Этот печальный – современному человеку в цивилизованной стране уже трудно себе это представить – опыт «взрослого» детского труда, конечно, навсегда в нем останется, станет теми «очками», сквозь которые Диккенс будет смотреть на мир всю жизнь.
Неудивительно, что душа, столько пережившая и воспринимавшая свое детство как нечто нечестное, пыталась найти смысл в происходящем вокруг, в бедах и страданиях слабых и беззащитных. Диккенс обратился к терапии слова, дабы выразить себя, свои переживания в литературе.
Да, мир бесчеловечен и несправедлив. Но Диккенс, по словам Достоевского, изображает действительность не такой, как она есть, а так, «как отражается она в его идее, пройдя через его чувства». В его произведениях все так, как должно быть. Положительные герои честны и благородны, они терпят напраслину, стойко переносят все невзгоды, за что в конце бывают всегда награждены. А зло всегда наказано.
Он, с детских лет обделенный любовью, добротой и теплом домашнего очага, щедро дарит все это своим читателям.
Ральф Брюс. Диккенс со своими героями
«В защиту ребенка-бедняка»
В начале 1843 года ученый-экономист Саутвуд Смит, член правительственной комиссии по вопросам детского труда, попросил Диккенса выступить в печати по вопросам, связанным с улучшением жизни и труда рабочих и детей бедняков. Писатель с энтузиазмом поддержал эту идею, участвовал в митингах и собирался написать памфлет «К английскому народу, в защиту ребенка-бедняка». Но во время одного из своих выступлений – на митинге в Манчестере – Диккенс, высказывая свою коренную убежденность: «образование способно послужить разрешению всех социальных проблем Англии», пришел к выводу, что для достижения цели нужно сменить тактику – и начал работу над циклом Рождественских повестей.
«…Не сомневайтесь, – писал Диккенс Смиту 10 марта 1843 года, – что, когда вы узнаете, в чем дело, и когда узнаете, чем я был занят, – вы согласитесь с тем, что молот опустился с силой в двадцать раз, да что там – в двадцать тысяч раз большей, нежели та, какую я мог бы применить, если бы выполнил мой первоначальный замысел».
Но писатель и предположить не мог, насколько ошеломительным будет успех «Рождественских повестей». Первая из них – «Рождественская песнь в прозе» – стала одним из самых популярных рассказов о Рождестве в Великобритании и за ее пределами.
Так «один из основателей реализма в мировой литературе, дойдя приблизительно до половины своего творческого пути, обратился к мистике, к романтике Рождества, к сказкам» [1].
Владимир Набоков заметил: «Писатель может быть прекрасным рассказчиком или прекрасным моралистом, но если он не будет волшебником, он не будет великим писателем. Диккенс – прекрасный моралист, прекрасный рассказчик и непревзойденный волшебник».
Диккенс стал одним из создателей целого жанра – «рождественской повести». Его современник и часто непримиримый критик Уильям Теккерей называл Диккенса «главным рождественским литературным церемониймейстером».
Для автора «Пиквикского клуба» Рождество – это главный день в году, Праздник, призывающий забыть обиды и разногласия и окунуться в мир любви и милосердия. Это время, когда «забыты ничтожные разногласия и ссоры, дружеские чувства пробудились в давно остывших сердцах; отец и сын, брат и сестра, уже много месяцев избегавшие встречи или обменивавшиеся холодными приветствиями, теперь в этот счастливый день раскрывают друг другу нежные объятия и предают забвению старые распри. Любящие сердца, чье взаимное влечение сдерживалось ложными понятиями о гордости и собственном достоинстве, вновь соединяются, и повсюду царит доброта и благожелательность».
Почти за десять лет до «Рождественских повестей» Диккенс писал: «Иные скажут вам, что Рождество теперь не такое, как прежде; что всякий раз с приходом Рождества рушится еще одна надежда на счастливое будущее, которую они лелеяли в прошлом году; что настоящее лишь напоминает им об уменьшении доходов, о стесненных обстоятельствах, о пирах, которые они задавали ложным друзьям, и о холодных взглядах, которыми встречают их ныне, в час испытаний и невзгод. Никогда не поддавайтесь таким мрачным мыслям – ведь каждый, кто достаточно пожил на свете, мог бы вызывать их ежедневно. Не омрачайте же горькими воспоминаниями самый веселый из всех трехсот шестидесяти пяти дней в году, а лучше пододвиньте кресло свое поближе к пылающему камину, наполните свой бокал до краев и запевайте песню».
«Радостный кошмар»
Сюжет «Рождественской песни в прозе» подробно пересказывать не имеет смысла – не откажите себе в удовольствии перечитать рассказ еще раз. Напомним лишь основные моменты: действие происходит в канун Рождества. Главный герой – скупой и черствый старик Скрудж, владелец фирмы «Скрудж и Марли».
«Ну и сквалыга же он был, этот Скрудж! – восклицает Диккенс. – Вот уж кто умел выжимать соки, вытягивать жилы, вколачивать в гроб, загребать, захватывать, заграбастывать, вымогать… Умел, умел старый греховодник! Это был не человек, а кремень. Да, он был холоден и тверд, как кремень, и еще никому ни разу в жизни не удалось высечь из его каменного сердца хоть искру сострадания. Скрытный, замкнутый, одинокий – он прятался как устрица в свою раковину. Душевный холод заморозил изнутри старческие черты его лица, заострил крючковатый нос, сморщил кожу на щеках, сковал походку, заставил посинеть губы и покраснеть глаза, сделал ледяным его скрипучий голос. И даже его щетинистый подбородок, редкие волосы и брови, казалось, заиндевели от мороза».
Кадр из мультфильма «Рождественская история» – экранизации повести Чарльза Диккенса «Рождественская песнь»
Компаньон Скруджа, некто Марли, умерший ровно семь лет назад – как раз в Сочельник – по сути ничем не отличался от товарища. Те же погруженность в финансовые вопросы, скупость, злоба. До поры Скрудж о нем даже не вспоминает – копается в своих бумагах, сводит цифры, считает и пересчитывает доход. Своего жизнерадостного племянника, посмевшего пригласить дядюшку на Рождество, он резко осаждает. А клерка, работающего в конторе, держит в ежовых рукавицах, заставляя работать в холоде (тщательная экономия дров) и голоде (ничтожное жалованье).
И вот в канун Рождества – когда весь мир радуется предвкушению чуда – неизменно недовольный, унылый Скрудж лично сталкивается с тем, что в земной системе координат объяснить невозможно. Ему является призрак Марли.
«– Ты в цепях? – пролепетал Скрудж, дрожа. – Скажи мне – почему?
– Я ношу цепь, которую сам сковал себе при жизни, – отвечал призрак. – Я ковал ее звено за звеном и ярд за ярдом. Я опоясался ею по доброй воле и по доброй воле ее ношу. Разве вид этой цепи не знаком тебе?
Скруджа все сильнее пробирала дрожь.
– Быть может, – продолжал призрак, – тебе хочется узнать вес и длину цепи, которую таскаешь ты сам? В некий сочельник семь лет назад она была ничуть не короче этой и весила не меньше. А ты ведь немало потрудился над нею с той поры. Теперь это надежная, увесистая цепь!».
Наконец Марли сообщает цель своего визита:
«…я прибыл сюда этой ночью, – сказал Марли, – дабы возвестить тебе, что для тебя еще не все потеряно. Ты еще можешь избежать моей участи, Эбинизер, ибо я похлопотал за тебя (…). Тебя посетят, – продолжал призрак, – еще три Духа».
Первый дух – это Святочный Дух прошлых лет. Перед лицом Скруджа он воскрешает события его детства, юности и недавнего прошлого.
Второй – Дух нынешних Святок – показывает Скруджу праздник в семье его клерка Боба Крэтчита: там царят любовь, мир и радость. И веселое рождество в доме племянника.
Третий дух – Дух будущих Святок – переносит Скруджа на год вперед, представляя его взору картину его собственной смерти.
Это путешествие во времени, по сути, является путешествием к истинной сути вещей, к «корням» черствости и эгоизма Скруджа. Его душа постепенно черствела, радость жизни пропадала, пока наконец скупость и корысть не вытеснили все живые чувства. Теперь же – чудесным образом – все меняется.
Рассказ движется от настоящего – через прошлое и будущее – снова к настоящему – «идеальному настоящему», к тому, «как должно быть». Скрудж оживает, оттаивает. Отказ племяннику в приглашении оборачивается приходом к племяннику, нежелание жертвовать на пользу бедняков – щедрыми пожертвованиями, холодность к Бобу Крэтчиту – благодеяниями для его семьи.
Рисунок П.Дж.Линча
«Филантропическим сном, радостным кошмаром» называл Честертон «Рождественскую песнь в прозе».
Теккерей об этом рассказе писал: «Я не уверен, что это – последовательная аллегория, и, совместно с классиками, готов протестовать против белых стихов в прозе; однако здесь умолкают все возражения. И кто способен вообще слушать возражения при обсуждении подобной книги? Она представляется мне национальной милостью и личным подарком каждому человеку, читающему ее».
«Мечта о добром христианском мире»
Перемены, произошедшие в Скрудже, настолько стремительны, настолько кардинальны, что читатель, знакомый с жизнью, не имеет ни малейшего шанса принять их за нечто реальное, за то, что может случиться в действительности.
Г.К.Честертон, знаменитый биограф своего великого соотечественника, писал о «Рождественской песне в прозе»: «Диккенс начинает рассказ радостным кличем и колотит в нашу дверь, как подвыпивший уличный певец. Слог его весел и прост; снег и град у него щедростью своей противопоставлены Скруджу, туман подобен огромному чану пива. (…)
Не так уж важно, правдоподобно ли его раскаяние, – прелесть и благодать повести не в сюжете. Очаг истинной радости освещает и согревает всех героев, и очаг этот – сердце Диккенса. Обратили рождественские видения старого Скруджа или не обратили – они, во всяком случае, обратили нас. Являлись ему или не являлись духи Прошлого, Настоящего и Будущего, он узрел те нездешние существа, благодаря которым слово «дух» не противоречит выражению «в добром духе».
Все, что случилось с ним, рождено и пропитано тем, что забыли и даже отвергли современные писатели, хотя для добропорядочной жизни это так же естественно и доступно, как сон, – положительной, пылкой, полной радостью. Повесть поет от начала до конца, как поет счастливый человек по дороге домой, а когда петь не может, она, как счастливый и добрый человек, радостно вопит. С первых же бодрых фраз она поэтична и восторженна. Поистине, это – рождественская песнь, и ничто другое».
По мнению исследовательницы Т.А.Боборыкиной, Диккенс «намеренно дает понять, что такой “поворот” маловероятен. В том мире, где души людей связаны незримыми цепями, где их убивает корысть, в мире, “небесные” и “земные сферы” которого порождают Невежество и Нищету, такое перерождение Скруджа в доброго дядюшку и всеобщего благодетеля может состояться только в сказке. Реальный Скрудж (…) никогда не свернет со своей “тропы”» [2].
Р. В. Басс. Грезы Диккенса
Невольно вспоминается евангельская притча о богаче и Лазаре. Богач после смерти попал в ад и находился в муках. Подняв глаза и увидев вдали Авраама и Лазаря на лоне его, богач взмолился: «Отче Аврааме! умилосердись надо мною и пошли Лазаря, чтобы омочил конец перста своего в воде и прохладил язык мой, ибо я мучаюсь в пламени сем». Ответ был неутешительным: «Ты получил уже доброе твое в жизни твоей, а Лазарь – злое; ныне же он здесь утешается, а ты страдаешь».
Тогда богач взмолился о своих братьях, оставшихся на земле: «Так прошу тебя, отче, пошли его в дом отца моего, ибо у меня пять братьев; пусть он засвидетельствует им, чтобы и они не пришли в это место мучения. Авраам сказал ему: у них есть Моисей и пророки; пусть слушают их. Он же сказал: нет, отче Аврааме, но если кто из мертвых придет к ним, покаются. Тогда [Авраам] сказал ему: если Моисея и пророков не слушают, то если бы кто и из мертвых воскрес, не поверят».
Такова притча, рассказанная Самим Господом. Диккенс не мог не знать ее. Писатель, оказывая милость Скруджу, в которой Христос отказал братьям богача, понимает, что эта счастливая, чудесная сказка – это всего лишь «мечта о добром христианском мире, но мечта, осуществляемая лишь с помощью волшебства, и поэтому (…) очень далекая от действительности».
«Рождественские повести» появились на переломном этапе творчества писателя: юный, во многом наивный, верящий в неизбежную победу «очень добрых» над «совсем злыми» Диккенс, наблюдая жизнь как она есть, приходит к более горьким, реалистическим, а часто даже пессимистическим выводам.
Вдумчивый читатель «Рождественской песни» услышит звучащие между строк слова автора: зло – это не кошмарный сон и не мистический ужас. Оно рассеяно во всем мире. И единственный способ победить зло – бороться с ним в самом себе. Додумывая эту мысль, великий ученик Диккенса, Федор Достоевский, устами старца Зосимы скажет: «Одно тут спасение себе: возьми себя и сделай себя же ответчиком за весь грех людской. Друг, да ведь это и вправду так, ибо чуть только сделаешь себя за все и за всех ответчиком искренно, то тотчас же увидишь, что оно так и есть в самом деле и что ты-то и есть за всех и за вся виноват».
*** *** ***
«Стены рабочего кабинета Чарльза Диккенса со всех сторон были увешаны зеркалами. Сидя за столом над очередным своим романом, он вдруг вскакивал, подбегал к зеркалу и начинал корчить перед ним немыслимые рожи. Затем снова возвращался к столу, какое-то время что-то строчил на бумаге, а потом опять бросался к зеркалам, чтобы немного погримасничать» [3]. Диккенс понимал, что зло и добро, самые возвышенные стремления, но и самые низменные чувства – таятся внутри каждого человеческого сердца. Своих героев – не только положительных, но и весьма нелицеприятных, он, видимо, черпал в самом себе.
Достоевский в «Дневнике писателя» за 1873 г. утверждал: «Мы на русском языке понимаем Диккенса, я уверен, почти так же, как англичане, даже, может быть, со всеми оттенками». Разница в жизни, в общественном строе, в традициях не отменяет главного – взгляда на подлинные вещи, на «правду жизни»: добро, милосердие, целомудрие, зло и несправедливость. Мир Диккенса – в конечном счете идеальный мир, в котором хотелось бы жить каждому. И чем ярче пламя домашнего очага, дарящего тепло и мир каждому страждущему на страницах произведений Диккенса, тем отчетливее видна тщета и фальшь большого мира, не способного в своей суете и пустоте одарить любовью, радостью и покоем.
***
Екатерина Юрьевна Гениева отмечала: «Диккенс – писатель очень разный. Добрый, смешной, карикатурный – в начале творческого пути, трагический, полный скепсиса, иронии, психологических прозрений – в конце. Христианин, обладавший поразительным, почти возрожденческим жизнелюбием».
С одного из самых знаменитых портретов Диккенса на нас смотрит уже стареющий мужчина, проницательный и спокойный. Смотрит серьезно и задумчиво. Его с легкостью зачислили в развлекательные писатели и в его произведениях хотели видеть лишь легкое чтение, желая отдохнуть и посмеяться. А ему открылось что-то важное о человеке, о том, что в каждом из нас есть ростки и добра, и зла. Что в каждом из нас сидит частица Скруджа, которая волшебным образом никуда не денется. Наверное, думая именно о таком Диккенсе, Достоевский назвал его «христианским писателем».
Сегодня огромная часть христианского мира – чада ряда Поместных Православных церквей, а также католики, лютеране, англикане – замерла в ожидании чуда встречи младенца-Христа. В восприятие этого праздника, в атмосферу радости, любви и добра, царящую в их домах, внес свою лепту и Чарльз Диккенс.
«Ах, если бы Рождество, – восклицал писатель, – длилось круглый год (как тому и следует быть), если б предрассудки и страсти, искажающий лучшие стороны нашей природы, всегда оставались чужды людям и не отравляли им жизнь!».
Ничто не мешает и нам, тем, кто ждет Рождества лишь через две недели, вспомнить о тех ценностях, которые воспевал великий англичанин, и, поселив их в своем сердце, с любовью и радостью поздравляя своих братьев во Христе, приступить к подготовке к встрече с Тем, Кто «нас ради человек и нашего ради спасения» более двух тысяч лет назад сошел с Небес.
[1] Боборыкина Т.А. Художественный мир рождественских повестей Чарльза Диккенса. – СПб.: Гиппократ, 1996.
[2] Там же.
[3] Загадки и странности великих / Автор-составитель А. С. Бернацкий, М., «Аст»; «Зебра Е», 2008 г., с.133-139.
