Споры о журналистской этике не стихают. При этом понятия этические путают с юридическими, а юридические – с установившимися обычаями. Специальный корреспондент ИТАР-ТАСС Борис Клин попытался внести ясность.
Начнем, с взорвавшей мозг пользователям соцсетей публикации несогласованного текста интервью. Да еще и без диктофонной записи.
Обязан ли журналист согласовывать /визировать/ интервью? В законе о СМИ такой обязанности нет. Но есть ст.41, где прямо указано: «Редакция не вправе разглашать в распространяемых сообщениях и материалах сведения, предоставленные гражданином с условием сохранения их в тайне». И если человек в ходе интервью просит выключить диктофон, то предоставляет информацию с условием сохранения ее в тайне – это очевидно. Можете попытаться его переубедить. Но тут как раз и начинается процесс СОГЛАСОВАНИЯ. Он не хочет, корреспондент просит, уламывает, умоляет, толкует про важность для страны и мира тех слов. Визирование – итог этих утомительных переговоров. Нет – значит, нет. Здесь нарушение не этики, а закона. Кстати, закон обязывает журналиста предупреждать главного редактора о возможных судебных исках.
Конечно, возникает вопрос: «А для чего вообще гражданин делится информацией, которую нельзя публиковать, и что с нею делать?». Тут возможны варианты. Можно ничего не делать, просто жить с этим знанием. Иногда оно помогает понимать суть тех или иных событий. А можно попытаться найти ее подтверждения, доказательства из других источников и таким образом легализовать и опубликовать. Собственно, зачастую сама по себе информация – еще не повод для публикации, а лишь указание направления поиска. Набросанные дрова, а уж от журналиста зависит, сможет ли он сложить из них поленницу…
Странно другое. В жаркой полемике никто не обратил внимание на важное обстоятельство. Даже если Х сказал в интервью, что Y кого-то обокрал, ограбил, зарезал, спит с чужой женой и т.п., то публиковать ее невозможно, даже если есть диктофонная запись беседы с Х. И даже если он завизировал письменно, да хоть и нотариально это интервью. Потому что, одного лишь утверждения Х – мало, нужны еще и доказательства вины Y. Если Y подаст иск о защите чести и достоинства, то редакции придется доказывать не факт подлинности интервью с Х, а прозвучавшее в нем обвинение, что таки да, действительно вот ограбил и зарезал. И это не этика, а закон.
На практике, интервью согласовывают и визируют довольно часто, если человек давший его того требует. Но связано это не с законом, который, между прочим, наделяет журналиста правом вести скрытую запись, а именно с этикой. Но не журналистской, а деловой. Это вопрос отношений с человеком, который дает информацию, комментарии. Предположим, записал журналист такого человека пьяного, на банкете, опубликовал. А дальше? Кто с ним будет после этого общаться? Вот это и есть вопрос этики. Ну и здравого смысла.
С другой стороны, рассуждая о роли диктофонной записи в работе журналистов, стоит вспомнить, что она стала необходимой в силу того, что всевозможные чиновники в начале 90-х годов прошлого века взяли моду с необыкновенной легкостью отказывать от своих слов. И при этом пачками подавать иски о защите чести и достоинства. В газете, где я тогда работал, были закуплены специальные диктофоны, которые не просто фиксировали разговор по телефону, но и номер, на который был сделан звонок из редакции. Это после того, как чиновник доказывал в суде, что ему якобы звонили домой, и разговор, дескать был частный. Хотя звонили ему в рабочий кабинет, и просили официальный комментарий. И записи хранились до истечения срока давности для обращения в суд. Да и со словами тогда обращались аккуратнее. Это нынче легко ими бросаются – вор, убийца, террорист, экстремист, не думая о последствиях. А в 90-е один осужденный за кражу, и сидевший в лагере по вступившему в законную силу приговору, выиграл иск у газеты, назвавшей его вором. Потому как, кража – это деяние, установленное судом. А вор – оскорбительная характеристика личности, и в силу этого установлена судом быть не может в принципе.
Формулировка «авторитетный в определенных кругах» появилась тоже на случай юридических осложнений.
Наличие двух точек зрения в публикации о каком-либо конфликте – не просто свидетельство журналистской объективности, журналистской этики, но прежде всего защита от публикаций опровержений и судебных разбирательств. Согласно статье 45 закона о СМИ, в опровержении может быть отказано , «если опровергаются сведения, которые уже опровергнуты в данном средстве массовой информации». Вот вторая точка зрения и делает сведения уже опровергнутыми.
От этики и законов, регламентирующих отношения журналистов с публикой, перейдем к трудовым конфликтам. Они нынче обсуждаются не менее яростно.
Когда наступает смертный час очередного УЖК /уникального журналистского коллектива/, то сразу вспоминают о необходимости создания профсоюза и соблюдения Трудового кодекса.
Уверен, что, и то, и другое невозможно.
Попытка вести работу в строгом соответствии с Трудовым кодексом просто парализует деятельность любой нормальной редакции. Попробуйте написать должностную инструкцию, и сразу поймете, что даже указать время начала рабочего дня не получится. Скажем, напишите с 9.00. А если корреспондент в это время должен быть на пресс-конференции или другом задании, то, как это оформить? Приказом? Местной командировкой? А если не оформлять, можно ли считать отсутствие на рабочем месте прогулом? Но если нет должностной инструкции, нет и обязанностей, верно? Тогда, получается, журналист может и вовсе ничего не делать, а уволить его нельзя? На самом деле, можно. И даже можно уволить, как во французском, обратите внимание, фильме «Игрушка» с Пьером Ришаром , за потные руки.
Работа в СМИ идет не в рамках Трудового кодекса, а по принятым неформальным правилам. И они охватывают практически все – от графика и до оценки качества публикаций/телесюжетов/
Отсюда вывод. Если проблемы, которые не имеют решения. Это данность. Кто не желает ее принять, может найти себе применение в другой профессии. Остальным – добро пожаловать в реальный мир.
Борис Клин, специальный корреспондент ИТАР ТАСС для портала «Правмир»
