Бездетность – что это, наказание Божие, человеческая неполноценность? Или просто данность, которая не мешает человеку жить счастливой и наполненной жизнью? После разговора с Верой Алексеевной Горбачевой первый вариант отпадает как полнейшая бессмыслица.
У преподавателя литературы Веры Алексеевны нет кровных детей. Зато есть 30 крестников, которых она воцерковляла, и трое из которых стали священниками. Зато была – любовь с мужем. Хотя почему – была? Когда Вера Алексеевна вспоминает о муже, постоянно кивая на его фотографию, становится понятно, что любовь – не исчезает.
Уютная квартира в знаменитом московском доме Нирнзее (который в том числе упоминает в одном из стихотворений Маяковский). Садимся за столетний, с резными дубовыми ножками стол, на который я кладу «шпаргалку» с вопросами. На мой лист тут же укладывается изящная кошка, все своим видом показывая, кто в доме хозяин.
— Моя приемная мама была «кошатница», — говорит Вера Алексеевна. — И мне привила любовь к кошкам. И к собакам тоже. Она не оставляла их даже в голодное военное время, когда было столько брошенных животных: облезлые кошечки с гноящимися глазами… Мамочка находила их на помойках и несла домой, и мы делились с кошками пшенной кашей.
Кровная мама умерла, когда ей было 26 лет, после моего рождения. А кровный отец после женился, народил еще детей… О том, что я приемная, узнала уже после того, как не стало мамы, которая меня растила и воспитывала. Никакого ужаса по этому поводу я не испытывала, никаких глупых обид из серии «меня обманывали». Мама – осталась для меня любимым и дорогим родным человеком.
У меня до сих пор хранится распашонка, сделанная из старой рубахи отца, в которой меня привезли из деревни в 1930 году. И мама ее берегла, видимо, с намерением потом, когда я стану взрослой, все мне рассказать. Но не успела.
«Слишком счастливая мать»
По ходу беседы я то и дело задаю вопросы, как Вера Алексеевна пережила осознание того, что детей у нее не будет. А она никак не может вникнуть – о чем я. Цитирование из блогов девушек, у которых не получается забеременеть, не приводит к желаемому результату. Моя собеседница просто не может понять, в какой момент ей нужно было особенно переживать. Слишком в ее жизни было много всего, от чего действительно можно сойти с ума… Так же, как много было и хорошего.
— Детей сначала не было потому, что мужа не было. Да у меня и не должно было получаться забеременеть. В 28 лет я пережила операцию, после которой было ясно, что детей у меня быть не может. Видимо, это не без промысла Божия. Я, наверное, была бы очень фанатичной мамой. И Господь решил: у тебя утробных не будет, но Я тебе компенсирую это с лихвой. И поэтому всё время полон дом моими бывшими учениками, моими крёстными детьми. Я такая счастливая мать. Слишком счастливая!
У меня даже мыслей не возникало, что мне нужны кровные дети, что если их нет, я становлюсь какой-то ущербной. Все, кто приходил к нам в дом, – были и являются и моими детьми.
Да, желание родить ребенка — инстинктивное, и его, наверное, трудно перебороть. Но когда у женщины наступает этот период, для того, чтобы инстинкт «звучал» и требовалось его «перебарывать», нужны некоторые условия. У меня этих условий не было.
До 38 лет я прожила с таким тяжелым человеком – моим приемным отцом, что все инстинкты можно было уничтожить и превратиться в ведьму. Но благодаря тому, что он все-таки не мой родной отец, и генетика у меня другая, в ведьму я не превратилась. Мои гены – белорусские, Соболевские – взяли вверх. И я смогла стать человеком, смогла не подчиниться его влиянию. Я выстроила свою жизнь совершенно иначе. В итоге получилась учительница Вера Алекссевна. А так можно было бы сгинуть совершенно.
Туфли на демонстрацию
Приемный отец — по-своему несчастный человек. В прошлом — комбриг, обладатель одного из первых орденов Красного знамени, он был психически больным. По-настоящему ли он сошел с ума или нет? Потом уже я стала думать, что нет. Это была игра в психически больного. Потому что всех его друзей, соратников – тухачевских и прочих – расстреляли. А Макарыча не расстреляли: он во время процессов лежал в психбольнице. Потом я уже совершенно определенно знала, что он не больной, что он устраивал свои «спектакли» именно для того, чтобы избежать участи «коллег».
Моя приемная мама умерла, когда мне еще не исполнилось 15 лет. И я осталась с этим чудовищем, пьяницей. Поэтому у меня очень мощный опыт жизни. Для иной женщины было бы невыносимо пережить все это. А для меня оказалось выносимо по двум причинам: о первой я уже сказала — генетически я не его дочь. Вторую причину озвучила служанка в доме Софьи в «Горе от ума», сказав о Чацком: «В друзьях особенно счастлив». Тоже самое могу сказать о себе.
Если бы не друзья, я могла бы не кончить школу – 10 классов. Вообще не знаю, что могло со мной стать, учитывая, что я с жила с пьяницей, который приводил собутыльников, женщин, дома была нескончаемая гулянка. Иногда он просто запирал дверь, и мне приходилось ночевать в коридоре. Денег никогда не было, постоянно хотелось есть.
Наступает 1 мая, все собираются на демонстрацию, а я говорю, что не могу пойти. Я жила в такой бедности, что мне нечего было надеть на ноги. Я носила рваные ботинки сына тети Кати – доброй женщины, которая спасла меня от голода. Я сама приклеила подошву. Когда надевала ботинки, получался… Чарли Чаплин: из огромных башмаков – тоненькие ножки торчат. Так я ходила в школу, а на демонстрацию – ну, никак не могла! И девчонки поняли это.
Всем классом собрали деньги, достали где-то талон на обувь, купили мне черненькие школьные туфельки – чтобы я пошла с ними на демонстрацию. Я рыдала, когда они принесли их. А на следующий день после демонстрации обнаружила, что Макарыч их «пропил»: продал на рынке и купил спиртное. И я опять стала ходить в школу в огромных рваных ботинках. Вся эта школа жизни очень мне пригодилась. То, что нам поначалу кажется ужасом, который мы не в силах перенести, оказывается, нужно было пережить. Чтобы укрепить нас, закалить, научить. В том числе научить ценить друзей.
Мы до сих пор собираемся 19 октября – в день основания Царскосельского лицея, то есть в пушкинский день – ученицы нашего класса. Только две выпускницы умерли. А остальные – ничего, колупаются. Весёлые старушки.
Вообще – мы счастливое поколение. Я не считаю людей счастливыми, если им не удалось ничего пережить.
Дети
Венчаться без креста?
Я никогда ничего не проповедовала, совсем не являюсь миссионером и вообще считаю, что «миссионерство» должно происходить само собой. Не нужно человека брать за шиворот и вести в Церковь. У меня никогда не было такого: «А сейчас, ребята, буду вас воцерковлять! А сейчас мы поговорим о Церкви». Я считаю, что это не нужно. А что нужно? Жить. И своей жизнью уже вести (или не вести, как получится). Бог Сам устроит, как это должно быть. Самая первая моя крестница — естественно, очень любимая, поскольку это первый ребенок, – теоретик музыки. Соответственно, крестницей моей она стала, когда я преподавала литературу в музыкальном училище имени Гнесиных.
Леночка затем уехала в Германию, но связи с ней мы никогда не теряли и не теряем. Она уехала вместе с родителями, и папа вскоре умер от тоски по Родине: он в прошлом военный, воевал в Отечественную, и вдруг у бывших противников – жить… Лена вышла замуж за очень хорошего немца, христианина-протестанта. Около двух лет назад он перешел в православие. Венчались они в России, еще до его перехода, в 1995 году.
Как раз тогда мы с мужем Алексеем Александровичем вернулись из Израиля, откуда я привезла маленькие крестики. И вот я Фольку перед таинством положила крестик в карман пиджака: «Как это – венчаться без креста?!» В прошлом году они приезжали, и Фольк подзывает меня к себе: «Посмотри, что у меня», и показывает на шее – тот самый крестик!
![]()
Допоходились…
Мы с отцом Федором Бородиным жили в одном доме: он на первом этаже, я — здесь. Его мама была далека от церковных дел, но очень хотела, чтобы ее дети участвовали в таинствах. А тут Вера Алексеевна подвернулась. И я двоих старших детей Бородиных — Аню и будущего отца Федора — водила причащаться. Причем не близко: в храм Ризоположения в Леонове в Москве (метро Ботанический сад), где тогда настоятелем был отец Геннадий Нефедов.
Так и доездились: один вырос и стал батюшкой, другая — активная христианка, которая преподаёт литературу в православной гимназии. Хотя опять я ничего не делала, возвышенных бесед не проводила. Ну, чего соседских детишек с собой в храм не захватить? Потом у Феди была армия, учеба в семинарии. И он у нас получился супер-батюшка! Прекрасно говорит, создал хороший приход.
Отец Михаил Осколков – из Гнесинки. Пианист по образованию. Мы с мужем были заядлые путешественники. В основном, по Северу. И вот Мишенька как-то попросился с нами в поход. Мы плавали на лодке, заходили то в один монастырь, то в другой… Допоходились в конце концов до того, что он сказал: «Вера Алексеевна, я хочу креститься!»
А тогда было такое время, что креститься в церкви было непросто. Всякие там уполномоченные по делам религий или, как мы их называли «упал намоченный», могли сильно навредить молодому человеку. Поэтому Мишенька крестился здесь, у нас в квартире. Его крестил отец Геннадий Нефедов. Миша бросил институт, уйдя с 4 курса. Немного преподавал, поскольку еще не до конца понимал, что ему выбрать. А потом пошел к отцу Геннадию работать алтарником, а через два года поступил в семинарию. И сделался очень хорошим батюшкой…
Все вопросы – к Пушкину!
У меня хранится коробка, в которой лежат крестильные рубашки многих из моих крестных детей, крестившихся у меня дома. Многие из тех, кто крестился здесь, не могли эти рубашки показать родителям, поскольку крестились вопреки их желанию.
С некоторыми из моих будущих крестниц я занималась частным образом литературой. Нужны были деньги: зарплата была такая, что не позволяла даже съездить в отпуск.
Одна из моих таких учениц – Мариночка. Когда она впервые пришла на занятия – с модной прической, из престижной французской школы, одетая «с иголочки», — трудно было представить, что это – будущая матушка – жена отца Серафима Правдолюбова, мать восьмерых детей.
Часто родители, когда их дети крестились, звонили мне: «Что вы сделали, это ваша вина! У нас в семье – все коммунисты, а вы…! » Я на это обычно отвечала: «Это же ваши дети! Почему вы их не могли воспитать их в своей вере?» Тем более я ничего специального, повторяю, не делала.
А кто делал? Товарищ Пушкин, товарищ Лермонтов, товарищи Гоголь и Достоевский. С них и спрос, они агитацию проводили. Я, правда, не убегала от каких-то вопросительных моментов их биографии и произведений. Разве можно говорить о литературе XIX века, не касаясь вопросов веры?
К Верочке с бутылкой
Обо мне среди абитуриентов Гнесинки ходила молва, что я очень строга… Говорили, что на приемные экзамены «к этой Вере Алексеевне» лучше не садиться. Получить у меня 4 или 5 считалось очень почетным. Но на отношения с моими студентами такая строгость никак не влияла.
В училище имени Гнесиных меня все время упрекали, что я асоциальный тип, что не принимаю участия ни в какой общественной жизни. В конце концов, я предложила изредка делать какие-нибудь музыкально-литературные вечера. Вечера оказались очень востребованными. Было трудно, но их проведение оказалось моим делом. Господь, видимо, кроме дара преподавать литературу, снабдил меня еще одним даром – артистки. Муж у меня всегда шутил: «Горбачева, цирк по тебе плачет!».
Сам собой образовался кружок из тех, кто готовил эти вечера. И мне кажется, что самым интересным во всем этом были репетиции, которые проходили у меня дома. На них мы читали, спорили! И первые мои крестники вышли как раз из этих репетиций. Притом что мы никогда не поднимали религиозных тем. Просто беседовали обо всем, пели, иногда могли немного выпить.
Помню один смешной случай. Я работала в подвальчике около Дома журналистов, там у нас были Гнесинские классы. И один из моих учеников в этом подвальчике попросил разрешения у диспетчера позвонить по телефону. Диспетчер стала свидетелем разговора: «Петь, ну что, сегодня мы все к Верочке идем?» А в авоске у него бутылка болгарского вина.
Ну что это такое, разве можно так порочить образ советского педагога, называя его по имени, а не с пиететом – Вера Алексеевна, да еще направляясь к нему с бутылкой?!
Не трудно догадаться, что недругов в Гнесинке у меня хватало. Некоторые преподаватели-музыканты ревновали меня к своим ученикам. «Кому нужна эта литература!» — буквально так выразился один из преподавателей.
Вечера настолько понравились ребятам, что, когда я уже в Гнесинке не работала, мы сделали программу у меня дома – на юбилей Блока.
Так и шла такая хорошая жизнь в окружении любимых мною учеников… Со многими из моих крестных детей я продолжаю общаться. На мои именины – 30 сентября – они собираются у меня. И еще, поскольку у меня кумир – Пушкин, у нас всегда проходит Пушкинский день. В свое время он был 6 июня, а потом, когда мы стали летом уезжать в деревню, все перенеслось на 10 февраля, на день смерти поэта. Так что у нас, кроме главного Собирателя, есть и помощник Собирателя.
Непростая история любви
Крещение в бочке
Моим духовником был протоиерей Анатолий Правдолюбов. Он – отец моей ученицы Ксении Правдолюбовой. (Потом она стала матушкой отца Геннадия Нефёдова). Она училась у меня в музыкальному училище, и из всей группы теоретиков музыки я её выделяла: она не была похожа на большинство развязных девчонок Гнесинки. Ксения всегда ужасно переживала, если кто-нибудь на занятии со мной невежливо разговаривал. Она сразу начинала тянуть руку: «Вера Алексеевна, спросите меня!» Чтобы сгладить впечатление от хамства.
В один прекрасный момент, когда мне в очередной раз поставили на вид, что я мало занимаюсь общественной работой, я стала вести кружок. Там не было дурацких докладов, вместо них я рассказывала о своих путешествиях, поездках, чего видела, в каких монастырях побывала (я не была еще тогда церковным человеком). Студенты – с удовольствием слушали, в том числе и Ксения.
После одного такого «занятия» она подошла ко мне: «Вера Алексеевна, у меня сестра учится, брат – в Гнесинке (сейчас это – протоиерей Сергий Правдолюбов) и две сестры. Можно мы к вам в гости придем?» И вот в один из выходных вся это орава пришла ко мне: Ксения, Серёжа, Лена и Лидочка, которая станет моим любимым существом. Они принесли семейные фотографии, и тогда мне стало ясно, что папа у них – священник, что вся семья – верующая.
И в тот же год они пригласили меня в гости. «Папочка про вас всё знает и хочет увидеться!» Я поехала в посёлок Сынтул Касимовского района Рязанской области в семью Правдолюбовых. И можно сказать, что с этого момента обрела семью.
Я стала приезжать на все Рождества, на все Пасхи. И там же меня крестили. По формуле «аще не крещена». Когда решили крестить, возник вопрос: где? В церкви отец Анатолий боялся: и у меня потом будут проблемы, и у него. Дети предложили: «Папочка, а можно же в бочке, которая у нас в огороде лежит!» После его восклицания: «Так она же ржавая!», — молодые Правдолюбовы выкрасили бочку в голубой цвет, высушили.
И при общем удовольствии и счастьи ребятни их учительницу окрестили, чуть не утопив. Потому что отец Анатолий – сильный, с большими руками. И вот своей большой рукой он меня как окунет глубоко: «Во имя Отца» — я только пузыри пускаю, «Сына», — опять пузыри, «Святаго Духа» — вылезла – ребята довольные, им интересно.
Так я обрела семью, братьев и сестёр. И у меня началась совершенно новая жизнь – в 38 лет.
Потом я привезла в Сынтул и Алексея Александровича, моего будущего мужа. И там его тоже крестили, правда, уже не в бочке.
До того момента, как его крестили, он провожал меня до церкви, а внутрь – не заходил. «Я просто туристом не хочу!», — говорил он. Этот «туристический» период длился у него довольно долго, пока внутри у него всё не устроилось…
Муж: пять лет неизвестности
Как познакомились с мужем? Это непростая история. В момент нашего знакомства Алексей был женат, у него было двое сыновей. Поскольку мы оба заядлые туристы, то и столкнулись на туристических тропах. В походе на лодках по Литовским озерам в 1968 году. И случилось то, что должно было случиться. Уже было ясно для нас, что это – не случайная встреча.
Алексей тогда еще не был крещен. А я была уже церковным товарищем, и мне было от чего переживать: в тогдашней ситуации у нас не возникало и намека на возможность каких-то отношений.
Поняв, что происходящее – серьезно, я рассказала обо всём своему духовнику. Он сказал, что должен познакомиться с этим человеком. После знакомства я услышала от духовника: «Ваш Лешенька – солнышко. Будем ждать».
И Лидочка, его младшая дочка, которая сейчас регентует у отца Геннадия, сказала: «Будем молиться, чтоб всё сложилось, как нужно»… Она, видимо, мощная молитвенница. «Ну, — думаю, – если ты сейчас возьмешься, то все получится, как действительно нужно, а не просто, как нам хочется». И – вымолила моё личное счастье.
Мы ждали пять лет. Эта часть наших отношений была непроста и полна безнадежности. Я всё время плакала. За это время жена развелась с Алексеем…
Через 5 лет получила телеграмму от батюшки: «Приезжайте срочно». И 25 февраля 1973 года, в день святителя Алексия, митрополита Московского, он нас обвенчал. И никакой нашей воли, нашего своеволия в этом не было. В противном случае ещё не известно, как сложилась бы дальнейшая жизнь.
Сложности семейной жизни
— А никаких сложностей не было. Мы пережили их столько за те пять лет ожидания, что дальнейшая жизнь воспринималась просто радостью.
Когда я всё-таки продолжаю спрашивать про трудности «первых лет семейной жизни», ведь они, вроде как у всех бывают, Вера Алексеевна удивленно спрашивает:
— У нас с ним?! Я даже не знаю, что это такое. Вся наша совместная жизнь – радость, счастье. Это не общие слова, это то, что наполняло каждый наш день.
Какая глупость, что отсутствие детей может как-то влиять на семейную жизнь, делать ее менее насыщенной! У нас с Алексеем Александровичем было 30 лет такой совместной жизни, какую я желаю всем.
Когда мы познакомились с Алексеем, его старшему сыну было 12 лет, Михаилу — 6 лет. Мы с ним очень хорошо ладили. Господь дал мне талант легко сходиться с людьми – будь то пожилой человек, или ребенок.
Миша стал по сути и моим сыном. Он постоянно был у нас, я с ним занималась литературой. По поводу веры, как водится, не агитировала. Потом вдруг в один прекрасный момент мы с ним начали изучать Гоголя: он учился в 8 классе. И вдруг он мне говорит: «Тётя Вера, познакомь меня с отцом Геннадием! Хочу креститься».
Крестился он тоже здесь, в этой квартире. Пришлось стать его крёстной. Хотя первое время, когда мы поженились, Мишу мне не давали. А потом знакомая его мамы сказала: «Ты глупо делаешь. У Веры Алексеевны много интересной молодежи в доме, к тому же она может заниматься с ним литературой». И Миша стал бывать у нас. Сейчас мы с ним в большой дружбе. Все его четыре парня – мои внуки.
Письма, после которых можно и умереть
Что связывало нас с мужем все годы семейной жизни? Ответ будет примитивным, но других вариантов у меня нет: очень большая любовь. Если бы я дала вам почитать письма Алексея Александровича, написанные за пятилетний период нашего ожидания, которое переходило порой в безнадежность, никаких вопросов уже бы не возникало. На такие письма я отвечать не умела. Он писал потрясающе! Как Маяковский написал однажды Лиле Брик: «Лилечка, это не переписка, это – переписк».
Алексей Александрович – был потрясающий человек. Он никогда не лицемерил, никогда ничего не придумывал, в письмах – никогда никого не цитировал. В письмах – только он.
У меня была близкая подруга, и я ей в свое время, вместо ответа на вопросы, что со мной происходит, дала письмо: «Смотри. Словами, что происходит – не объясню». И — пошла ставить чайник. Возвращаюсь в комнату – Маргарита в слезах: «Верк, получить такое письмо – и умереть можно». А у меня это письмо было не одно, а затем – 30 лет жизни…
Я не хочу отдавать письма в чужие руки, чтобы их кто-то напечатал. Уничтожу — потом. А сейчас – ими живу. Перечитывая то и дело.
Алексей был очень, очень одаренный человек, очень! Я похоронила его там, где сейчас живу летом – в деревне Выша.
Какая большая жизнь! Сколько всего прожито, сколько всего было! Вот рассказываю и – словно не со мной это произошло, а с другим человеком.
Фото Юлии Маковейчук
