Отец Павел, мой старый учитель и духовник, принадлежал к числу тех боголюбцев, что в послевоенные годы сошлись в лавру преподобного Сергия. Батюшка был принят в число братии в самом начале пятидесятых, а подвизался с монахами, принявшими постриг ещё до революции.

Человек по природе немногословный, внешне кажущийся суровым, отец архимандрит совершенно менялся, когда начинал рассказывать о чём-нибудь из того времени. Корю себя, почему я тогда ничего не записал? Конечно, многое забылось, но кое-что я всё-таки помню.

«Среди братии подвизались у нас и очень старые монахи, хотя, наверно правильнее будет сказать, не старые, а духовно опытные. Подвижники, вошедшие в высокую меру, отличаются от остальных. Человеку, с ними незнакомому, они могут показаться даже какими-то странными, обычные нормальные люди так себя не ведут.

Например, был у нас отец Мефодий большой любитель и знаток «Добротолюбия», с этой книгой он практически никогда не расставался. Куда ни направляется, книга у него всегда под мышкой. Чуть выдалась свободная минутка, глядишь, он уже книжку свою листает. Попросишь его почитать из наставлений древних подвижников, а он радуется, что кому-то это интересно, и готов рассказывать о них тебе часами.

Прознали про нашего отца Мефодия семинаристы. Периодически им давались задания на предмет исследования писаний авторов «Добротолюбия». Чтобы такую курсовую написать, всю книгу перевернуть придётся, а студенты — они в семинарии студенты. Кто-то им посоветовал обратиться к нашему батюшке Мефодию. Тот счастлив, люди хотят знать о практике монашеского делания.

photosight.ru. Фото: arhi_wood

photosight.ru. Фото: arhi_wood

Всё свободное время отец Мефодий щедро делился своими знаниями с молодыми людьми, давал им ссылки, подсовывал авторов. Так все задания за них и переделал. Один хитрец напишет, потом другому по эстафете батюшку передаёт, а тот как ребёнок.

Узнал об этом наместник. Вызвал отца Мефодия и строго настрого запретил тому общаться со студентами. Те, хоть и прослышали о запрете, а всё продолжали умолять батюшку о помощи. Куда тому деваться, вот и посмел ослушаться грозного отца архимандрита.

Но, как говориться, «Бог шельму метит». Возвращаясь из студенческого общежития в келии, отец ослушник со своей книгой попадается прямо навстречу начальнику. Попался и сразу бух тому в ноги: «Прости, батюшка, нарушил я твой запрет». Отец наместник распалился не на шутку, не удержался и назвал нарушителя «гадом». Ах, мол, гад ты этакий! Но простил.

В тот же вечер встречаю отца Мефодия, спешащего в храм на службу. Обращаюсь к нему, как обычно по имени. А тот мне в ответ: «Простите, батюшка, только с сегодняшнего дня моё имя «отец Гад», это меня так отец наместник переименовал, наверно в честь ветхозаветного пророка Гада.

Вот святой человек, даже мысли такой не допустил, что начальствующий мог его в сердцах как-то обозвать, решил, что теперь у него новое имя. Это какая же простота!

В монастырском корпусе недалеко от моей располагалась келья архимандрита Симеона. В лавру он поступил ещё ребёнком в самом начале века. Его отец, овдовев, решил уйти в монастырь, а у самого двое детей, мальчик семи лет и девочка — пяти. Недолго думая, посадил он их в тележку и развёз по монастырям. Так будущий отец Симеон и стал воспитанником монастырского приюта, а потом плавно перетёк и в число монастырской братии.

Имей бы он семью, родителей, может, и жизнь бы его по-другому сложилась, а так, куда ещё было идти? А идти хотелось. Потому, узнав о начале войны с германцами, молодой послушник загорелся желанием пойти на войну. Поначалу он было пытался получить благословение отца наместника отправиться воевать, но тот в ответ на его просьбу только руками замахал. Выхода не оставалось, как только бежать.

В первой же атаке, в которой монаху-добровольцу пришлось участвовать, его сильно контузило, он потерял сознание и пришёл в себя только в госпитале. Отца Симеона комиссовали и отправили назад в монастырь. Вернувшись в лавру, он искренне покаялся в непослушании. Наместник, человек мудрый, простил нарушителя и вновь принял его в число братии.

Жизнь вернулась в своё привычное русло, только воспоминания о той страшной атаке преследовали батюшку постоянно. Во сне он видел себя с винтовкой наперевес среди других солдат и точно таких же солдат — германцев, бегущих им навстречу. Разрывы артиллерийских зарядов и парящие в воздухе оторванные головы, руки, ноги в солдатских обмотках.

И всю жизнь, уже став стариком, продолжал молиться о мире, а самым большим злом на земле считал войну. Всем сердцем он поддерживал деятельность Советского комитета защиты мира, и деньги, что попадали ему в руки, отправлял на его счёт.

Была у него одна странность, кто-то принимал её за чудачество, и всё же. Отец Симеон считал, что во время выборов его бюллетень должен непременно первым попасть в урну для голосования. Потому в шесть часов утра он уже появлялся у дверей избирательного участка, куда были приписаны и монахи, живущие в монастыре. Быстро проголосовав, батюшка доставал из кармана подрясника сколько-то денег и клал на стол перед членами избирательной комиссии:

— А это, — указывал он на деньги, — на дело мира.

Ребята из комиссии, наши же семинаристы, звонили отцу эконому и спрашивали:

— Батюшка, отец Симеон дал нам денег на «дело мира», что нам с ними делать?

— Выполнять благословение, — шутил отец эконом, — купите себе что-нибудь к обеду и мирно покушайте.

Даже в дни праздников, когда уставом за трапезой полагалось вино, отец Симеон мог встать и предложить тост «за мир во всём мире»:

– Отцы, страшное это дело, война, станем молиться, чтобы Бог хранил наше отечество.

Старенький отец Симеон слыл опытным духовником, потому я ходил к нему на исповедь. Однажды прихожу каяться, встал на колени. Батюшка открывает требник читать слова чина исповеди, и у него из книжки выпадает листок бумаги. Он парит в воздухе и ложится прямо передо мной. Конечно, нескромно читать чужие бумаги, но я не удержался и взглянул. Передо мной лежала телеграмма. В ней на куске телетайпной ленты было напечатано: «г. М. архимандриту Симеону. Сердечно благодарю за помощь фронту. И. Сталин».

Отец архимандрит смутившись, быстро положил телеграмму назад в требник:

— Прочитал? Удивлён, наверное? Ладно, чтобы тебе не изнывать от любопытства, расскажу, как я её получил. После закрытия лавры я служил на севере в М., был настоятелем и одновременно единственным служащим священником. К нам тогда ссылали множество отцов, но официальное разрешение от властей на совершение треб имелась только у меня. Помолиться в алтаре приходили и ссыльные владыки. Иногда во время службы возле престола стояло с десяток архиереев, а воздевать руки мог только я один. Очень это было тяжелое время.

Батюшка рассказывал как он старался молиться и везде успевать, ведь за ним, единственным тогда легально служащим священником, стояла огромная паства. Одного только не хватало отцу Симеону: он никогда не проповедовал. Боялся, как он говорил, своего скудоумия и не решался наставлять тех, кого считал выше себя. И в одну из ночей во сне он увидел Пресвятую Деву, Она и укорила его в том, что он всегда молчит.

– Что же мне делать, Матушка, не способен я слово говорить.

— Тогда бери написанные проповеди и читай.

— Кого же мне читать, Матушка? И в ответ Пресвятая назвала ему имя автора одного из сборников проповедей. Этой книги у него, как раз-то, и не было. Утром в храме он рассказал псаломщику о своём сне, а тот отвечает: «Есть у меня такой сборник», — и вечером принёс его отцу Симеону.

— С тех пор я на каждой службе стал читать очередное краткое поучение известного проповедника. Вы бы видели, как плакали люди от его незамысловатых слов.

Не было в лавре другого такого любителя проповедовать, как отец Симеон; даже если он сам не говорил с амвона, так обязательно приходил послушать других. Не пропускал и учебных студенческих проповедей. Все уже устанут и разойдутся, а батюшка всё будет тихонечко стоять где-то поодаль и слушать».

Мой знакомый священник, в те годы, будучи учащимся семинарии, в один из таких дней слушал поучение отца Симеона. Молодёжь любила пообщаться со старым монахом. Неожиданно он повернулся к моему знакомому и сказал остальным: «Позвольте представить, перед вами будущий ректор N-ской семинарии».

Какой ректор, какой семинарии? Семидесятые годы, Церкви дозволялось существовать в строго очерченных границах отведённого для неё гетто. И вдруг N-ская семинария, которая тогда не могла существовать ни при каких условиях. Ребята посмеялись над шуткой старика. Только теперь этот батюшка действительно, вот уже много лет несёт послушание ректора N-ской семинарии.

Года три назад его пригласили в Швейцарию выступить на христианском конгрессе. Католикам и протестантам хотелось услышать историю подвига оптинских старцев. А потом, когда ему задали вопрос, сталкивался ли он в своей жизни с подвижниками такого уровня? Батюшка и рассказал об архимандрите Симеоне.

А тот, как началась война с немцами, сразу объявил о начале сбора пожертвований. Причём не только в своём храме, но по всему М. и окрестным поселениям. Много ездил, просил жертвовать, и люди отзывались. За короткий срок батюшка набрал два мешка денег крупными купюрами. Надо как-то в Москву переправлять, а кому такую сумму доверишь? Время военное, а деньги неучтённые. Вот и решился отец Симеон сам ехать в столицу.

photosight.ru. Фото: Михаил Глаголев (Mikchael)

photosight.ru. Фото: Михаил Глаголев (Mikchael)

Не знаю, как уж он там добирался, но представить могу. 1941 год, немец стремительно приближается к Москве. Идущие на фронт эшелоны с солдатами, а назад – бесконечные составы с беженцами. И среди этого бескрайнего человеческого моря маленькая фигурка немолодого уже человека в рясе с крестом и двумя большими мешками в руках.

— Куда ты, отец? Что дома-то не сидится?

— В Москву еду к товарищу Сталину, народ пожертвования собрал, надо фронту помочь.

Таким образом батюшка добрался до Москвы и пришёл в Кремль. Правда, к самому товарищу Сталину его не пропустили, но деньги приняли и выдали расписку в получении за печатью ответственного финработника. А вернувшись в М., отец настоятель вскоре и получил благодарственное письмо за подписью верховного главнокомандующего.

Но самое необычное воспоминание, из всего того, что связано в моей памяти с отцом Симеоном, случилось во время посещения лавры «чёрным папой», главой орден иезуитов, посетившего Советский Союз в 19.. году.

Конечно, отец Павел называл мне и год, и даже вспоминал имя того чёрного папы, но я, увы, не удосужился записать.

«В лавру свозили всех гостей, посещавших Москву, особенно тех, кто имел хоть какое-то отношение к церкви. Привезли и генерала ордена иезуитов. Небольшого роста в чёрной сутане, всё время своего посещения он ходил, сцепив пальцы за спиной, и взглядом уткнувшись в землю.

То ли ему было откровенно скучно, то ли таким видимым образом он выражал своё снисходительное отношение к возрасту наших святынь. Попробуй удивить пятнадцатым веком того, кто каждый день из окошка своего кабинета смотрит на развалины Колизея.

— Перед вами церковь преподобного Сергия с Трапезной палатой, построенная в семнадцатом веке.

Гость, поджав губы, мельком бросает взгляд в сторону храма и снова смотрит в землю.

— Рядом – знаменитая колокольня, возведённая по проекту князя Ухтомского, высота восемьдесят восемь метров, что на шесть метров выше колокольни Ивана Великого в Москве.

В глазах иностранного гостя никакого интереса, хотя было заметно, как внимательно он всматривается в лица, попадавшихся им навстречу монахов.

Неожиданно иезуит остановился. Боковым зрением он заприметил, идущего по соседней дорожке отца Симеона, и принялся поедать того глазами. Отец Симеон почувствовал к себе внимание человека в незнакомом ему облачении, хотя, конечно, его ответный интерес был вызван вовсе не облачением: слишком часто бывали в лавре официальные делегации, и все к этому привыкли. Просто в глазах странного гостя было что-то такое, мимо чего не смог пройти старый монах.

Они стояли молча и внимательно вглядывались один в другого. Потом одновременно сделали шаг навстречу, потом ещё шаг, и вот два совершенно незнакомых не говорящих на одном языке человека, широко расставив руки, побежали друг к другу и обнялись. Как сияли их глаза, сколько в них было радости и взаимной любви!

Стало понятно, что ходил и искал в лавре чёрный папа — а он, словно тот Диоген, хотел найти человека, святость искал.

Когда делегация высокопоставленных иезуитов покинула монастырь, батюшка подошёл ко мне и спросил:

— Отец, а кто это к нам приезжал?

Не стал я ему ничего рассказывать, ведь неизвестно ещё как старик переживёт, когда узнает, что на глазах всей монастырской братии он обнимался с генералом ордена иезуитов. Потому и сказал:

— Это был просто хороший человек.

Чем тот вполне удовлетворился и зашагал дальше по своим делам».

Бюст доктора Гааза в Ма­лом Казенном переулке. Установлен в 1909 г. во дворе бывшей «Гаазовской больницы». На памятнике – девиз доктора Гааза: «Спе­шите делать добро».

Бюст доктора Гааза в Ма­лом Казенном переулке. Установлен в 1909 г. во дворе бывшей «Гаазовской больницы». На памятнике – девиз доктора Гааза: «Спе­шите делать добро».

Вспомнить эту историю мне пришлось много лет спустя. Меня попросили выступить на конференции, посвящённой памяти удивительного человека, Фёдора Петровича Гааза. Немца, католика, всю жизнь прожившего в Москве. Врача безмездного, сумевшего полюбить и вместить в своём сердце всю босяцкую каторжную Россию.

Конференцию, в преддверии прославления доктора Гааза проводила католическая митрополия. Ехать на встречу собирался другой батюшка, но в последний момент заболел и перепоручил выступление мне. За три оставшихся дня я не успел в полной мере подготовиться, слишком уж тема доклада была специфична. Потому только и смог разве что обозначить предложенную мне тему.

Это был первый и последний раз, когда я выступал перед столь представительным собранием. Съехались епископы из Италии, Франции и Германии. Прямо передо мной расположились все четыре католических епископа из России, а рядом в президиуме сидел их митрополит. Напротив имён большинства выступающих значилось ещё и аббревиатура: «доктор богословия».

Поскольку мой сан из всех, представленных в собрании, был самый маленький, то и выступать меня поставили в самом конце, после меня значились только ужин и концерт. Потому два долгих дня я был вынужден сидеть и слушать выступающих. Они сказали много хороших слов в память о «святом докторе» и ещё обсуждали пути сближения с нами, православными, живущими в России.

Наконец, председательствующий митрополит предоставил слово и мне. В течение нескольких минут, кратко и, как мне показалось, доходчиво, я отрапортовал уважаемому собранию то, что было обозначено темой, и замолчал. По сценарию подобного рода конференций, мне должны были ответить сдержанными хлопками и отпустить, тем более, что отказавшись от ужина, я вполне ещё успевал на электричку. Но они молчали, чувствовалось, что кроме дежурного доклада люди ждали от меня, единственного среди них православного человека, чего-то ещё, не зря же они ехали к нам так издалека.

Тогда набравшись смелости, я предложил:

— А хотите расскажу вам одну историю? В ответ народ одобрительно закивал головами, давай, мол, отец, не стесняйся.

— Короче, не знаю точно, когда это было, мне духовник мой рассказывал. Приехал к нам в Советский Союз «чёрный папа». Все тут же повернулись в сторону историка-консультанта, присутствующего здесь же в зале.

— Да, — немедленно подтвердил тот, — действительно в 19.. году — я от волнения снова не запомнил ни года, ни имени того человека, — к нам в Москву приезжал генерал ордена иезуитов. Только мы, католики, не называем его «чёрным папой».

— Так, вот, — продолжил я, и стал рассказывать про отца Симеона, как всю свою жизнь он по-своему, может, немножко и смешно, боролся за мир во всём мире, как добирался поздней осенью 1941 года в столицу с собранными среди ссыльных пожертвованиями на помощь фронту.

И о той самой встрече, когда два таких непохожих, обитающих на разных планетах человека, вдруг почувствовали друг в друге что-то такое, из-за чего, презрев возраст и положение, бегом побежали и бросились в объятия. Наверно и мы, когда сумеем почувствовать друг в друге что такое очень важное и к себе притягивающее, не останемся стоять на месте, и тоже побежим, и тоже обнимемся.

И они услышали меня, эти люди, из Италии, Франции и Германии. И хлопали так, что мне стало страшно за их ладони.

Сойдя с трибуны, я поспешил на электричку, и каждый из тех, кто попадался мне в коридоре, простые уборщицы, официантки, рабочие, улыбаясь, крестили меня вслед и кричали: «Спасибо»! Будто они тоже сидели где-то там в зале, и слушали историю про отца Симеона.

А я уже бежал по улицам Москвы, по ступенькам эскалаторов в метро. Каюсь, не успевая купить билет, перепрыгнул через турникет на вокзале. У меня был шанс успеть на последний автобус, идущий ко мне в деревню. И вы знаете, я успел!

Читайте также другие рассказы автора:

ДТП, или Дорогой мой незнакомый человек

Священник и ГАИ — из дорожной хроники

Я смотрю в окно

Всепобеждающая сила любви

Мой приятель Витька

«Лицом к лицу»

Положение обязывает

«Возлюби ближнего своего»

Не клонись-ка ты, головушка

Время не ждет

Cамый счастливый день

Поскольку вы здесь...
У нас есть небольшая просьба. Эту историю удалось рассказать благодаря поддержке читателей. Даже самое небольшое ежемесячное пожертвование помогает работать редакции и создавать важные материалы для людей.
Сейчас ваша помощь нужна как никогда.
Материалы по теме
Лучшие материалы
Друзья, Правмир уже много лет вместе с вами. Вся наша команда живет общим делом и призванием - служение людям и возможность сделать мир вокруг добрее и милосерднее!
Такое важное и большое дело можно делать только вместе. Поэтому «Правмир» просит вас о поддержке. Например, 50 рублей в месяц это много или мало? Чашка кофе? Это не так много для семейного бюджета, но это значительная сумма для Правмира.