Александр Архангельский: Пример удачного образа священника – редок
В русской литературе крайне редок пример удачного, полноценного, сочного и одновременно недалеко уходящего от каноничности образа священника. Даже у великого Толстого «Отец Сергий» – это скорее про Толстого, переодетого в рясу. У Лескова – живой, колоритный мир, но полноценного священнического образа там нет.
Ещё одна проблема – одно дело писать об исторических личностях, другое – о современниках. В случае с историческими персонажами также непросто: есть каноническое житие, и как вставить туда психологизм.
Евгений Водолазкин: Литература – это не проповедь!
Если говорить о современности, наверное, с описаниями священников та же ситуация, как и с Церковью. У Церкви сейчас непростое положение – ей нужно найти баланс между двумя достойными задачами – с одной стороны, нести Предание, с другой, – реагировать на то, что мир меняется. Это движение по лезвию бритвы – иногда оно идёт на понижение, порой – приводит в тупик.
Но точно так же обстоит и с литературой. Однажды меня спросили, отношу ли я себя к православным писателям. Я ответил, что мне больше нравится формулировка «православный человек, пишущий на те или иные темы».
Евгений Водолазкин
Основная же проблема людей, пишущих на церковную тему, состоит в том, что они всё время рискуют съехать на края литературы. Например, в проповедь. Это – древнейший, достойнейший и очень важный жанр. Но он не имеет отношения к литературе.
И когда писателей спрашивают: «Куда вы ведёте читателя?», я отвечаю: «Задача литературы – не проповедовать, а показывать: есть такой путь, по нему можно следовать или не следовать».
В отличие от литературы, проповедь – это жанр авторитарный, с ней можно либо полностью соглашаться, либо не соглашаться. Литературу можно принимать и не принимать местами. На мой взгляд, дело литературы – задавать правильные вопросы, на которые читатель сам даст правильный ответ. Но правильно поставить вопрос – важнее, чем дать ответ на него. Литература должна показывать путь так, чтобы человек, уйдя от страстей и оставшись наедине с собой, сам дал правильный ответ.
Грань между литературой и проповедью невероятно тонка. Лесков, Толстой, ещё целый ряд писателей к концу жизни перешли к проповедничеству путём литературы. Так возникли довольно малохудожественные проложные легенды Лескова. Нельзя сказать, что так происходит от недостатка веры.
Если человек пишущий занимается именно литературой – это, напротив, правильно понятое служение.
Протоиерей Владимир Силовьев: Создать образ священника – сложно
Когда мы говорим об образе священника, надо понимать, что здесь всё очень сложно. Однажды художник, посланный Авгарем, долго пытался нарисовать Христа, но у него ничего не получилось до тех пор, пока Христос Сам не оставил Свой лик на убрусе.
Объективную историю церковных деятелей невозможно дать не только учёным, но и художникам. Для современных писателей это особенно сложно, тем более, что мы прошли два сложнейших периода – Синодальный, когда священника хотели принизить, и советский, когда его вообще уничтожали.
Каждый человек, а священник особенно, – это Богочеловеческий образ. Как Христа изобразить невозможно, человека изобразить очень трудно. И здесь неизбежно спускаются вниз – к «Сказке о попе и работнике его Балде» и «Очеркам бурсы» Помяловского, или же возвышаются до проповеди.
Помню, в начале 90-х годов Марк Розовский написал «Жизнь и житие Луки Войно-Ясенецкого». Помню, я с удовольствием это произведение прочитал, поскольку оно было самым первым жизнеописанием святителя. Но сколько же там было непонимания!
Поэтому писателям не следует ни спускаться вниз, ни подниматься наверх, поскольку образ сложный. Иоанн Златоуст сказал: «Мало кто из священников спасётся».
Протоиерей Владимир Силовьев
Александр Сегень: Не стоит забывать современных авторов
У меня было несколько опытов написания книги о священнике. После романа «Поп» была ещё одна книга о священнике, который служит там же, где и отец Александр, – «Закаты». А в серии ЖЗЛ сначала вышла книга о митрополите Филарете, а затем об Алексии Втором.
Конечно, роман и жизнеописание, литературно написанная биография – это разный опыт. И при создании жизнеописания жанр жития не довлеет, потому что образ героя создаётся на фоне эпохи. И можно описать свой взгляд на XIX век и на XX.
Говоря об образе священника в литературе, почему-то часто вспоминают и Лескова, и Толстого, но забывают о современных авторах. А сейчас уже есть два замечательных прозаика – отец Ярослав Шипов и отец Николай Агафонов. О монахах замечательно пишет отец Тихон (Шевкунов). В Нижнем Новгороде есть ещё отец Владимир Чугунов.
Александр Сегень (в центре)
Майя Кучерская: Сегодняшняя русская литература не может говорить о священных предметах серьёзно
Мне часто ставят в пример современных авторов, которые были здесь перечислены. Но те из них, кто пишет документальную прозу, скорее всего, не ставят перед собой литературных задач и не воспринимают свой продукт как литературу. Это – словесность, документальная проза, но не «изография». Они не ставят тех задач, которые были у того же позднего Лескова.
Художник ставит перед собой иные задачи, нежели священник, который хочет просто рассказать о внутренней жизни монастыря. Для художника главная задача – поиск языка. Как рассказать о жизни священника, верующего, о молитве средствами художественной литературы. И ответ на этот вопрос для себя я всё время меняю.
Помню, лет двадцать назад я прочитала рассказ Чехова «Архиерей», и меня страшно оскорбило то, что там почти ничего не сказано о святыне, которой служит герой. А двадцать лет спустя я не понимаю, как можно писать иначе.
Ведь, когда священник приходит к зубному врачу лечить зубы, тот не относится к нему как к священнику, но как к пациенту, и это – хорошее, честное отношение. То же и с писателем, который, на мой взгляд, должен, прежде всего, честно изобразить героя. А чем герой занимается, – не так важно.
Чеховский ответ мне кажется самым важным. Лесков метался, но тоже оставил замечательные образы.
Ещё мне кажется, что невозможно говорить о священных предметах языком художественной литературы. И единственный ответ, который можно дать на этот вызов, – просто улыбнуться. Именно поэтому мой «Патерик» полон улыбок.
– Но в европейской литературе мы имеем примеры серьёзного изображения священника в светском романе – «Сила и слава» Грэма Грина. Его читают именно как роман исповеднический. Возможно ли найти подобный роман в русской литературе, и, если нет, то почему?
– Русская литература изранена всей своей предыдущей историей. В XIX веке, когда Европа достигла высот философской мысли, у нас были с ней проблемы. И было огромное количество лакун, на которые вынуждена была броситься литература. Она стала и проповедником, и философом, и утешителем. В западной литературе этого не было.
Отсюда, мне кажется, сбивчивость современной литературы, в которой я не вижу авторов, способных создать подобный роман.
Кроме того, чтобы писать о вере и Церкви вдохновенно, глубоко, объёмно, нужно, чтобы это тебя невероятно интересовало. Чтобы это был вопрос жизни и смерти, как для Достоевского. Это почти страсть.
Сегодня так страстно заинтересованных в теме взаимоотношений человека и Бога авторов просто нет.
Ксения Лученко: Об особенностях документальной прозы
Мне кажется, что мои опыты с документальной прозой – это как раз попытка уйти от двух искушений про которые здесь говорили, когда, с одной стороны, ты уходишь в идеализацию, а, с другой, – в принижение.
Свой ответ на вопрос: «Как пройти между крайностями?» – нашла в том, чтобы показывать то, что есть.
– Почему сейчас произведения на церковную тему не пользуются такой популярностью, как в 90-е?
Майя Кучерская: Мне кажется, дело в том, что раньше и о вере-то узнать было особо негде, кроме как из произведений, хоть отдалённо связанных с церковной темой. Теперь всё стало можно – закономерно, к литературе пропал интерес.
Кроме того, лучшие примеры наших священников – просто тихо делают своё дело. У тех же, кто громок и заметен, – особо нечему поучиться.
– В одной из своих работ Сергей Аверинцев писал: «В немецкой литературе появился запрос на то, чтобы священник был похож на обыкновенного человека. Мне кажется, это – смерть современной немецкой литературы».
Майя Кучерская: А мне кажется, это хорошо, это – самый трезвый взгляд. Конечно, священник отличается от всех прочих людей наличием рукоположения. Но рукоположение нельзя описать литературными средствами. А значит – хорошо, если писатель отнесётся к священнику как к обычному герою – учителю или строителю.
– Как вы представляете себе своего читателя?
Анатолий Хлопецкий: Я думаю, что это – любой человек, у которого возник вопрос: «А что я здесь, в этой жизни, делаю?»
Московский фестиваль «Книги России» будет работать на Красной площади до 29 июня.
Фото автора
