Ускользающая красота
В повседневной жизни мы редко склонны анализировать свои слова, поступки и поведение. В определенном смысле так легче жить. Разве нужно думать о том, как правильно дышать? Вдох-выдох. Какая наука? Легкие делают все сами. Так же и в остальном.
Мы зорко охраняем неприступность этих границ, непоколебимо веря в то, что практически всегда поступаем правильно. Гордимся своими достижениями, оправдываем неудачи, меряем всё своей мерой. Иное просто не приходит в голову. От того, кстати, так сложно дается человеку первая исповедь. Он недоумевает, чего именно от него тут ждут, и на всякий случай начинает оправдываться, как нашаливший ребенок. Мы так привыкли, нам всегда так было удобно.
Правота наша щедра и бескорыстна. Мы искренне готовы помочь любому ближнему обнаружить свои ошибки. Ведь в их глазах так отчетливо видны все сучки и соломинки. Такова уж особенность перспективы – вещи издалека кажутся меньше, чем они есть на самом деле. А что это, как не наши собственные бревна отражается в глазах наших родных и знакомых?
Недавно мы с младшей дочерью попали в больницу. Срочная госпитализация. Слава Богу, случай не смертельный, одно это и утешало. Нашими соседями по палате стали такие же малыши и их мамы, в чьих перепуганных глазах отражалась похожая тоска и обреченность. Дети, не замечая материнских тревог, так же, как и обычно, легко знакомились, ссорились и воевали, деля скудное игрушечное имущество, прихваченное из родного дома, ревнуя друг друга к машинкам, солдатикам и микрокомпьютерам, мирно затихая только в час, когда все собирались на просмотр вечернего мультфильма.
Компания подобралась разношерстная. Эти ребята трех-пяти лет от роду уже вовсю проявляли свой характер: улыбающийся малыш мог кого-то укусить, а умный мальчуган постарше проникновенно рыдал «мамочкааа!», если на его игрушку зарился кто-то из соседей.
Не менее интересно было наблюдать за мамами и бабушками, которые оказались здесь вместе со своими прихворавшими детьми. Первое время все держались в рамках общепринятой вежливости, но потихоньку, особенно когда ухудшившаяся погода загнала нас со двора в тесную палату, у взрослых в тесном коллективе стали сдавать нервы.
Первой не выдержала одна из бабушек. Вырастив пятерых своих детей, она явно израсходовала почти весь запас сил, которых теперь ей с трудом хватало на то, чтобы три раза в день вести партизанско-террористические боевые действия против внука, который целеустремленно, как она считала, брел верной тропинкой к неминуемой смерти от голода. Уговоры сменялись угрозами. Напряжение нарастало. В ход шли самые серьезные средства, от обещания «всё рассказать маме», до уверения, что из-за стола он не встанет, пока тарелка не будет пуста.
На определенном этапе сквозь черты этой бедной женщины совершенно отчетливо проступила бабушка из повести Павла Санаева «Похороните меня за плинтусом», столь последовательно первая цитировала реплики второй. Напомню кратко, что в этой книге рассказывается о мальчике, которого бабушка из самых добрых побуждений забрала у своей «нерадивой» дочери, и воспитывает сама, буквально терроризируя его своей любовью.
Конечно, печатное слово обладает большей силой, чем то, что поминутно вылетает из нашего собственного рта. Читая Санаева, ужасаешься беспросветной обстановке, в которой та бабушка растит своего ненавистно-любимого внука, отпрыска проклинаемой ей дочери. Очень сложно понять, что бабушка у Санаева – не выдуманный монстр, а собирательный образ. Потому что пришла она в книгу из самой настоящей реальной жизни. Страшно то, что сталкиваясь с ней в этой самой реальности, гораздо легче находишь оправдание такому поведению. Потому что сам иногда ведешь себя точно так же.
Минуты столкновений потом всё-таки сменяются благостной тишиной. Но вот очередная машинка становится предметом распри. Мамы пытаются утихомирить ребятню… как же все мамы похожи в этот момент друг на друга! Тот, кто наблюдал схватку в песочнице, поймет, что я имею в виду. С точки зрения малышей, в этот момент мамы просто теряют способность действовать логично: они почему-то заставляют собственное чадо уступать игрушку постороннему ребенку, не разрешая при этом брать чужие совочек или ведерко! Поди, пойми этих мам!
В этот момент озарение настигает меня как вспышка молнии. Я же смотрю в зеркала! Вокруг меня – я сама, помноженная на четыре копии. Я, которая «не я» отчитывает свою дочь абсолютно с той же интонацией, и в тех же выражениях, в которых это делаю я. Я, которая другая «не я» читает малышу те же стихи Барто и «дядю Степу» (как только стены наших домов не устали слышать это из года в год, из десятилетия в десятилетия?!). Даже бабушка, которую я так критикую, разве как-то иначе, чем я, пытается внушить ребенку мысль о пользе еды?
Мы требуем от детей подчинения и послушания, покупая их любовь подарками, мы потакаем их вкусу, приобретая одну за другой тех же разряженных длинноногих пластиковых красоток, что приносят в школу одноклассницы наших дочерей. Потому что у нас нет времени ни шить, ни вышивать, ни рисовать или клеить из бумаги кособоких, но таких теплых от вложенного в их создание труда существ. А потом, встречаясь с соседками и подругами, жалуемся, насколько наши дети ленивы, неблагодарны, «думают только о компьютере и Гарри Потере».
Москва, говорят, уже не только не верит слезам, но и разучилась улыбаться. Теплота, сердечность и спокойствие исчезают из нашей жизни, как вода из треснувшей чашки. Чем наполнить растущую пустоту? Как отыскать эту утечку? Она кроется где-то внутри нас, внутри нашей речи, внутри нашей души.
Из нашей речи, как принцесса из заколдованного замка, ускользает красота. Можно ли винить беглянку? Ей здесь было душно и страшно, никто не хотел уделить этой аристократке и крошки со своего стола.
Родной язык мы используем как молоток для забивания гвоздей: «Я кому сказала», «Еще только попробуй», «Последний раз предупреждаю». Неудивительно, что вокруг каждого такого слова, сказанного «всуе» расползается мазутное пятно пустоты.
Попытавшись изменить ситуацию, вы вдруг увидите, как эта пустота противится заполнению, с какой неохотой губы складываются в улыбку, с каким трудом язык выговаривает непривычные слова, как нелегко следить за собой, за интонацией своего разговора с близкими людьми: не требовать и угрожать, а любить. Да, любить. Разве не любим мы своих детей? Да, любим, но… умеем ли сказать им об этом?
«Это — начало болезней… и тогда соблазнятся многие, и друг друга будут предавать, и возненавидят друг друга… По причине умножения беззакония, во многих охладеет любовь» (Мф., 24: 8-12). Не о наших ли временах речь?
Любовь уходит, остается ледяная пустыня вежливого безразличия. Какая Герда оставит свой дом, чтобы выручить нас из плена этой Снежной королевы? Мне кажется, я слышала где-то одно волшебное слово… Как же трудно вспоминать… Ну что же это было? Первая буква, кажется, была «д». «Доброжелательность?» А что это такое?
Не замечая опасности, мы копируем и ежедневно сами следуем недопустимому, губительному стилю поведения. Когда повышаем голос, спорим, язвим, комментируем и критикуем чужие ошибки. Самое страшное – мы так разговариваем с собственными детьми. Нам кажется, что это – для их же блага. Мы их так «воспитываем». Какое заблуждение!
Академик Дмитрий Сергеевич Лихачев называл такую ситуацию экологической катастрофой. С его точки зрения, экология изучает мир как целое, чтобы найти возможности помочь миру и «вылечить» его. « Культурная экология – это и произведения архитектуры, различных искусств, литературы в том числе, это и язык, это и все культурное наследие человечества. Выбросите что-либо из сферы экологии культуры – и человек лишится части своего «дома»», – утверждал ученый.
Надо идти дальше и признать, что не только бранные слова, но и холодная или гневная речь вредят нам и нашим близким. Первый шаг к выздоровлению – контроль за своими словами. Возможно «нас так воспитали» и «кругом так говорят», но оправдаемся ли мы, осуждая других?
«Учиться хорошей, спокойной, интеллигентной речи надо долго и внимательно – прислушиваясь, запоминая, замечая, читая и изучая. Но хоть и трудно – это надо, надо. Наша речь – важнейшая часть не только нашего поведения, но и нашей личности, наших души, ума, нашей способности не поддаваться влияниям среды, если она «затягивает»», – такое решение предлагает все тот же Лихачев.
Учится и просить помощи у Господа, ведь то, что невозможно человекам, «все возможно Богу» (Мк, 10, 27).
«В основе любых жаргонных, циничных выражений и ругани, – говорит Дмитрий Сергеевич Лихачев в «Письмах о добром и прекрасном», – лежит слабость. «Плюющиеся словами» люди потому и демонстрируют свое презрение к травмирующим их явлениям в жизни, что они их беспокоят, мучат, волнуют, что они чувствуют себя слабыми, не защищенными против них. По-настоящему сильный и здоровый, уравновешенный человек не будет без нужды говорить громко, не будет ругаться и употреблять жаргонных слов. Ведь он уверен, что его слово и так весомо».
Недавно на портале «Правмир» была опубликована очень хорошая статья о том, насколько мы, сами того не замечая, пленены страхом. По логике Лихачева, наша несдержанная речь – следствие какой-то боязни. Надо признаться себе в этом. Возможно мы боимся, что дети повторят наши ошибки или что они заметят и осудят нас за нашу слабость.
Возможно, только признавшись в собственной слабости, мы сможем понять, что душа наша больна и ей требуется помощь свыше. Ведь Господь не лечит и не спасает насильно. Он терпеливо ждет нашего обращения. Время поджимает только нас.
