17 декабря — первая известная дата из биографии Людвига ван Бетховена. В этот день он был крещен.

Предлагаем вашему вниманию выпуск программы «Библейский сюжет» телекомпании Неофит, посвященный великому композитору.

Я хлеб живый, сшедший с небес; ядущий хлеб сей будет жить вовек; хлеб же, который Я дам, есть Плоть Моя, которую Я отдам за жизнь мира. Тогда Иудеи стали спорить между собою, говоря: как Он может дать нам есть Плоть Свою? Иисус же сказал им: истинно, истинно говорю вам: если не будете есть Плоти Сына Человеческого и пить Крови Его, то не будете иметь в себе жизни. Ядущий Мою Плоть и пиющий Мою Кровь имеет жизнь вечную, и Я воскрешу его в последний день.

Евангелие от Иоанна

Весной 1802 года Бетховен сбежал из Вены в пригородную деревушку на водах Хейлигенштадт. Официально – для лечения желудка, на самом деле – чтобы скрыться от всего мира и подумать, чем в 31 год может заняться композитор, обреченный на глухоту. В глубине души он наивно полагал, что умиротворенный сельской тишиной, недуг исчезнет так же внезапно, как и пришел. Полгода терпение боролось с горьким отчаяньем, но вместо целительных звуков леса он слышал лишь все нарастающий гул. В октябре, надеясь на скорую смерть, Людвиг пишет завещание.

«О люди! Вы, считающие меня недоброжелательным упрямцем, человеконенавистником, как вы не правы! Почему я кажусь таким? Скрытая причина неведома вам. С детства сердцем и разумом я был обращен к добру. Я беспрестанно стремился творить великие дела, но вы только подумайте: вот уже шесть лет, как я поражен неизлечимой болезнью, и состояние мое становится все хуже из-за неразумных врачей. От рождения наделенный пылким, огненным темпераментом, склонный к развлечениям, я вынужден был рано обособиться и влачить жизнь в одиночестве.

Я не был в силах сказать людям: говорите громче, кричите, ведь я глухой. Разве я мог признаться, что слух мой ослабел? Кому как не мне обладать наисовершеннейшим слухом! Ведь я им обладал когда-то, и, конечно, лишь немногие люди моей профессии имели такой прекрасный слух. О, я не мог сказать об этом. Какое унижение испытывал я, когда кто-нибудь, стоя рядом слышал звуки флейты доносившейся издалека, пение пастуха, а я ничего не слышал. Это ввергало меня в отчаяние: еще немного и я покончил бы жизнь самоубийством…

Только искусство одно удержало меня от этого шага. Мне казалось немыслимым покинуть мир прежде, чем я совершу все, к чему предназначен. Господи, Ты глядишь мне в душу, Ты знаешь ее, Тебе известно, что в ней царят любовь к людям и стремление делать добро. Люди, если вы когда-нибудь прочтете эти строки, подумайте, как вы были несправедливы ко мне. Прощайте. При жизни я часто думал о вас и о том, чтобы сделать вас счастливыми; будьте счастливы!»

А через четыре дня в завещании появилась неожиданная приписка: «Как долго до меня не доносилось даже отзвука истинной, задушевной радости. О когда, о когда, Господи, смогу я снова услышать ее?» С этой надеждой он запечатал письмо и никому не отправил: исповедь Бетховена нашли только после его смерти. Но, может быть, гораздо больше рассказывает о тех переживаниях оратория, которую он написал, едва вернувшись в Вену. Она называется «Христос на Масличной горе».

И, выйдя, пошел по обыкновению на гору Елеонскую, за Ним последовали и ученики Его. Придя же на место, сказал им: молитесь, чтобы не впасть в искушение. И Сам отошел от них на вержение камня, и, преклонив колени, молился, говоря: Отче! о, если бы Ты благоволил пронести чашу сию мимо Меня! впрочем не Моя воля, но Твоя да будет. Явился же Ему Ангел с небес и укреплял Его. И, находясь в борении, прилежнее молился, и был пот Его, как капли крови, падающие на землю. Евангелие от Луки

Светлую, радостную детскую веру подарил Бетховену Бах, с которого началась его любовь к музыке, и кроткая мама. Но потом ее ранняя смерть, беспробудное пьянство отца, бремя ухода за младшими братьями, и главное, совершенно безбожный дух философского факультета в Бонне – не то чтобы отняли у него любовь ко Христу, но где-то глубоко ее скрыли. Хейлигенштадтская осень многое вернула на свои места. Все самые важные творения маэстро отныне будут пронизаны темой Гефсиманской борьбы. В «Аппассионате» и Пятой симфонии – против собственных страстей; в героической Третьей – с духовной леностью, рабской покорностью силам зла и безверием.

Во времена Бетховена европейские монархия разложилась настолько, что Наполеон вызывал неподдельное восхищение. На титульном листе новой симфонии появился размашистый заголовок «Бонапарте». Правда, увлечение было недолгим. 18 мая 1804 года первый консул Французской республики был объявлен «Императором Наполеоном I».

Когда Людвигу прокричали это известие в ухо, он на мгновенье застыл, а потом, что есть силы, грохнул кулаком по крышке рояля и произнес с глубоким презрением: «Значит, и этот – всего лишь заурядная личность. Теперь ради удовлетворения собственных амбиций, он будет топтать человеческие права. Никто так не мелок, как большие люди». После этого композитор спокойно зачеркнул посвящение и написал: «Героическая симфония».

Через год состоялась ее премьера. Публика пожимала плечами и недовольно томилась. А какой-то остряк заорал с галерки, что сам охотно заплатил бы крейцер, лишь бы это поскорее кончилось! К счастью, Бетховен этого уже не слышал, хотя сам провал от него, конечно, не скрылся. Он почти перестал выступать. Деньги таяли, а Вену наводняли оккупанты. Людвиг бежит в Грац к своему покровителю князю Лихновскому. И находит у него… шумную компанию французских офицеров, которую князь, ничего еще не слышавший о политическом прозрении друга, легкомысленно пообещал побаловать свеженькой сонатой Бетховена в исполнении автора.

Автор был неумолим – для врагов родины он играть не станет. Хозяин просил, требовал, угрожал и, наконец, рассвирепел. Бетховен благоразумно заперся в комнате. Лихновский высадил дверь плечом и вдруг замер: в руках противника он увидел занесенный стул, а в глазах – непоколебимую решимость пусть оружие в ход… Вскоре он послал мажордома извиниться и позвать композитора к ужину, но Людвиг был давно в открытом поле. Вымокший до нитки и много раз упавший в грязь, он добрался до Вены лишь под утро и первое, что сделал дома – разбил вдребезги княжеский бюст.

Позже, чем самому хотелось бы, но значительно раньше других Бетховен понимает, что настоящая свобода, равенство и братство могут быть только во Христе. В разгар мировой войны он снова едет в Хейлигенштадт и приступает к Мессе.

За них Я посвящаю Себя, чтобы и они были освящены истиною. Не о них же только молю, но и о верующих в Меня по слову их, да будут все едино, как Ты, Отче, во Мне, и Я в Тебе, так и они да будут в Нас едино, — да уверует мир, что Ты послал Меня. Евангелие от Иоанна

Таинство, на котором стоит Церковь Христова, это – Таинство Евхаристии. Причастие соединяет человека с Богом, приобщает Воскресшему Телу Иисуса Христа, вводит в Вечность и Тайну Пресвятой Троицы. И в каждом принимающем Господа течет частичка Крови, пролитой на Кресте. И именно поэтому ненависть к братьям – не просто безумие; это само- и Богоубийство.

Христианские аргументы не для высшего общества, и Бетховен здесь же, в рейнской деревушке, пишет Шестую Пасторальную симфонию, тонко отсылая слушателя к «Пастушеским песням» Вергилия, к его трагическим отношениям с императором, и к мысли о том, что Богочеловечество Христа и человекобожие августов-наполеонов несовместимы.

22 декабря 1808 года в нетопленом полупустом зале венского театра ан дер Вин состоялся грандиозный четырехчасовой концерт, на котором Бетховен впервые исполнил Пятую симфонию и Пасторальную, а вслед за ними – Мессу до-мажор, после которой прозвучала фантазия для фортепиано, хора и оркестра – будущая тема Радости из Девятой симфонии. Сбор был невелик, но Людвиг был счастлив – после долгих терзаний совесть наградила его сладким чувством выполненного долга.

Ранней весной в Австрии, Италии, Польше и Баварии вспыхнула партизанская война. Люди долго терпели развязность французов и бесконечные рекрутские наборы в их войска, но чашу народно терпения переполнил насаждаемый иноземцами атеизм. Император Франц, видимо, был не прочь отделаться от Наполеона, но своих подданных он боялся еще больше. Когда французы разбили ополчение, а Вена после восемнадцатичасового артобстрела выбросила белый флаг, хозяин Хоффбурга умиротворенно произнес: «Ну вот, разве я раньше не говорил, что все так и случится? А теперь все мы можем отправляться по домам».

Высший свет покинул столицу. Из всех его друзей и знакомых Бетховен остался в оцепленном городе почти один и пробыл в нем до конца войны. Едва ли ни с детства влюбленный в Гёте, все это время он увлекается его философией, пишет песни на его стихи и музыку к «Эгмонту». Мечтает взяться за «Фауста», но поэт его еще не окончил. И вот, как это ни парадоксально, главную мысль бессмертной трагедии Людвиг высказывает раньше автора: Царство Божие – есть Царство свободы и единения, и Оно нудится, как говорит Христос, – завоёвывается людьми.

Прослушав музыкального «Эгмонта», Гёте заявил, что обязательно поставит его в Веймаре, и торжественно произнес: «Бетховен с гениальностью, достойной восхищенья, проник в мои намерения».

Два великих мыслителя эпохи встретились летом 1812 года в курортном городке, провели вместе несколько дней и не слишком понравились друг другу. Когда-то юношей Бетховен приехал в Вену поучиться у Моцарта. Но от волнения растерялся, забыл протянуть хозяину руку и отвратительно играл до тех пор, пока не услышал за спиной биллиардную игру заскучавшего Вольфганга.

«Я умею импровизировать, — чуть не заплакал Людвиг, — дайте мне тему!» Моцарт пальцем простучал несколько нот, а когда Бетховен закончил импровизацию, выбежал в соседнюю комнату и, приведя друзей, объявил: «Запомните этого молодого человека; однажды он заставит говорить о себе весь мир!»

Видимо, похожая история произошла и теперь. «Его талант сразил меня – пишет Гёте, – Я еще не видел артиста, который был бы таким сосредоточенным, энергичным, искренним. Но, к сожалению, это совершенно необузданная натура». Разговор оживляется, когда они рассуждают о Фаусте (Гёте мечтает его услышать в исполнении Бетховена) и о Шиллере.

Поэт много и горячо рассказывает о своем рано ушедшем друге и, между прочим, замечает удивительную вещь: самая известная песнь Фридриха – Ода к Радости – стала поистине народной, но осталась совершенно не понятой многими образованными людьми. Ее воспринимают как призыв к некой социальной утопии, райскому политическому будущему, а Шиллер поёт Радость единения в Боге, Чашу Святого Причастия, и Царство, Которое не от мира сего.

Выше огненных созвездий,
Братья, есть блаженный мир.
Претерпи, кто слаб и сир,-
Там награда и возмездье!
Не нужны богам рыданья!
Будем равны им в одном:
К общей Чаше ликованья
Всех скорбящих созовем.
Обнимитесь, миллионы!
Слейтесь в радости одной!
Там, над звездною страной
Бог, в Любовь пресуществленный.

В девятнадцатом году Людвиг окончательно оглох. Ни слуховые трубки, ни самый пронзительный вопль уже не могли донестись до его сознания. Общаться можно было только с помощью разговорных тетрадей. На улицах Вены можно было часто увидеть такую сцену: Бетховен, отчаянно жестикулируя, пытается объяснить что-то своему маленькому племяннику. Под хохот сорванцов и удивленные взгляды прохожих, они часто останавливаются и пишут друг другу письма. Карл из-за этого стеснялся дяди и однажды прямо ему об этом заявил, чем, кончено, ужасно расстроил несчастного.

Младший брат умер от чахотки четыре года назад, завещав Людвигу опекунство, и все это время Бетховен посвящал приемному сыну. Не доверяя матери Карла, по целому ряду причин, он взял ребенка в свой дом. Но средств на нянек не было никаких, поэтому великий композитор, как молодая мама, делал все сам. Сам ходил на рынок, убирался в доме, сам готовил, и, разумеется, ничего не писал. Старые друзья однажды, придя по приглашению, застали его у плиты в ночной рубашке и колпаке. Примерно через полтора часа обеденный стол был накрыт, но суп и второе настолько оставляли желать лучшего, что гости, деликатно скрывая зверский голод, объявили себя сытыми и покушали чай.

Но вот летом девятнадцатого он снял дачу под Веной и нанял фургон для перевозки вещей. Огромный, запряженный четверкой лошадей грузовик медленно тащил Бетховенское хозяйство в деревню, а сам гений энергично шагал впереди. Когда миновали городские бастионы, Людвиг стал идти все медленнее, все мечтательнее оглядываться по сторонам, глубже вдыхать воздух и… незаметно отстал.

В пункт назначения он прибыл уже затемно. Запыленный, голодный и смертельно уставший. Увидев свой скарб, сваленный на базарной площади, он недоуменно уставился на него, а потом, хлопнул себя по лбу, громко расхохотался и, вытащив тетрадь, счастливо перечитал свежие ноты. Это было начало «Торжественной Мессы» и Девятой симфонии.

Император Франц не любил Бетховена: «Нам не нужны гении, — говорил он, — нам нужны верноподданные», и Людвиг никогда не бывал в Хоффбурге. Но когда его пригласили во дворец на прием по случаю победы русских войск над Наполеоном, не задумываясь, пришел и подарил нашей царице Марье Алексеевне специально для нее написанный полонез.

Там он увидел величайшую святыню Габсбургов – Венский Грааль – Блюдо из Сионской Горницы, на котором в Страстной Четверг лежал Хлеб, преломленный Господом. Наверное, тогда Бетховен захотел написать Торжественную Мессу, которую, в нищете, доходя до изнеможения, он будет творить четыре с половиной года и первую партитуру отправит в Петербург. (Премьера состоится 6 апреля 1824 года именно у нас, за год до того, как эту музыку впервые услышат венцы.)

Единственное, что тревожило его во время работы – это то, что, когда впервые, еще в Капернауме, Христос заговорил о Хлебе Жизни, многие из учеников Его не поняли: «какие странные слова! кто может это слушать?» и отошли от Него. И Людвиг, берется передать Евангельскую глубину не церковному, полубезбожному миру в Девятой Симфонии. По его собственным словам, он берется в звуках изобразить духовный путь человечества от мрака к свету – к Царству Любви. А на вершину этого музыкального осмысления Библии он возводит оду Шиллера к Радости.

Когда оркестр получил партитуру, музыканты дружно решили, что «старик рехнулся. Он не только оглох, но и ослеп, и сам не видит, что написал, а потому требует невозможного». «Трудно? – говорил Бетховен. – Ничего, пусть потрудятся – что легко дается, то легко и отсеивается!»

Любимица Вены Каролина Унгер обозвала Людвига тираном и потребовала изменить партию альта: «Это чересчур высоко! Разве нельзя пониже?» — «А ты поучи, поучи эту нотку, тогда и выйдет!» — улыбался маэстро, а если мадемуазель не унималась, рычал: «Ни в коем случае!»

Когда репетиции подходили к концу, Бетховен заявил, что будет дирижировать сам. Его бросились отговаривать все, кто мог, потому что манера управлять оркестром у него была своеобразной. Когда нужно было играть тише, он приседал под пюпитр с нотами, если нужно было играть громче – подпрыгивал; и, ничего не слыша, нередко попадал впросак, вызывая трудно сдерживаемые ухмылки, а иногда и сочувственные слёзы у влюбленных в него дам. На все аргументы Людвиг согласно кивал головой, но был непреклонен.

7 мая 1824 года в венском Кернтнертор-театре был неслыханный аншлаг. Улица была забита экипажами. Люди съезжались из других стран. А в это время Бетховен метался по комнате в поисках черного концертного фрака, которого нигде не было. Он так давно не давал концертов, что просто его потерял. Друг предложил надеть зеленый: «в темноте все равно никто не заметит; собирайтесь и не спорьте, маэстро, а то все перепутаете».

Появление Бетховена вызвало овацию, которая, казалось, уже не смолкала до конца. Во второй части аплодисменты перекрыли грохот литавр, а в финале с силой зрительских эмоций мог соперничать уже только ураган. Публика вскакивала на кресла и хлопала руками над головой, топала ногами, бросала в воздух шляпы и платки, и только один человек хранил невозмутимое спокойствие. Опомнившись первой, сияющая и плачущая мадемуазель Унгер взяла композитора за плечи и повернула лицом к людям.

Вознесем Ему хваленья,
С хором ангелов и звезд,
Духу Света этот тост!
Ввысь, в надзвездные селенья!
Стойкость в муке нестерпимой,
Помощь тем, кто угнетен,
Сила клятвы нерушимой —
Вот священный наш закон!
Братья, в тесный круг сомкнитесь
И над Чашею с вином
Слово соблюдать во всем
Звездным Судией клянитесь!

Библиография:

Роллан Р. «Жизнь Бетховена», «Музыканты наших дней», М., 1938

Источник: Сайт телекомпании Неофит

Читайте и смотрите также:

Сретение. Иосиф Бродский (+Видео + Аудио)

Над пропастью во ржи. Памяти Сэлинджера

Преображение Господне: фильм о празднике

Поскольку вы здесь...
У нас есть небольшая просьба. Эту историю удалось рассказать благодаря поддержке читателей. Даже самое небольшое ежемесячное пожертвование помогает работать редакции и создавать важные материалы для людей.
Сейчас ваша помощь нужна как никогда.
Лучшие материалы
Друзья, Правмир уже много лет вместе с вами. Вся наша команда живет общим делом и призванием - служение людям и возможность сделать мир вокруг добрее и милосерднее!
Такое важное и большое дело можно делать только вместе. Поэтому «Правмир» просит вас о поддержке. Например, 50 рублей в месяц это много или мало? Чашка кофе? Это не так много для семейного бюджета, но это значительная сумма для Правмира.