Отключился «Мегафон». Правозащитник уверен, что это специально глушат на время суда. «Спасибо, что пришли», — он крепко пожимает мне руку. В сети он пишет под псевдонимом Я и скептически относится к Церкви, но сегодня пришёл на суд по приглашению священника.
До суда полчаса. Перед залом судебных заседаний сидят на банкетке четыре человека: кажется, это друг, мать, жена и адвокат. Похоже на очередь в поликлинику, только вместо рецептов за дверью подписывают приговоры. Адвокат вполголоса обсуждает тактику: «Документы у вас хорошие». «Да, осталось только их вытащить. Получается, каждое слово нужно подкреплять пачкой документов», — отвечает женщина. В суде буднично: звенит ключами судья, проходят с папками улыбающиеся девушки-секретари. На стене экран с расписанием судебных заседаний: 13 июня судят Максима Хохлова, обвиняемого в краже паспорта и телефона.
Входит протоиерей Константин Кобелев, с ним бородатые мужчины и женщины в платках. Наверное, откликнулись на призыв, размещенный священником в фейсбуке: «От вашего присутствия на суде, от того, сколько вас придет, зависят СУДЬБА и ЖИЗНЬ Максима. Без малейшего преувеличения! И потому очень прошу вас прийти, оставив иные дела и заботы. Все зависит от вас! Ведь эти беспредельщики — еще и трусы, и они не решатся, видя всех вас, выносить до предела антизаконные решения».
Становится тесно, узкие коридоры не приспособлены для процессов с большим количеством участников. Всех просят зайти в зал. Свободные места быстро заканчиваются, становится душно, отец Константин открывает окно на улицу, там дождь и свежий воздух. В зал заглядывает густо накрашенная девушка и, сдерживая недобрую улыбку, громко спрашивает: «Телеканал “Дождь” есть?». Ехидно-угрожающие ноты в голосе не предвещают ничего хорошего. «Журналисты есть?» — повторяет девушка, вертя в руках мобильный телефон, похожий на рацию. Журналисты, даже если они есть в зале, решают на всякий случай промолчать.
Группа поддержки перед зданием суда
Когда обвиняемого Максима Хохлова заводят в зал, все аплодируют. Под аплодисменты с Максима снимают наручники и сажают в клетку. Входит судья Леонид Чечко, пристав командует: «Попрошу всех встать».
Всех просят выключить телефоны и убрать их так, «чтобы не было видно в руках». «У кого будет телефон, тот будет удален из зала», — обещает судья. За соблюдением просьбы, сдвинув брови следит пристав с дубинкой на поясе.
«Подсудимый, давайте вашу личность установим. Встаньте пожалуйста», — просит судья тоном врача, который попросил поднять майку и покашлять. Начинаются протокольные вопросы, голос судьи Чечко становится едва различим за клацанием клавиш на компьютере секретаря.
Адвокат Константин Маркин заявляет ходатайство об освобождении подзащитного из клетки, поскольку это «унижает человеческое достоинство», и просит перенести судебное заседание в связи с неявкой в суд пострадавшего, поскольку без потерпевшего невозможно объективное рассмотрение дела.
— Судебное заседание продолжить, — отвечает судья. – Поскольку потерпевший был извещён в надлежащем порядке.
Слово дают прокурору. Максим обвиняется в том, что, имея преступный умысел, тайно похитил телефон за пять тысяч рублей и паспорт из кармана уснувшего в метро гражданина Узбекистана Мумина Муминова, но не успел довести свой замысел до конца, так как был задержан сотрудниками полиции. С узбеком Максим познакомился накануне, они выпили две бутылки водки и спустились в метро.
— Подсудимый, встаньте. Вы признаёте себя виновным?
— Нет.
— По обеим статьям?
— Да, ваша честь, по обеим.
По версии Максима, он пытался поднять Мумина, который уже спал на полу, и действительно взял телефон и паспорт, потому что они выпадали из кармана Муминова. «Значить, по обеим», — повторяет судья, кивает и что-то записывает в своих бумагах. Он говорит именно «значить» и часто использует это слово.
В суде появился потерпевший, его запускают в зал и дают слово. «Я хочу, чтобы человека не сажали за телефон», — начинает Муминов, зал аплодирует. Судья Чечко призывает к порядку, — «Вы не на мероприятии здесь». Первым задает вопросы прокурор: «Расскажите, что у вас было похищено». Муминов настаивает на том, что он был пьян и не помнит, чтобы у него что-то похищали. Очнулся он уже в полиции, паспорт лежал на столе, телефона в кармане не было, его вернул следователь. Максим слушает Муминова, опустив голову, но иногда поднимает лицо и долго смотрит то на священника, то на адвоката.
— Заявление вы писали?
— Да.
— Что в нём было написано?
— Это было полгода назад, я не помню.
— Вы просили привлечь Максима к уголовной ответственности?
— Я просил, чтобы мне вернули телефон, и написал, чтобы его не арестовывали!
Адвокат задаёт другие вопросы:
— Правда ли, что о похищении телефона вы узнали со слов сотрудников полиции?
— Да.
— Вы помните, что происходило в метро?
— Нет.
Теперь очередь судьи:
— В какой момент вы уснули?
— Ваша честь, я не помню.
Судья Леонид Чечко замолкает секунд на пять и смотрит в окно. Адвокат опустил голову, прокурор подалась вперёд, руки сложены на груди, пальцы держатся за китель. Жена Максима сложила ладони перед лицом в жесте молящегося человека. Мумин стоит посреди зала, руки держит за спиной, как будто в наручниках. «В какой момент, вы считаете, у вас был похищен телефон?» — наконец спрашивает судья. По залу проходит негодующий шёпот – неправильно поставлен вопрос!
По делу есть ещё несколько свидетелей, но они не явились на заседание. Судья сообщает, что суд постановил вызвать их повторно, заседание перенести. «Судебное заседание закрыто, можете покинуть зал». Максим даёт руки, чтобы через прутья клетки на них надели наручники. «Спасибо всем, кто пришёл сегодня, дай вам Бог здоровья», — успевает сказать он, когда его выводят из зала.
Венчание Максима Хохлова
Комментарий адвоката Константина Маркина
— Почему вы решили взять это дело, не считая того, что это ваша работа?
— Во-первых, действительно, это работа. А во-вторых, если я вижу, что человек не совершал то, что ему вменяют, то почему бы не воспользоваться возможностью и не помочь этому человеку?
— Какие у вас есть основания полагать, что Максим Хохлов не совершал этого преступления?
— Я не могу раскрывать все нюансы, так как не хочу, чтобы противоположная сторона раньше времени знала о наших аргументах. Тем не менее, я могу сказать, что в материалах уголовного дела нет прямых доказательств вины Максима, нет доказательств существования умысла на совершение преступления. Всё доказательство обвинения строится на некоем предположении, допущении.
Когда в деле есть «белые пятна» и следствие немножко домысливает, чем бы заполнить эти пятна, то в итоге получается такое обвинение, как в нашем случае. Хотя, по закону все такие белые пятна должны трактоваться в пользу Максима. В тех материалах, которые я видел, нет состава преступления. Преступление — как мозаика, оно состоит из нескольких компонентов. Если нет хотя бы одного необходимого компонента, то даже если очевидно, что человек совершил что-то, похожее на преступление, то это уже нельзя назвать преступлением и за это нельзя привлекать к уголовной ответственности.
В деле Максима похожая ситуация. Максим не отрицает, что он пил с Уминовым, не отрицает, что у него оказался в руках паспорт и телефон. Но Максим излагает свою версию, и эта версия не опровергается материалами дела. Более того, у нас есть доказательства, которые ее подтверждают. Мы пытались приобщить эти доказательства на этапе предварительного следствия, нам в этом отказывали. Сейчас мы будет это делать уже в суде.
Протоиерей Константин Кобелев и адвокат Константин Маркин
— Отец Константин Кобелев характеризует это дело как вопиющую несправедливость, а вы?
— Я соглашусь с такой оценкой, но дам свой комментарий. В силу специфики своей работы я с несправедливостью сталкиваюсь часто, и мне уже очень сложно отличить вопиющую от не вопиющей. В данном деле несправедливость есть, и несправедливости много.
Из материалов дела видно, что следствие собирало только те доказательства, которые помогали обвинить Максима, а не занималось объективным расследованием. А по закону следствие должно собрать доказательства, которые свидетельствуют о виновности, и доказательства, которые могут свидетельствовать о невиновности, всё это скомпилировать и дать общую оценку произошедшему. Но в нашем деле собиралась только та доказательная база, которая бы доказывала виновность Максима. А если что-то у следствия не получалось, то белые пятна просто трактовались не в пользу Максима.
— Почему это происходит?
— Может быть, это профессиональная деформация? Но у нас очень часто судьи считают, что если дело поступило в суд, то значит что-то было. Не может на невиновного человека материал поступить в суд. Не всегда судьи выносят обвинительные приговоры, есть и оправдательные. Но их очень мало, мизерное количество.
По закону все неустранимые сомнения трактуются в пользу обвиняемого. Но на деле получается, что этих неустранимых сомнений суд не замечает. Получается, что для того, чтобы доказать невиновность, стороне защиты нужно представить доказательства невиновности, а не просто указать на то, что нет доказательств вины. Презумпция невиновности очень часто не работает. В наших судах, по моему опыту могу сказать, человека можно оправдать, только если сторона защиты сможет представить такие доказательства, которые будут очевидны любому прохожему. Вот если человек с улицы скажет «да, невиновен», то по идее и судья должен так же сказать.
В противном случае суд говорит: «Нет никаких неустранимых сомнений. Суд на основе исследованных доказательств и с учётом внутреннего убеждения судьи постановил». Есть такая формулировка – на основе внутреннего убеждения. Убеждение судьи соответствует материалам дела? Не выходит за рамки вменяемой обвиняемому статьи? Наказание наложено в пределах санкций этой статьи? Значит – всё в порядке.
Как бы мы ни ругали нашу правоохранительную и судебную систему, если мы не будем работать с этой системой, не будем добиваться справедливых приговоров, то ничего не получится. Даже если нам не нравится, мы должны действовать по закону. В любом случае — вода камень точит.
