропала, десятилетняя девочка пропала, — страна вся замирает от ужаса… И я не уверена, что мы знаем обо всех подобных случаях.
Когда я была в Японии, мне там задали один из самых жутких вопросов: «А как у вас сейчас с преступлениями по типу Раскольникова? Убивают ли сейчас старушек? А с преступлениями по типу Ставрогина?» Я не смогла ответить на этот вопрос, потому что не знала ответа. Мне и в голову не приходило изучить «это» в цифрах.
Когда я вернулась в Москву и стала узнавать «фактуру» в разных инстанциях, я ужаснулась. По многу случаев насилия над детьми ежедневно. Что касается преступлений по типу Раскольникова, их вообще никто не считает. Старушек и стариков убивают из-за пенсии, у них отбирают квартиры, если они одиноки. Самое ужасное, что их убивают и «за просто так». Категория убитых стариков «за просто так» — это чудовищная новация.
Конечно, люди возмущаются социальной несправедливостью! Люди чувствуют себя брошенными, — и властью, и чиновниками, и врачами, и Церковью, и педагогикой. «Мы никому не нужны», — я это слышала много, много раз, потому что бываю в маленьких городах, где говорю с людьми на встречах. Мы начинаем говорить за здравие, — о Достоевском, о Солженицыне — но это неизменно переходит на беседы о нашей жизни, о том, что у нас творится, как нам дальше во всем этом существовать и выживать.
Эти 75%, которые сегодня вышли бы за ГКЧП, меня бесконечно пугают. Но я понимаю, откуда они берутся, и не могу осуждать их.
Подготовила Оксана Головко
Читайте и смотрите также:
О Солженицыне, или Кому нужна русская литература (+Видео)
Достоевский в Японии: Стукнуться о «Бесов» (+Видео)
Когда закончится Достоевский? (+Видео)
