С митрополитом Екатеринбургским и Верхотурским Кириллом мы встречаемся в его резиденции недалеко от Храма-на-Крови — месте, где расстреляли семью Николая Романова. Резиденция — можно сказать, небольшой дворец в центре города. А может, лучше подойдет слово «палаты». Интерьеры украшены фресками, тяжелые деревянные двери на магнитных замках скрывают уютные залы и кабинеты, библиотеки и трапезные. Все это строилось еще при предыдущем владыке — Викентии, который Екатеринбургу запомнился фигурой противоречивой и довольно воинственной (даже в заглавии своей полуофициальной биографии он именуется «Воин Христов»). Сменивший его митрополит Кирилл кажется куда более дипломатичным. При нем екатеринбургские православные перестали устраивать акции протеста против «богомерзких» концертов, посетителей гей-клубов больше не поливают на морозе святой водой, а сами священники стали частыми гостями в администрации Екатеринбурга, которую раньше считали едва ли не логовом диавола.
И оказалось, что такой подход действеннее конфликтов: мэрия согласилась выделить епархии участки под строительство двадцати новых храмов, и даже план по восстановлению собора святой великомученицы Екатерины на площади Труда уже не кажется фантастическим. В интервью Znak.com митрополит Кирилл защищал не только екатеринбургскую митрополию, но и всю Русскую православную церковь: объяснял, что в публичном пространстве она ни на кого не нападает, а только защищается, сетовал на качество священников и объяснял, зачем верховным иерархам государственная охрана.
«Уверен, в Екатеринбурге будут улицы Росселя и Чернецкого»
— Мы с вами находимся в центре Екатеринбурга на улице, названной в честь большевика Николая Толмачёва. Недавно вы участвовали в заседании комиссии по переименованию улиц, которая единогласно решила назвать эту улицу «Царской». Судя по выступлениям представителей мэрии, там тоже не против. Теперь нужно провести опрос горожан и, если они будут согласны, улица получит новое имя. Как вам кажется, это единичный случай или начало большого движения? Епархия давно — еще до вашего приезда в Екатеринбург — призывала избавиться от большевистских топонимов.
— Думаю, пока это единичный случай. Обращаю внимание, что это именно переименование, а не возвращение старого названия. Улица эта когда-то называлась Мокрой, потом Колобовской, потом Толмачева. «Царская» будет уже четвертым её названием. Нам пора убрать из названий улиц имена людей, которые либо вообще не связаны с историей Екатеринбурга, либо связаны через кровь, разбой и большие беды. Нужно либо возвращать старые имена, либо придумывать более подходящие названия. Например, глава государства организовал госкомиссию по празднованию 800-летия со дня рождения святого благоверного князя Александра Невского. У нас есть Александровский проспект — сейчас это улица Декабристов. Можно было бы вернуть ей старое название. Это не является сверхсрочной задачей, но по мере возможностей, по мере нашей жизни, по мере возвращения к национальным истокам нашей страны от этого мы никуда не уйдем.
— Идея переименования улиц в Екатеринбурге много лет пропагандируется духовенством. Почему именно сейчас получилось сдвинуться с мертвой точки? Стало меньше коммунистов? Больше православных? Что изменилось в обществе?
— Давайте к этому вопросу вернемся, когда тут будет висеть табличка «Улица Царская». Пока мы делим шкуру неубитого медведя. Сама жизнь вносит изменения в ум, сознание, в ощущение жизни. Представьте, вы идете по улице Сакко-и-Ванцетти или Хохрякова и рассказываете своему ребенку, в честь кого названа эта улица. Кто такой Хохряков? ЧК арестовал Тобольского епископа Гермогена, Хохряков потребовал за него выкуп. Люди принесли выкуп. Этих людей убили, и самого владыку Гермогена жестоким образом утопили в Тоболе. Вы будете рассказывать это своему ребенку? Ведь есть имена, которые можно привносить в нашу жизнь вновь. Есть имена героев, проливавших кровь за Родину, есть созидавшие много в нашей жизни. Я думаю, что в городе когда-нибудь будут улицы Росселя и Чернецкого. Потому что это люди, связанные с началом жизни нового Екатеринбурга. Всему приходит свое время. Большой подарок, что эти люди сегодня с нами, мы можем черпать у них мудрость и опыт. Без этого — никуда.
— Вы с ним общаетесь? Насколько тесно?
— Общаюсь. Хотелось бы больше.
— Закрывая тему про переименования: недавно приезжавший в регион Сергей Степашин напомнил об идее переименования Свердловской области. Это — тоже не «сверхсрочная» идея?
— Это логичная идея. Как ваше отчество? Евгеньевич? Вот вы — Дмитрий Евгеньевич, а вам вдруг скажут: вы — Дмитрий Ростиславович. Понравится вам? Вы носите отчество своего отца. Если Екатеринбург — центральный город региона, то и регион должен называться соответствующим образом. Да и личность человека, имя которого носит область, омрачена его участием в событиях начала XX века. За этим человеком море крови. Зачем людям, которые живут и трудятся здесь, носить эту печать? Они никак не связаны с той резнёй, которую устроили стараниями товарища Свердлова.
«Верующих людей должно быть больше»
— Меняется ли в городе и в области число православных верующих? Есть ли у вас какая-то статистика? По воскресеньям в храмах на службах много людей, но сколько их всего? Становится ли их больше или меньше?
— Вопрос не в том, больше их или меньше. Больно, что уходит пласт людей, которые были в церкви какое-то время назад, — так называемые «белые платочки». Это люди, которые ходили в церковь в 1960-70-е годы. Они оставались верными своей национальной религиозной традиции. Они любили Бога и воспитывали своих детей и внуков так, как это положено. Этих людей становится все меньше.
— И новые на их место не приходят?
— Приходят. Но уходят носители той церковной культуры, которая когда-то была, и вдумчиво, осознанно воспитывала людей. Это уходящее поколение, и его очень жалко. Но каждый приход может сказать, что и новые люди появляются. Здесь, рядом с нами, Храм Святых Царственных Страстотерпцев, рядом Вознесенский храм, и в них есть люди. И если еще через 500 метров мы построим еще один храм — там тоже будут люди, поверьте мне. Это проверено опытом. Люди приходят в церковь, ищут себя, ищут общину, свой народ, ищут своего священника.
— …Но цифры вы называть остерегаетесь.
— А что цифры? Это вещи такие — сегодня пришло меньше народа на праздник, завтра больше. Я знаю, что потихоньку люди идут. Тысячи людей обучаются в церковно-приходских школах. Но сколько бы их ни было, их все равно мало. Верующих людей должно быть больше, особенно у нас.
— И храмов дефицит?
— А вы так не считаете? Храмов действительно дефицит. Пройдитесь по микрорайонам, по жителям, их очень мало. Строительство храмов, естественно, не планировалось в предыдущий период жизни нашей страны. И сегодня все участки, как правило, кому-то проданы, есть экономическая составляющая. Храмы нужно строить. У нас на такой большой город только 42 храмовых здания, а общин — 86. То есть половина общин существует в приспособленных помещениях: в подвалах, брошенных клубах, уголках в больницах, развалившихся магазинчиках.
«Как бы ни относились к Церкви, она будет существовать»
— Вам не кажется, что РПЦ проигрывает борьбу за умы молодежи? А может быть, проигрывает церковь во всем мире? Среди образованных горожан отношение к религии зачастую скептическое или ироническое. Может быть, в XXI веке, после всех научных открытий, людям уже сложно принять гипотезу Бога?
— Когда я учился в школе, меня пытались переубедить: ну к кому ты ходишь, там одни старики, завтра все это умрет. Полагаю, этот вопрос присутствовал в любое время, в любую эпоху. И сто лет назад интеллигенция иронически относилась, был определенный скепсис, подсмеивались над «невежеством» и «мракобесием» церковников. Но жизнь говорит об одном: как бы ни относились к церкви, она будет существовать. Церковь — это богочеловеческий организм. Господь создал его, и лишь когда уйдет жизнь с этой земли, уйдет и Церковь. Всегда будут люди обращаться к Богу, креститься, приходить в церковные общины. В большей или меньшей степени это будет.
— Нужны дополнительные усилия, чтобы привлекать молодое поколение в церковь? Или все отдано на волю Божию?
— Усилия нужны, но не специально для привлечения молодежи или другого поколения: усилия нужны нам над самими собой. К нормальному священнику всегда будет очередь. Вокруг приличного, правильного священника всегда будут люди. Нужно воспитывать священников, давать им возможность возрастать. Нужна преемственность поколений. Вы смотрите на примере нашей области, а она является недобрым примером — в том смысле, что в советское время на пять миллионов жителей тут было всего два десятка приходов. В Свердловске был всего один приход и восемь священников на миллион с лишним жителей. И откуда теперь взяться множеству хороших священников, если была уничтожена система духовного образования? Нет воспроизводства. Ведь священник воспитывается не только семинарией: ему нужен живой пример, старший наставник, вокруг которого он должен возрастать. Он должен впитывать его опыт в свою жизнь. Сегодня в области у нас примерно 800 священников. Из них тех, кто получил соответствующее церковное воспитание (а не просто документ об окончании семинарии), — очень и очень мало. Вот в этом проблема. Люди идут именно к священнику — вокруг него формируется община.
— Вам не кажется, что имиджево церкви вредит близость к власти, к государству? Люди видят в священнослужителях, особенно высокопоставленных, этаких чиновников от веры. У меня лично вид автомобильного кортежа патриарха, который может поспорить с президентским, вызывает негативные чувства. Вся эта охрана ФСО и так далее… Может быть, демонстрация власти и роскошества находится в православной традиции? Но вот папа римский тоже ездит с охраной в пуленепробиваемом автомобиле, но в то же время он опускается на колени и омывает ноги страждущим — демонстрирует кротость, и это вызывает другие эмоции, симпатию. А наблюдая за РПЦ, этой эмоции не получаешь.
— Вы видите то, что хотите видеть, — или что вам показывают. Вы видите не полную картину, а то преломление через средства массовой информации, которую вам преподнесли. Вот захотели вам рассказать, что папа римский омывает ноги, — показали расширенно. А что наш Патриарх омывает ноги — никто не показывает.
— А он омывает? Почему не показывают?
— Омывает. Почему не показывают — вопрос не ко мне. Что касается охраны ФСО и прочее — это же не он потребовал себе такую охрану. Его обязало государство. Это тоже его крест. Представляете, каково ходить с этой охраной, которая дышит тебе со всех сторон.
— Ну, сказал бы: «Я не хочу».
— Он охраняемое лицо, человек, обладающий невероятным влиянием на народ, на жизнь. Мало ли что может быть в этой жизни? Государство решило, что его надо охранять. Продолжая тему медиа: вот сколько бы я ни читал публикаций на тему королевской семьи Великобритании, они всегда — с восторгом и с придыханием. А большая часть публикаций о династии Романовых содержит в себе ненависть и злобу — и это к своей царской семье, которая за триста лет создала огромную державу! При всех грехах и ошибках, это был великая страна.
— Может быть, кто-то плохо относится к Романовым как раз потому, что они не удержали эту страну?
— Не удержали. Ну а мы, наше поколение, не удержали и великую страну Советский Союз. Мы же себя не поносим за это.
— Вы считаете Советский Союз великой страной?
— А как же? А вы разве нет?
— Смотря что считать таковой.
— Советский Союз был державой — со всеми сторонами этого явления, и положительными, и отрицательными. Сейчас плевать в эту сторону недостойно. СССР стал трансформацией Российской империи, но без того живучего народного ядра, которое было в Империи.
— Но Советский Союз был построен теми же большевиками, имена которых вы теперь предлагаете стереть с лица города.
— Я говорю в целом о системе. Те же большевики построили и Российскую Федерацию. Кто её построил? Комсомольцы, дети выдающихся деятелей партии и правительства… Все перемешано.
«Церковь должна быть народной, а не государственной»
— В одном из недавних интервью вас спрашивали о том, почему Церковь подчас ведет себя агрессивно. Вы с этим не согласились и просили привести конкретные примеры. Вот, я вам нашел несколько.
— Долго искали?
— Да нет, они же на слуху. Вот: священник Дмитрий Смирнов попытался сорвать концерт, посвященный двадцатилетию радиостанции «Серебряный дождь». А вот новости о высказывании Всеволода Чаплина, который сказал, что из-за угрозы террора нужно применять смертную казнь без суда. Разве это не воинственная, не агрессивная риторика?
— Не считаю это агрессией. Почему кто-то считает, что можно возле храма создать такую ситуацию, чтобы не было слышно службы? Это, вы считаете, не воинственность? А когда люди приходят естественным образом протестовать против этого — это воинственность? Если хулиган вас оскорбил и вы ему ответили — разве это воинственность? Надо пытаться находить общий язык, но если он не находится, то приходится предпринимать какие-то действия.
— Это вопрос о том, как Церкви ужиться с современным городским обществом. У этого общества есть свои нужды и привычки: концерты, рестораны, праздники.
— А общество с Церковью не должно уживаться? Обществу можно все, а Церкви нельзя ничего? Вот у нас рядом есть ресторанчик, где летом по пятницам, субботам и воскресеньям играет музыка, проходят концерты. Они к нам заранее приходят и говорят: вот можно, чтобы в это время был колокольный звон ограничен? А мы приходим и говорим: у нас праздник, давайте так, чтобы не было музыки.
— Это правда, они к вам приходят и просят колокольный звон убавить? И вы соглашаетесь?
— Они интересуются, будет ли звон в какое-то время, но службу отменить мы, конечно, не можем и просим их перенести концерт на час или на два. Мы пытаемся найти общий язык. Мы соседи и живем рядом.
— Хороший пример.
— А если бы они нас не слушали, мы бы тоже вынуждены были предпринять какие-то действия. В Москве в этом случае люди создали такую атмосферу, что рядом пришлось прекратить богослужение. Почему вы смотрите на это только с одной стороны?
— Как далеко должно простираться влияние церкви на жизнь государства? Митрополит Волоколамский Илларион недавно призвал отказаться от разделения церкви и государства. Он обосновал это необходимостью борьбы с терроризмом (у нас многое в стране этим обосновывается). Каково ваше мнение?
— Митрополит Илларион знает, что говорит. Я могу сказать, что церковь и государство должны быть вместе, когда они составляют один народ. Разделение, прописанное в Конституции, — весьма и весьма условное. Церковь в принципе не должна быть государственной, она должна быть народной. Если бы церковь была народной, была бы национальной церковью, не было бы вопросов по этому поводу. Вы попробуйте скажите солдату, который идет воевать, что церковь отделена от государства и он не может прийти и помолиться, потому что армия — государственная структура, а мы — церковная. Такого не бывает и не будет никогда. Есть вопросы, в которых мы должны быть вместе. Это вопросы национального единства, воспитания людей в благочестии, в русской национальной культуре. Как тут отделишь церковь от государства? Закон — тогда закон, когда он входит в народную жизнь и становится естественным и непременным законом этой жизни. Нельзя нарушать правила дорожного движения — это правда, и все это понимают.
— С этой точки зрения нужен был закон о защите чувств верующих?
— Нужен, потому что была пройдена какая-то грань.
— Поступком Pussy Riot?
— Этим и другими поступками. Нужно было как-то это остановить. Они же все герои, когда за ними тысячи корреспондентов и всякие посольства. А пусть они попробуют выйти к этому народу, который они оскорбляют. Это чистейшей воды оскорбление! Я поражен, где были наши казаки, где была охрана, за что она получает деньги?
— Оскорбления — вообще плохая вещь. Но почему именно чувства верующих нуждаются в особой государственной защите? Вы не первый священник, которому я задаю этот вопрос. Мне кажется, что вера должна делать человека сильнее и менее восприимчивым к чужим нападкам и оскорблениям. А получается, будто наоборот, вера — это какая-то слабость и ее носители нуждаются в особой защите государства.
— Вот проходит человек и плюет в образ Христа на моих глазах. Что я должен делать?
— Это можно квалифицировать как хулиганство.
— Вы все время спрашиваете: почему церковь так, почему церковь так? А почему люди так делают? Какое право имеют люди выставлять в негодном свете Христа или Пророка Мухаммеда?
— Есть же понятие свободы слова, и люди могут выражать разные мнения. Грань между мнением человека и оскорблением может оказаться довольно тонкой. Иногда верующие могут воспринять чье-то мнение как оскорбление.
— Пришел человек и кинул гранату в остановку. У него такая свобода. Пришел человек на небоскреб и бросился оттуда. У него свобода. Вы разве не будете его удерживать? Если мы говорим об абсолютной свободе, тогда и государство нам не нужно. Любое государство ограничивает свободу. Есть вещи, за которые нельзя переступать. Думаете, можно оскорблять, ставить напротив церкви динамик, разрубать иконы?
— Конечно, нельзя. Но есть же другие статьи УК: хулиганство, вандализм. Почему именно «защита чувств верующих»?
— Любой нормальный человек будет защищать своих родителей, своих близких, своих детей — то, что является для него святыней. Должно же быть у вас что-то святое. Пусть не религия, но хоть что-то святое должно быть у человека.
«Я вижу недостаток присутствия Церкви»
— Насколько должна Церковь влиять на повседневную жизнь верующих? Сейчас можно услышать высказывания священнослужителей по самым разным поводам: от поедания картофельных чипсов до устройства мировой финансовой системы.
— А вы их не спрашивайте — они вам не будут говорить. Журналисты спрашивают — священники нормальные люди, они не отворачиваются и отвечают. Мне интересно, вот вы все время спрашиваете: «Церковь должна…»?
— Хорошо, давайте заменим на «Церковь может»? Это вопрос о клерикализме, о попытках церкви воздействовать на светскую жизнь.
— Все кричат о попытках вмешиваться, но я не вижу этого вмешательства. Где оно? Я вижу недостаток присутствия в тех или иных вещах.
— В чем этот недостаток?
— В обществе должны быть основы православной культуры. Мы живем в стране, в которой основы государственности и культуры заложила Православная церковь. Основа нашей культуры — религиозная, монастырская. Дайте людям узнать об этом, чтобы они, например, не спрашивали — что такое распоясанность или распущенность, откуда взялись эти слова? Расскажите им про библейский смысл, про то, что должен знать любой культурный человек. Никто не заставляет вас ходить в церковь насильно, и никто этим не собирается заниматься. Даже в царское время такого не было. Да, были заметки, кто ходил на исповедь и причащался раз в год, а кто не ходил. Но не наказывали же за это. Просто ставили галочку и все. Вмешательства церкви в светскую жизнь я лично не вижу. Вообще.
— Каково ваше отношение к участию церкви в политике? В ноябре Патриарх Кирилл рассказал, что собирается превратить организацию «Всемирный русский народный собор» в «важную общественную силу в регионах». Это актуально, потому что приближается выборный год. Но одновременно действует решение Архиерейского собора, которое ограничивает участие священников в выборах случаями «крайней необходимости». Как вам кажется, назревает ли такая необходимость? Кстати, считаете ли вы себя политической фигурой? Журналисты обычно включают митрополита в разнообразные рейтинги политиков.
— Журналисты и включают, а я себя политиком не считаю ни в коей мере. Мы живем в той жизни, которая есть. Когда вы спрашиваете про политику, я вспоминаю историю 25-летней давности, выборы в Верховный совет. Была ситуация, когда за депутатское кресло боролись два священника, выборы происходили между ними. Случай полного маразма! Это было в 1990 году. К сожалению, был такой факт.
— Что в этом плохого? Священник представляет интересы части общества, в том числе духовенства.
— У любого священника огромное количество задач и проблем, пусть он занимается своим делом. Священник должен воспитывать. Я как священник должен вас воспитать, чтобы вы пошли и стали депутатом, предположим.
— Например, есть проблема нехватки храмов, сложно получить землеотводы под эти храмы. Казалось бы, можно избрать священнослужителя в состав городской думы: пусть он там представляет интересы церкви, выступает за выделение участков.
— Чтобы в городе выделялись участки под строительство храмов, не обязательно становиться депутатом. Важнее отношения и диалог со всеми.
«У нас сейчас все кипит»
— Вы как раз не так давно подписали соглашение с администрацией Екатеринбурга о строительстве в городе 20 новых храмов до 2020 года. Я не погружен глубоко в нюансы ваших отношений с мэрией, но со стороны кажется, что тот градус конфликтности, который раньше присутствовал в диалоге администрации и епархии, снизился. Это ваша личная позиция?
— Мне бы очень хотелось, чтобы градус конфликтности снижался вообще во всем. У нас сейчас все кипит. В душах все кипит. Вокруг буря, покоя нет ни с какой стороны. И мы стремимся не бросать в огонь новые поленья. Мы стремимся жить с уважением и в мире со всем. Для нас важно, чтобы нам выделяли участки под строительство храмов и люди могли строить эти храмы. Но вести войну на каждом углу и по любому поводу для нас неприемлемо. Мы никогда не будем этим заниматься.
— Как много среди чиновников и политиков, с которыми вам приходится взаимодействовать как митрополиту, людей воцерковленных и православных? В общении с ними как вы разделяете обязанности пастыря и интересы руководителя митрополии?
— Если я прихожу для решения каких-то вопросов, то я прихожу как руководитель к руководителю, а не как христианин к христианину. Мы выносим здесь за скобки религиозный вопрос. Конечно, во власти есть православные люди, и слава Богу. Хотелось бы, чтобы их становилось больше. Но это вопрос отношения человека с Богом, а не с архиереем. Конечно, со мной всегда можно поговорить и как со священником, но это разные вещи.
— В каком состоянии сейчас находится диалог по поводу восстановления собора святой великомученицы Екатерины?
— Диалог продолжается, и я надеюсь, что в удобное время он завершится благим делом.
— Что мешает прямо сейчас приступить к выполнению этого дела? Позиция администрации города? Или вы остерегаетесь новых протестов общества, какие были в 2010 году?
— Тогда общество подогрели. Противников строительства храма святой Екатерины не так много, как это принято считать. Просто они более активные и резкие, их высказывания более хлесткие. Позиция заключается в том, что к 300-летию Екатеринбурга нужно построить собор святой Екатерины. Я очень надеюсь, что Господь даст нам эту возможность.
— Это как раз «сверхсрочный» вопрос? Семь лет осталось.
— У нас есть люди, которые могут быстро, хорошо, качественно и красиво строить. Вот вы все время ищете какие-то занозы и прошли мимо этого яркого, душеполезного и радостного дела. Два с лишним года назад Святейший Патриарх Кирилл освятил собор Александра Невского в Новотихвинском женском монастыре. Зайдите туда когда-нибудь. Город Екатеринбург имеет необыкновенное сокровище, этот прекрасный храм, изумительной красоты, гармонии, целостности. Такого храма больше нет нигде в епархии, да и вообще это один из самых красивых храмов Русской православной церкви. И важно, что этот храм сделан стараниями людей, которые живут в этом городе, трудятся здесь. Думаю, что храм святой Екатерины будет еще лучше и краше.
— Собор Александра Невского делался силами УГМК…
— Да, силами УГМК под руководством Андрея Анатольевича Козицына и Русской медной компании Игоря Алексеевича Алтушкина. Это хороший, добросовестный, добрый тандем, благотворно влияющий на жизнь на Урале, в Екатеринбурге. Посмотрите на это. Не надо искать на каждом углу, за что пободаться. Если людям не мешать, если у них есть желание и возможности — они могут такую красоту сделать.
— Обсуждается ли судьба площади 1905 года? На мой взгляд, там сложилась парадоксальная ситуация: в 2008 году епархия воспротивилась проведению земляных работ, потому что под брусчаткой были обнаружены останки священнослужителей. Но они так и не были перезахоронены, и теперь наличие на этом месте автомобильной парковки, ледовых городков, концертов будто бы не вызывает особых возражений. Почему не договориться о захоронении этих останков и не позволить городу сделать там то, что они хотят, — например подземный паркинг? Или вы остерегаетесь, что в этом случае уже никогда не будет восстановлен Богоявленский собор?
— Я каждый раз говорю, что эти останки нужно перезахоронить. Власть должна себя уважать: и областная, и городская. Это неприлично: устраивать пляски на костях. О храме, о Богоявленском соборе мы сейчас не говорим. Но останки перезахоронить надо. Это центральная площадь города.
— В чем сложность? Почему не получается перезахоронить?
— Я думаю, как обычно, в деньгах. Кто будет платить, как будет организовано движение транспорта? К этому надо подготовиться и сделать очень быстро. Я уверен, сделать это возможно. Если в небедном и умном городе люди вынуждены молиться в подвалах, а праздники устраивают на костях, — это неуважение к себе, это не поддается разумению. Скажите об этом погромче, люди читают ваш ресурс.
— Ну вот вы сначала говорите, что мы ищем занозы на каждом углу, а потом сами просите указывать на проблемы. Я к тому, что ведь это важно — говорить о трудностях, не замалчивать их.
— Важно говорить о проблемах, а не расковыривать занозы в теле. Эти проблемы нужно решать сообща. Это ведь и наш город, мы его любим не меньше, чем люди, которые сидят в том или ином административном здании. Мы тоже хотим, чтобы этот город был красивым, наш народ точно так же ездит на транспорте и ходит в магазины. Мы живем все вместе. Но нас все время призывают уважать мнение светской части общества, а нашу сторону меньше принимают во внимание. Давайте уважать друг друга и самих себя.
«Мне бы хотелось, чтобы Господь простил меня»
— Интересно поинтересоваться вашими привычками и интересами. Читаете ли вы, например, книги, помимо тех, что связаны с вашей работой?
— Когда есть время и возможность. Свою-то литературу всю не успеваю прочитать, а уж художественную… Но иногда очень тянет. Я люблю русских писателей и поэтов, особенно Серебряного века. Люблю читать Куприна, Бунина, Есенина.
— А современных писателей?
— Алексея Иванова. Стараюсь прочесть все, что пишет Иванов. Про него я узнал еще до моего «екатеринбургского периода». Мы с ним земляки. Мне рассказали, что есть писатель, который рассказал про мою любимую реку Чусовую, дали почитать его книжки.
— Вы общались с ним?
— Да. Мы дружим и с Союзом писателей. У нас дружеские отношения с Валерием Николаевичем Ганичевым, с Виктором Николаевичем Николаевым (он, кстати, нередко к нам приезжает), с поэтессой Олесей Николаевой. Но самый гениальный писатель последнего времени — это отец Тихон Шевкунов, ныне епископ.
— Если я не ошибаюсь, его «Несвятые святые» — самая издаваемая книга за последнюю четверть века в России. Больше двух миллионов экземпляров. Я общался с профессиональными писателями, для них это невообразимая цифра. Редкая художественная книга сегодня выходит тиражом больше пяти тысяч.
— Я знаю, как он её писал, в какие урывки времени — на это ушло лет пять. Некоторые из персонажей его книги здравствуют и по сей день. Это наше время, наша церковная и околоцерковная жизнь. В этой серии вышли и другие книги, хотя за владыкой Тихоном теперь сложно угнаться. Но можно обратить внимание, например, на книги отца Андрея Ткачева, который тоже является прекрасным писателем и оратором. К сожалению, очень мало времени на чтение, ни на что не хватает.
— На кино у вас находится время?
— Бывает, я иногда смотрю фильмы, которые выходят в прокате.
— На «Звездные войны», например, можете пойти?
— Нет, мне неинтересно. У меня всегда хватает время на хороший советский кинематограф, на старые комедии и фильмы. Изумительный фильм — «Война и мир» Бондарчука, он прекрасно передает дух романа Льва Николаевича Толстого. Мощные советские фильмы про Великую Отечественную войну.
— Нашумевший «Левиафан» вы смотрели? Вас покоробило, как там изображен ваш коллега, епископ?
— Меня в этом фильме вообще все покоробило.
— Вы не увидели там правды?
— Вот вы заходите в дом. Вам показали гостиную, кабинет, вы зашли на кухню. А потом в отхожее место. И описываете только последнее, не замечая другого. Люди живут по-разному. Многие живут в очень тяжелых условиях. Я был в Мурманской области, мы проезжали через те места, когда мы ехали на базу наших подводных лодок. Я считаю, что искусство должно нести доброту. Даже когда ты говоришь о больных вещах, вывод должен быть жизнеутверждающим. Если после художественного произведения тебе не хочется жить, значит, в этом что-то не то. Часть правды не может быть правдой.
— Недавно медиахолдинг митрополии запустил телеканал «МузСоюз». Это ваша идея?
— Эта идея отца Дмитрия Байбакова, мне она понравилась. Я люблю музыку и слушаю самую разную. Все зависит от настроения. Есть немеркнущая музыка — классика. От нее никогда не устаешь. И есть песни юности — в свое время мы любили «Песняров», «Машину времени». Кто из нас её не пел? И для нас они остались непоколебимыми столпами современного искусства, вне зависимости от их нынешних политических взглядов.
— Чем бы вам хотелось запомниться в Екатеринбурге? Какой след вы хотите тут оставить?
— Мне бы хотелось, чтобы Господь простил меня, когда я уйду туда. Больше мне ничего не хочется.
Беседовал Дмитрий Колозев
Фото Игорь Гром
