Возлюбленные! огненного искушения, для испытания вам посылаемого, не чуждайтесь, как приключения для вас странного.
1 Пет. 4, 12
Жили-были мы… Мы с вами, читатель, не знающие друг друга, мы и те кто вокруг нас.
Жили-были мы — и продолжаем жить — среди очень многих грехов и неправды, среди многой несправедливости и бед. Так многих, что невозможно не только ответить на все это, но и осознавать. Мир во зле лежит, — это еще Спаситель сказал. Лежит, а мы в нем приспосабливаемся: отчасти к самому этому лежащему во зле миру, отчасти к требованиям воспаленной совести. Приспосабливаемся, чтобы выжить, к разобщенности власти и общества, к неприкрытому воровству тех, кто на верхушке (уже и воровством-то это никто не называет — слишком старомодно и мелко звучит слово), к смерти здравоохранения, ко всеобщему равнодушию, к мысли о вымирании России, — и, может быть, главное, — к самому отсутствию этого гражданского общества, о котором говорят вокруг и которое никто на вкус не пробовал и не знает, какое оно и где его взять.
Когда пала великая жара и сушь — в основном на центральные области России, — многие смеялись над «москвичами» и возмущались ими (да и до сих пор кто-то возмущается): вот, прижало вас, и вы запищали, а что творится по всей России, вам и знать не хотелось, и не хочется!
Удивительно, ведь немало людей, кто до сих пор так думают, хотя беда давно уже приняла очертания не только всероссийские, но и планетарные. Но у нас так: мы или не хотим видеть беды (это тоже способ приспособления), или впадаем в черное отчаяние.
А ведь пришло то, что издавна называлось «посещением Божиим», и то, что оно опалило своим дыханием Москву, окутало наш город — это знамение и… и милость Божия к нам всем. Да, страшная милость — в моем родном городе резко возросла смертность, тяжелейшим образом обостряются заболевания людей, даже собаки и кошки погибают от инфарктов и инсультов, так что ветеринары дивятся, — но воистину милость, потому что, не коснись этот огненный язык своим краешком Москвы, мы бы так и не заметили бы ничего — правда ваша, смеющиеся над нами с окраин, да только «мы» это включает всех нас, всё Отечество.
Помню это чувство мучительной неловкости и неразрешимого стыда месяц назад, когда это было «просто» жарой, но уже обрисовывалось беспрецендентное бедствие с возможностью глобальной катастрофы… Мне и моим родным тяжело и плохо, дочка никак не оправится от малого теплового удара, — но в квартире из крана по-прежнему идет вода, годная (при фильтрации) для питья, над головой у нас крыша, мы успели купить вентилятор, а то, что «великая сушь» уже погубила урожай — «траву скотом и злак на службу человекам» — грозит нам не голодом, а лишь повышением цен в будущем: ну, закупят продукты в Аргентине или Голландии, и мы будем «пить, есть и веселиться» — и жаловаться, конечно…
Подлое чувство, потому что душа уже хорошо знала, что это именно посещение Божие, что от нее требуется ответ, — и что все ее попытки ответа несостоятельны, неверны… Мучишься, а не находишь. Надо молиться — а не умеешь, надо что-то делать — а делать ничего не можешь, и, главное, чувствуешь свою внутреннюю слепоту и невозможность честно заглянуть в себя, — а от тебя-то требуется прежде всего это! Не «партия и правительство», не климатологи и экологи, не организации, включая «организацию всенародного покаяния» должны ответить на это посещение — а ты сам, ведь оно обращено и к тебе!..
…Мы живем, под собою не чуя страны…
И вдруг мы страну под собой – почуяли. Ту, горящую почву.
Пусть много людей «пьет и веселится», потому что у них не горит и над ними не капает. Я не о телевидении и СМИ говорю, — если по ним судить, так происходящее в Румынии или Зимбабве, очередной бойфренд какой-нибудь звезды или спортивные страсти существеннее этих пожаров, которых почти как бы и нет… Я — о людях, которые не ощущают эту горящую, раскаленную почву родины под ногами. Многие просто не знают (даже если горит совсем недалеко), видят примерно ту же картинку, что в телевизоре… И, как я понимаю, тех, до кого еще не дошло, не докатилось, а может и не докатится — большинство, в натуральном исчислении.
И в этом ничего удивительного нет.
Но удивительно другое — что очень, очень много людей вдруг, внезапно оказалось готовыми к ответу.
Не стоит в который раз описывать то, что все знают — как сперва на призыв юной девушки потянулись люди с вещевой помощью в подъезд московского дома, как днем и ночью одни помогали там сортировать приносимое, другие развозили по местам размещения погорельцев; как, мгновенно разросшись, дело помощи перестало умещаться в этом большом подъезде и переместилось в Синодальный отдел по благотворительности — не потому, что сверху скомандовали, а потому, что Церковь оказалась готова реально принять и разместить эту живую деятельность, не подминая ее под себя, под свою этикетку. «Я не очень хорошо отношусь к церкви вообще, и к РПЦ в частности, — написал в своем блоге один из добровольцев. — Но, к сожалению, РПЦ и ее социальные службы на настоящий момент чуть ли не единственная из известных общественных и государственных организаций нашей великой страны, которая централизованно оказывает хоть какую-то помощь не только оставшимся без жилья пострадавшим, но и пожарным, а также пожарным добровольцам».
Во дворе у храма преподобного Сергия, на выжженной и вытоптанной траве, пересекаются пути священников и убежденных атеистов, сюда приезжают роскошные иномарки и приходят ветхие старушки, здесь для постороннего взгляда – настоящий муравейник, в котором по непонятным и хаотичным с виду траекториям среди невероятного количества вещей перемещаются и подобно муравьям «обнюхиваются» люди; а ведь отсюда едут туда, где сгорело, чтобы отвезти помощь, и туда, где горит, чтобы помогать в тушении и тоже отвезти нужное. И уже очень давно оказалось, что нужны не только вода и еда (причем не только погорельцам, но и тем, кто пожары тушит, включая солдат и даже МЧСовцев!), но и — сперва респираторы, а потом и лопаты, пожарные рукава, мотопомпы, ранцевые опрыскиватели, — и всё это стали покупать, доставать, привозить, отвозить. Но главное, люди едут эти пожары тушить – едут те, у кого не горит и над кем не капает, кто не проходил «курса молодого бойца» по тушению пожаров и борьбе с природными катастрофами, едут в свои выходные или берут отпуск или отгул. Едут, рискуя жизнью (вот уже и первые жертвы среди добровольцев); не за порцией адреналина едут, а потому, что чувствуют себя людьми и не могут иначе.
Огонь пожаров как рентгеном высветил многое, что мы привычно уже не замечали (как лягушка не замечает предмет, пока он не движется) — разобщенность властей и народа, бессилие ведомств и официальных структур, развал лесного хозяйства и пожарного дела; человеческое безумие и бессердечие тоже высветились этой народной бедой. Но главное, высветилось ничтожество всего этого ненастоящего, — например, попыток партий, группировок, ведомств «натянуть одеяло на себя» и представиться спасителями России. Сейчас ничего не спрячешь, всё как на ладони. Но, с едким и справедливым сарказмом отзываясь о руководстве и организации тех ведомств, которые должны были бы спасать нашу страну «по определению», люди борются не с ними, не с «неправильной властью», а с огнем и с самой народной бедой; борются вместе, стремятся и находят средства согласовать свои усилия, потому что иначе как вместе беду не осилить.
Рассказав о том, что известно и без меня, упомяну и другие, помимо Синодального отдела, очаги подлинно народной самоорганизации помощи — «Справедливая помощь» доктора Лизы Глинки, блог Игоря Черского (и вообще блог pozar_ru). Стоит — раз уж есть у вас выход в интернет — следить вживую за этой хроникой, со всеми ее сбоями и ошибками, с трагедиями…
Вот тот единственный риторический вопрос, ради которого я конспективно повторила общеизвестное: разве это — не гражданское общество?
Да, мы так устроены: нас сплачивает беда. В эти дни вспоминается война 1812 года с ее партизанским движением, — именно она, а не другая Отечественная война, хотя бы потому, что Первая Отечественная была полнее осмыслена русской мыслью. Несомненно, что русское общество вошло в войну 1812 года одним и вышло из нее совершенно иным (и об этом в частности — великая эпопея Толстого). До 1812 года были подданные государя, а граждане России появились именно в огне той войны — в пережитой и побежденной народной беде.
Погаснут пожары, но те, кто обнаружил и почувствовал, что горит его родина, кто ощутил происходящее как своё — не останутся чужими тем, кто лишился крова и имущества. Компенсации и показательные акции государства по помощи погорельцам нас не успокоят, потому что без человеческого внимания и понимания, без этого общего дела крупноячеистый государственный невод захватит только «показательные» села и семьи, а множество пострадавших не удостоится статуса погорельца и с ним соответствующих льгот. Да и… за зимой снова придет лето, и нам уже обещано, что столь же жаркое и засушливое; нам надо готовить свою страну к встрече этого нового лета, нам надо быть готовыми жить дальше — здесь, в России, и верить в жизнь.
Вот, собственно, и весь ответ — очень простой и очень трудно дающийся. Не «Ты записался добровольцем?!», а просто: живешь ли ты в этом и какое место занимает народная беда в точке твоего сердца. Именно этого ответа ждут от нас, и в нем равны прекрасные парни и удивительные женщины, которые едут на собственных машинах с купленными на собственные средства лопатами и пожарными рукавами в точки огня и дыма, и моя пожилая и небогатая подруга, которая лежит с переломом шейки бедра у себя дома и ничем не участвует во всенародных акциях помощи. Она так же живет этим, и она стала другой, а это — главное.
А в интернете — без которого ничего бы не получилось, без которого люди не смогли бы перекликнуться, согласоваться, понять, что и где происходит, — один человек завел себе Живой Журнал и сказал: «Люди! Наши леса сгорели! Надо начать сажать новые. Давайте сажать леса! Я вас научу».
Братья и сестры! Давайте встретимся — по лицу нашей родной, великой страны — на посадках лесов.
Читайте также:
