Когда внимательно следишь за развернувшейся на «Правмире» дискуссии о либерализме и консерватизме в Церкви о. Филиппа Парфёнова и Виталия Аверьянова, невольно возникает желание вставить и свою реплику в эти рассуждения. Не потому, что знаешь «истину в последней инстанции» (её, скорее всего, в подобных вопросах попросту нет), а потому что и сам не раз задавался теми же вопросами в отношении собственной позиции: что мне ближе? Кого я могу поддержать? Кого из своих соверующих я могу назвать в полном смысле слова единомышленниками?
Этот вопрос гораздо сложнее, чем может показаться на первый взгляд. Во-первых, как бы крамольно это ни звучало, я убеждена, что любая идеология, независимо от того, насколько она «правильна», «патриотична» и так далее, страшна в первую очередь тем, что она автоматически отводит людей от Христа. Недаром в Учебном пособии для слушателей курсов по подготовке катехизаторов, миссионеров и церковных педагогов, подготовленном Синодальным отделом религиозного образования и катехизации и Патриаршим центром духовного развития детей и молодежи, выделяется принцип неидеологизированности.
Мне кажется, эта проблема глубже и серьёзнее, чем думают некоторые. Дело в том, что христианство не даёт готовых ответов на любые жизненные ситуации. Если человек христианин, то в каждом конкретном случае он должен искать волю Божью, должен думать о том, как именно здесь и сейчас ему выполнить евангельские заповеди. Например, иногда действительно нужно защищать родину с оружием в руках, а иногда более по-христиански заступиться за своего врага и даже отдать за него жизнь, к чему призывает, между прочим, даже один из самых консервативных церковных авторов – святитель Игнатий Брянчанинов. Иногда потакать человеку в его страстях – это человекоугодничество, а иногда оттолкнуть кого-то, кто обратился к нам за помощью – преступление, которое может погубить того, кого мы оттолкнули.
Любая идеология же призывает так или иначе разделять «своих» и «чужих», а также предлагает готовые рецепты и модели поведения. В итоге она неизбежно упрощает реальность и соотносит жизнь человека не с Евангелием, а только с самой собой. В результате самые разные мировоззренческие модели при попытке человека фанатично им следовать чаще всего идут в разрез с волей Божьей, которая в каждом случае индивидуальна, и не согласуются с главной добродетелью – рассуждением. Часто могут возникать ситуации, когда, поступая по предписаниям человеческой идеологии, человек, по сути, своим поступком отрекается от Христа. И тем опаснее идеологии на почве христианства, которые стремятся абсолютно его собой подменить, в чём-то повторяя его заповеди, а в чём-то добавляя к ним большой объём человеческих наслоений. Более того, часто верности именно этим наслоениям местечковые идеологи требуют намного активнее и даже агрессивнее, чем верности собственно христианству. Я сама сталкивалась в своё время с подобной заиделогизированной системой внутри Православия, и для меня вырваться из неё и поступить не так, как предписывала идеология, а так, как подсказывала совесть, было очень нелегко давшимся поступком.
В связи с этим я не могу не согласиться с отцом Филиппом в том, что любви без свободы, разумеется, быть не может. «Насильно мил не будешь», и религиозный выбор человека для того, чтобы стать выбором в полном смысле слова, должен быть выстраданным и до конца осознанным. Лучшей иллюстрацией ценности человеческой свободы является сама Священная история: Господь любит человека так, что ради его спасения пошёл на невероятные унижения и страдания, пережил лишения и предательство, богооставленность и смерть. И при всей этой непостижимой для нашего разума любви Бог, без воли Которого не упадёт ни один человеческий волос, допустил грехопадение, которое, безусловно, мог предотвратить. Но Он выбрал такой способ спасения людей, который не нарушает их свободы. Ведь крестные страдания и смерть Спасителя претерпевались Им не только для того, чтобы грешный человек имел возможность вновь соединиться с Богом, но и чтобы он мог сделать это добровольно.
Таким образом, оспаривать значение свободы, в том числе и внешней, достаточной для того, чтобы совершить осознанный и информированный выбор, вряд ли возможно. Но сложность здесь в том, что именно следует понимать под словом «либерализм». Если иметь в виду лишь право на выбор собственного мировоззрения без авторитарного диктата определённых кем-то убежденческих установок, уважение достоинства личности, проявляемое как со стороны государства, так и со стороны других людей, словом, определённую модель отношения к людям, некую личностную установку человека во взаимодействии с другими, это не противоречит собственно христианству. Другое дело, что современный либерализм тоже превращается в идеологию, с годами приобретающую всё более чёткие, детальные и конкретные черты.
Если честно, при чтении статьи Виталия Аверьянова у меня сложилось впечатление, что спорит он не столько с либеральными ценностями как таковыми, сколько именно с либеральной идеологией в её современном виде. Конечно, разделить эти вещи подчас достаточно трудно, но всё же эта разница существует. Всё чаще портрет современного либерала неизменно сопровождается определёнными характеристиками, которые воспроизводятся практически на бессознательном уровне. Человеку, который заявляет сегодня о том, что разделяет либеральные ценности, «надлежит» в обязательном порядке участвовать в митингах «за честные выборы», поддерживать именно демократические, и никакие иные, партии, с повышенной критичностью относиться к власти, и с недоверием – к Церкви, любить Америку больше, чем Россию, и вообще быть классическим диссидентом. В самом крайнем варианте считается, что ему «к лицу» поддерживать сексуальные меньшинства и всех без исключения правозащитников, включая откровенно проворовавшихся.
Но ведь весь этот перечень имеет к классическому либерализму отношения не больше, чем националистический «ура-патриотизм» к классическому консерватизму! Тем не менее, либерализм как идеология, всё больше обрастающий новыми «особенностями» и всё более детализирующий модель «либерального человека», насаждается современными демократами зачастую с нелиберальной жёсткостью. В этом и есть главный парадокс: все идеологии, даже самые «мягкие», склонны к тоталитаризму, и могут превратиться в полную свою противоположность. Сколько, в самом деле, организаций, сделавших своей целью борьбу против насилия, ведут её с помощью того же самого насилия, а сообщества, провозглашающие необходимость защиты людей, пострадавших от разного рода зла, на деле занимаются поиском и травлей многочисленных «врагов», как реальных, так и придуманных.
«Тоталитарный либерализм» как идеология неизбежно вступает в противоречие не только с консерватизмом, но и с христианством, как и любая другая идеология (что уже говорилось выше). Но это не значит, что конкретные либеральные ценности неприменимы для православного человека. Мир пост-модерна сложен и неоднозначен, и многие существующие в нём явления носят далеко не чёрно-белый окрас. Лично мне встречались очень самоотверженные и прекрасные священники, придерживающиеся вполне традиционалистских взглядов, но при этом абсолютно либеральные по характеру, для которых внутренне, органически были чужды авторитарные методы и подходы. А встречались и люди, ратующие за демократические ценности, и при этом нетерпимо относящиеся к иному мнению. Кого из этих двух типов людей можно в полном смысле слова назвать либералом?
Путаница терминов и засилье клише и ассоциаций, к сожалению, во многом и порождает идеологическое разделение как в обществе вообще, так и в церковной среде. Для меня, юриста по образованию, учившегося в вузе с ярко выраженными либеральными ценностями, достоинство человека и его свобода значат очень много, а методы «убеждения из-под палки» не вызывают никакого сочувствия. При этом если говорить с точки зрения идеологии и общественного устройства, а также экономики, мне гораздо ближе отдельные подходы консерваторов и консерватизм в целом. По крайней мере, идеалы и чаяния консерваторов и умеренных социалистов, пусть и отдают порой утопией, мне понятны и близки. Кроме этого, я не хочу революций и социальных потрясений, не считаю, что малейшая несправедливость должна приводить к массовым протестам, люблю православную культуру больше, чем любую другую (не говоря уж о вере). Тем не менее, мне также абсолютно понятны и по-своему близки стремления отдельных сегодняшних «диссидентов» не мириться с ложью и подлостью, не лицемерить перед властями и жаждать правды. Так кто я в таком случае: либерал или консерватор?
Попытки загнать такую сложную вещь, как человеческое мировоззрение, в идеологические рамки, в любом случае будут несколько ущербны. При этом повторюсь, я не вижу ничего страшного в том, чтобы и верующие люди не забывали фундаментальные права человека.
Конечно, здесь можно возразить, что в самом христианстве заложены такие модели отношения к людям, что на их фоне либеральные ценности действительно выглядят «хиленькими и не слишком благонадежными». Не спорю, это так. Действительно, вместо сдержанного либерального принципа уважения человека Евангелие и вслед за ним православная аскетика предлагает видеть в каждом образ Божий и служить ближнему, как Самому Христу. Но скажите, кто может заявить о себе, что на практике выполняет это установление? Не лучше ли, стремясь к высокому, начать хотя бы с малого, с начальной ступени, которая пусть не сделает человека христианином, но поможет ему хотя бы не скатиться до уровня животного? Не часто ли мы под предлогом осуждения «чуждых» нам западных ценностей только упоминаем о том, что у нас есть свои, родные, исконные, но не можем их явить в жизни? Если мы не способны любить человека, как то заповедовал Христос, то, может быть, лучше всё же уважать его, как предлагает западная культура, чем ненавидеть, как того требуют наши страсти?
Конечно, здесь больше вопросов, чем ответов. Мне хотелось лишь ещё раз подчеркнуть, что мир неоднозначен и не чёрно-бел, и, осуждая что-то, мы должны задумываться о том, что конкретно и в чём именно для нас неприемлемо, а главное – какую альтернативу мы можем дать этому не в истории, а в настоящем.
Ксения Кириллова
