Девушка не спрашивала, а утверждала. Возражать ей («А вот и помогу!») показалось мне глупым, сразу соглашаться — еще глупее, поэтому я промолчала, и мы просто рассматривали друг друга.
Девушка была невысокой, полненькой, с маленькими ступнями и кистями рук. Лицо наполовину прикрывали неровно обрезанные темные волосы. Симпатичная или нет — понять было невозможно. На лице девушки лежала тень, и она падала не только снаружи, от волос, но и, если можно так выразиться, изнутри. Природы этой тени я не понимала, потому что присутствия большой психиатрии не чувствовала. А что же еще?
Мать очень просила меня: две попытки самоубийства почти подряд, второй раз едва откачали, единственный ребенок, умный, талантливый, любимый, всегда все было хорошо — и вот, лекарства тоже не помогают… Я позволила себя уговорить, а теперь об этом почти жалела.
— Женя, сколько вам лет?
— Двадцать один. А сколько бы вы дали?
— Я бы затруднилась с ответом, — честно ответила я.
— Я все равно не буду жить, — равнодушно сказала девушка. Рисовки в ее утверждении почти не было, и это пугало больше всего. — А все, что вы придумаете, чтобы мне возразить, я могу сказать сама себе перед зеркалом. И оно совершенно ни в чем меня не убеждает.
Я кивнула, соглашаясь. Знакомое ощущение: все аргументы, которые вы можете привести по тому или иному вопросу, я знаю и сто раз проговаривала сама себе. И ни в чем саму себя не убедила.
— Скажите, Женя, ваши трудности, в чем бы они ни заключались, начались когда?
— Когда? — Женька задумалась, потом неуверенно предположила: — Ну, наверное, когда я родилась? Ведь если я сейчас хочу умереть — молодой и здоровой, то, наверное, уже само мое рождение было ошибкой?
Этому утверждению нельзя было отказать в некоторой логичности, но меня, конечно, интересовало нечто совсем другое.
— Ладно, сформулирую иначе: когда вы поняли, что многое в вашей жизни идет не так, как вам бы хотелось?
— А у вас что, неужели все идет и шло как вы хотели? — с некоторым вызовом вздернутый подбородок: эка я вас…
— Да. Не совершенно все, конечно, но по преимуществу.
Женька сразу поняла, что я не вру, и снова сникла.
— Так когда?
Поняла, что не отстану, и ответила:
— В конце десятого класса. Мне было тогда 14 лет… и у меня как раз вышла вторая книжка.
— Спасибо, Женя. Теперь я хотела бы поговорить с твоей мамой. Она ведь сидит в коридоре?
— Как? — Женька удивилась так искренне, что даже немного ожила. — А у меня вы больше ничего не спросите?
— Может быть, потом…
***
— Я довольно быстро сообразила, к чему идет. И ему говорила, умоляла даже. Он меня не слышал. Мы тогда и к вам приходили, вместе с ним, то есть все вместе. Вы сказали: все этапы должны быть пройдены, вы отнимаете у дочери детство, это не пройдет для нее бесследно. Он потом сказал: боже, какая ерунда все эти психологи! Напыщенные неудачники, думают, что что-то понимают в жизни, но это же смешно!
Я их тогдашних, конечно, не помнила — сколько лет назад это было?
— А кто такой «он»? Ваш муж, отец Женьки?
— Да, он. Если бы вы знали, как я сейчас себя ненавижу — за глупость, податливость, за честолюбие, ведь и оно у меня тоже было — чего тут скрывать и все валить на мужа.
— Ненависть — сильное чувство, но оно редко бывает конструктивным, — заметила я. — Расскажите лучше о хорошем, как я понимаю, его было много…
***
Для женщины это был первый брак, для мужчины — третий. В двух предыдущих у него тоже были дети — дочь и сын, но он фактически не занимался их воспитанием. Дочь, уже взрослая, замужняя, жила где-то обычной и благополучной жизнью, а с сыном что-то не сложилось — она точно не знает, но были какие-то довольно крупные неприятности, они с бывшей женой бессильно и громогласно обвиняли друг друга, она как-то оказалась свидетельницей.
Брак был по любви. Он казался ей потрясающим: зрелым, красивым, талантливым. Он всегда прекрасно рисовал и очень хотел стать свободным художником, но его родители сказали: это не профессия, которой можно заработать кусок хлеба, он послушался и стал архитектором. Все говорили, что хорошим.
Когда она забеременела, он проявлял такое внимание и такую чуткость к ее состоянию, что ее подруги буквально плакали от зависти. Он говорил: я так счастлив, что у меня наконец-то будет ребенок! Она иногда думала: а как же два предыдущих? Но ей все равно было приятно, что ее ребенок — главный. Он целовал ей руки, дарил разноцветные гладиолусы и говорил: вот увидишь, я буду замечательным отцом!
Но когда Женька родилась, он как будто забыл обо всех своих обещаниях. Она крутилась в детско-пеленочно-бутылочной карусели, потом у нее был мастит, потом у Женьки — воспаление среднего уха… А у него — новый проект, поездка с друзьями на этюды, и «доброжелатели» уже намекали ей, что у него новый роман… а чего ж ты хотела, тебя все предупреждали, надо же было понимать, когда ты…
В три с половиной года Женька по кубикам выучилась складывать слова и вслух прочитала папе что-то из азбуки. И приблизительно тогда же нарисовала совершенно потрясающего петуха с хвостом-радугой.
Ей показалось, что она в реальности услышала, как у него в голове щелкнул какой-то переключатель. Он сказал:
— Гляди-ка: все-таки не зря я выбрал для дочери такое имя — Евгения. В нем есть правильный корень.
И все стало, как он обещал ей когда-то. Он занимался дочкой с утра до ночи, он повсюду таскал ее за собой, он не только баловал, но и умно, внимательно, требовательно учил дочь, открывал ей мир. Женька ходила за папой как хвостик, а у нее вдруг неожиданно появилось свободное время.
У него было много знакомых. Он устроил выставку Женькиных рисунков. О ней написали в трех газетах. Какой-то телеканал взял у Женьки интервью. Женька попросила себе для телевизора длинное платье «как у мамы» и «настоящую прическу».
— Ты работаешь в издательстве, — сказал он ей. — Это очень кстати. Я думаю, что из Женькиных рисунков с ее же подписями получится отличная книжка.
— А может быть, детский сад? — осторожно спросила она. — Перед школой рекомендуют…
— Но что она будет там делать?! — искренне удивился он. — Там же все намного ниже ее по развитию. Ты же сама видишь: она на равных разговаривает со взрослыми людьми, интересуется устройством мира…
— Это так. Но при этом Женька совсем не умеет общаться с ровесниками, — возразила она. — И школа…
— А зачем это ей? Всем интересно общаться, быть с равными или с теми, кто выше по развитию. Разве ты сама не так думаешь? — он подмигнул ей, и она поняла его намек. — А насчет школы я как раз размышляю. В первом классе ей откровенно нечего делать, ведь она легко решает задачи для третьего класса и пишет философские рассказы — ты же сама их читала.
— Но как же? У нашей Женьки не будет «первый раз в первый класс»?
— А зачем это ей?
Вместо первого класса у Женьки была вторая персональная выставка.
***
— Ты не одна такая, — сказала я Женьке. — Поверь мне, не одна. Вас таких на самом деле много, почти столько же, сколько детей с задержкой развития. У тебя получился злокачественный вариант, потому что твое преходящее вундеркиндство раздули в слишком большой, лоснящийся, переливающийся всякими красками пузырь. Когда он лопнул, тебе пришлось туго, я понимаю. Жизнь как будто бы потеряла все краски, но то были краски мыльного пузыря. Теперь надо оглядеться и увидеть настоящее. Если ты сейчас перетерпишь, стиснув зубы, то потом, с годами, все-таки привыкнешь жить в обычной жизни обычным человеком, найдешь в ней много радости, любви, творчества.
— Я не хочу обычным, — сказала Женька. — Не могу и не хочу. Зачем это мне?
— Просто чтобы жить. Найти свое место и жить.
— Мое место здесь если и было, так оно… заросло давно.
— Можно устроить прополку.
— Зря вы это говорите… просто чтобы сказать… все зря.
***
Недавно я узнала, что Женька все-таки умерла, покончила с собой.
Этот материал я посвящаю ее памяти.
Кто знает, может, он вовремя предостережет какого-нибудь родителя и облегчит вхождение в обычную человеческую жизнь двум-трем детям с общей ранней детской одаренностью (именно так на русском языке называется этот феномен). Женьке, я уверена, понравилась бы эта мысль, ведь она в конце своей недолгой жизни все время спрашивала: значит, все было зря? Все напрасно?
Ничего не бывает напрасно — так я думаю.
