Знамения и чудеса: неисповедимы Пути Господни

В статье «Знамения и чудеса: неисповедимы Пути Господни» Вы найдёте рассказы о чудесах, случившихся с реальными людьми — читателями альманаха Альфа и Омега.

 Знамения и чудеса

От редакции. После первой публикации подборки рассказов о чудесах, сопровождающих нас в повседневной жизни (см. Альфа и Омега, № 1(23) за 2000 г.), мы стали получать и новые тексты, описывающие знаки присутствия Божия и Его благодатной любви даже к скромным повседневным нуждам — и не только к ним. В этом номере мы публикуем две подборки таких рассказов. Первая из них посвящена заступничеству святителя Макария, Митрополита Московского. Вторую составили наблюдения одного московского приходского священника, объединенные им под заголовком “Чудо рядом с нами”.

О чудодейственной помощи Митрополита Макария

Несколько лет назад насельницы Новодевичьего монастыря стали собирать материалы для прославления первой игумении обители схимонахини Елены (Девочки­ной, 1525–1547). Однако очень скоро обнаружилась крайняя скудость сведений об этой замечательной подвижнице.

По благословению игумении монастыря Серафимы (Черной-Чичаговой), ныне, к сожалению, покойной, начался тщательный поиск документов и сведений в московских архивах. Однако практически ничего не нашлось. Тогда матушка Серафима благословила сестер усердно молиться святителю Макарию, поскольку его трудами в XVI веке был прославлен лик русских святых, “новых чудотворцев”, а кроме того, святитель Макарий и игумения Елена были современниками.

В своих молитвах сестры обращались к Святителю, чтобы он помог отыскать нужные сведения — и Святитель откликнулся на молитвы сестер! Вскоре в монастырь пришло письмо с ксерокопией Духовной грамоты-завещания игумении Елены от 18 ноября 1547 г., в которой она наставляла сестер в правилах монашеского жития и благословляла поминать в ежедневных молитвах Преосвященного владыку Макария. А поскольку к этому времени Митрополит Макарий был уже прославлен в лике святителей, то к грамоте была приложена и служба ему. Письмо было прислано из Лавры, куда сами насельницы не обращались. Текст грамоты был использован при составлении жития игумении Елены.

Покров на раку Митрополита Макария.
Успенский собор Московского Кремля.

^{_________________}

В одной семье возникла проблема с подготовкой дочери к институту: ни на каких курсах нет занятий по биологии, кроме одних, набор на которые уже давно был завершен. А программа вступительных экзаменов по биологии довольно существенно отличается от школьной. Правда, знакомый, занимающий достаточно видное положение в мире высшего образования, взялся было оказать протекцию, но отец семейства решил для начала пойти и просить сам.

По дороге он думал о своих профессиональных проблемах, как вдруг в сознании возникли слова: Святителю отче Макарие, моли Бога о нас. Будучи знаком с житием Святителя, он понял, что молиться тому об обучении дочери правильно и уместно.

На курсах ему сказали, что набор завершен, вот разве что в декабре может быть отсев (а был конец сентября). Но на вопрос, чем же рекомендуется девочке тем временем заниматься, вдруг сказали: “Зайдите через неделю”.

Всю эту неделю отец молился святителю Макарию, решив вовсе не обращаться за обещанной протекцией, а в назначенное время вновь отправился на курсы, взяв с собой и дочку. Сначала его вроде бы и не узнали, а потом вдруг сказали: “А Вы сейчас оплатить занятия можете?”. К счастью, он смог это сделать хотя бы частично, и девочку тотчас же усадили заниматься.

Чтобы в полной мере оценить это событие, нужно учесть, что в обычных случаях для поступления на курсы нужно было держать экзамены и проходить собеседование.

^{_________________}

Рассказывает пожилая женщина:

После смерти моей сестры я взяла себе ее собачку. Это существо было связано для меня с памятью о сестре, и я к ней привязалась. Собачка жила у нас почти семь лет и совсем состарилась, потеряла зрение и слух, но общение с ней по-прежнему доставляло мне радость. Однажды осенью 1998 г. на улице на нее набросилась большая собака и покусала; через два дня наша собачка умерла. С тех пор тоска по ней никогда не покидала меня. К тому же в мои 70 лет при слабом здоровье не могло быть и речи о том, чтобы взять в дом новую собаку. У меня стало болеть сердце, я уже с трудом ходила в церковь. Но вот 15 ноября мы с мужем все-таки добрались до подворья Свято-Троицкой Сергиевой Лавры в Москве, где хотели освятить маленькую иконку святителя Макария. Мы знали, что в этот день будет происходить торжественная служба с освящением большой житийной иконы Святителя. По окончании службы я припала к этой прекрасной иконе, молясь Святителю об утолении своей печали. И вдруг я почувствовала, что нет больше тяжести на душе, что тоска моя исчезла и даже прошли мои всегдашние боли в сердце. Я бодро доехала домой и теперь каждый день молюсь перед нашей маленькой иконкой Святителя о душевной твердости — и всегда чувствую его незримую благодатную помощь.

^{_________________}

Наконец, следующий случай произошел непосредственно в нашей редакции. Однажды наш старенький компьютер “перегорел”. Починить его было можно, хотя и хлопотно, но вот все содержание жесткого диска при этом безнадежно погибло. А там были и материалы очередного номера журнала, еще не скопированные, и очень объемные иллюстрации, которые просто не помещались на обычную дискету и поэтому существовали в единственном экземпляре. Специалист увез компьютер в починку, а редакция пребывала в печали.

В это время на Троицком подворье появилась икона святителя Макария, на одном из житийных клейм которой изображено, как Святитель благословляет первопечатника Иоанна Федорова на его благое дело. Тем самым впервые в православной иконописи в России появилось изображение печатного станка. В день памяти Святителя, положившего начало книгопечатанию на Руси, покровительствующего православному книжному делу и просвещению, на подворье собрались не только сотрудники редакции, но и постоянные авторы журнала, добровольные помощники и просто читатели. В числе собравшихся были и священники, которые приняли участие в богослужении.

Нужно отметить, что за несколько дней до службы одной из сотрудниц позвонила ее православная знакомая. Получив приглашение придти на службу и узнав, что Святитель является покровителем книгопечатания, она поинтересовалась, помогает ли он при компьютерном наборе. И как в воду глядела!

Покров на раку Митрополита Макария. Фрагмент.

По окончании службы, когда все разъехались по домам, тот, кто ремонтировал компьютер, начал обзванивать коллег с невероятной новостью. Решив на прощанье еще раз запустить старый жесткий диск из перегоревшего компьютера, он обнаружил, что тот вдруг заработал, и успел скопировать с него всю информацию. После этого диск отказал уже окончательно, и осмотр показал, что работать он в принципе и не мог.

Чудо рядом с нами

Вы не уверуете, если не увидите знамений и чудес. (Ин 4:48)

Очень часто мы относимся к чуду как к чему-то поражающему нас именно своей невозможностью, потрясением всех основ бытия. Но бывают ситуации, которые воспринимаются как чудо только через нашу веру, только через обнаружение промысла Божиего в самой обыденной и повседневной жизни. Такие явления из своего личного опыта мне и хотелось бы предложить. Все они связаны с критическими ситуациями в жизни человека. Но именно в эти моменты человек и бывает особенно искренен и воспринимает все значительно острее и правдивее, а всякая ложь уходит, ибо ей нет места. А для того, чтобы с твердостью переживать такие мгновения, неплохо бы поучиться у детей. “Бабушка,­ ­— спрашивает на похоронах Тимофей (2,5 года), — а дедушке там будет лучше?” — “Конечно!” — “А тогда что же ты плачешь?”.

Крест

Это было в 1986 году, когда разговоры о Боге и вере вне Церкви были почти невозможны. Я работал врачом скорой помощи. Выезжая на вызов, никогда не знаешь, в какой ситуации ты окажешься; приехать можно и к алкоголикам, и к наркоманам, и просто к “долго прождавшим” родственникам, хотя ты сам получил вызов только пятнадцать минут назад, — то есть возможны вспышки агрессивности.

В тот день мне помогала медсестра, которая была очень опытным специалистом и заботливой матерью, но уж если она раскрывала рот, то лучше всего было заткнуть уши. Казалось, никакой религиозной отзывчивости у нее не найти. И вот мы приезжаем на вызов к очень простой и малообразованной женщине лет шестидесяти, которая, как написано в карте вызова, задыхается. Передо мною находилась пациентка с огромной опухолью на шее, затрудняющей дыхание. Это явно у нее не первый день, и я, объяснив, как ей лечь в специализированный стационар, сел оформлять карту.

И вот, пока я пишу, до меня долетают слова: “А меня однажды уже вешали!”. Я отрываюсь от карты: “Когда?!” — “В сорок первом. Мы жили в Белоруссии и попали под оккупацию. Я, тогда еще девчонка, чернявая была. Немцы и решили, что я еврейка, и потащили на виселицу. А когда поставили на помост, прежде чем накинуть петлю, разорвали воротник. Я тогда глупая была — крестик носила. Вот они, увидев крест, поняли, что я не еврейка, и вешать меня не стали!”.

Мы внимательно слушали этот страшный рассказ. “Вета! — повернулся я к своей напарнице. — Если бы тебя однажды Крест Христов спас от смерти, ты бы смогла его после этого снять?”. Чувствовалось, что все услышанное проняло ее, и в священном ужасе и благоговении, но вместе с тем очень твердо она ответила: “Никогда в жизни!”. “А эта, — указал я на пациентку, — не только сняла и не носит, но и то время, когда носила, считает потерянным, ибо думает, что была, дурой!”.

Господь удивительным образом призывал Свое чадо, чтобы оно опомнилось и вернулось в Дом Отчий. Сам человек интуитивно чувствовал связь двух этих событий: эшафота и болезни — употребив в рассказе слово уже, но при этом остался глухим к Божиему глаголу.

Mens sana in corpore non vivo¹

Часто священнику бывает необходимо прийти на дом: причастить или пособоровать больного, освятить квартиру или просто побеседовать. Для причастия необходимо захватить с собою запасные Святые Дары. Они заготавливаются раз в год в Великий Четверг, высушиваются и всегда хранятся на Престоле в Дарохранительнице. В них не содержится отдельно Крови Христовой. Иногда родственники слишком поздно обращаются к священнику и Крови взять неоткуда.

За годы своего священства я заметил одну закономерность: если больного долго уговаривали, а он отказывался, то причастить его не удается, а если, несмотря на все его просьбы, или родственники, или иные какие-либо обстоятельства препятствовали этому, то человек перед смертью успевает все-таки приобщиться Святых Таин. Какое это имеет значение для православного сознания, я думаю, объяснять не надо.

Принципиально причащать больного в бессознательном состоянии нельзя. Но если доподлинно известно, что он, будучи в сознании, жаждал причастия, то священник может взять на себя ответственность и на свой страх совершить Таинство.

Второго февраля 2000 г., в четверг накануне мясопустной родительской, после того, как я отслужил Божественную Литургию и потребил Святые Дары, ко мне обратилась родственница умирающей. Я выяснил, что больная — без сознания. Мне не с чем было идти к ней, что повергло в отчаяние ее дочку: “Она так просила, а я все откладывала!..”. Учитывая, что после “Скорой” я пятнадцать лет проработал в условиях реанимации и анестезиологии, я решил, взяв запасные Дары, разобраться на месте. То, что я увидел, оптимизма не внушало: глубокая кома, нарушение мозгового кровообращения и обезвоживание организма у очень пожилой женщины, слабая сердечная деятельность и сильная одышка говорили о близкой смерти. Даже в условиях реанимации такие больные редко выдерживают более суток. По моим понятиям, бабушка не должна была дожить и до утра, даже если ей поставить капельницу. Отчитав дочку за потерянную возможность по-христиански подготовить к смерти мать, я для очистки совести все-таки дал кое-какие медицинские рекомендации, почти не сомневаясь в том, что они не помогут.

На следующий день я вновь служил, и в конце Литургии, опять-таки для очистки совести, попросил своих помощников позвонить на квартиру умирающей. Каково же было мое удивление, когда мне сообщили, что она еще жива! Я самодовольно соотнес это с тем, что были выполнены мои “реанимационные” указания, и через сутки после первого визита вновь был у постели больной, но уже с походной чашей с Христовой Кровью. На самом деле, как выяснилось, мои медицинские советы никто и не пытался выполнить, но состояние умирающей осталось практически таким же. Для меня это было свидетельством того, что духовная жизнь человека продолжается в любом его состоянии, что бабушка, жаждавшая причастия, услышав духом, что я могу прийти на следующий день, просто меня дождалась! Помолившись, я причастил ее.

Через три или четыре часа, когда я уже вернулся в храм, перед вечерней службой ко мне подошла дочка и сообщила, что мама ее умерла через полчаса после моего визита… Дочка была мирна и спокойна. Маму ее мы поминали уже на этой вселенской панихиде…

Неисповедимы Пути Господни

В том же 2000 году, перед Рождеством, как-то в середине недели у меня накопилось много треб, и в перерыве между утренним и вечерним Богослужениями я отправился к ожидавшим меня. Предстояло мне, как я полагал, двоих причастить и освятить одну квартиру. Всегда стараешься сначала посетить болящих, так как они говеют, и уж после идешь к тем, кто может спокойно подождать. Я так и распределил свое время. Взяв с собой две Частички Святых Даров, я причастил двоих страждущих и отправился пешком на освящение квартиры в один из самых дальних уголков нашего района, куда не ходит никакой транспорт. Как только мне открыли дверь, я понял свою ошибку. Полгода назад я уже причащал эту тяжело больную женщину, и просто что-то перепуталось в моей голове, когда я собирался, — причастить было уже нечем. Вернуться в храм и взять запасные Дары возможности не было, я просто не успевал. Извинившись, я пообещал прийти в ближайшую субботу, хотя всеми силами старался освободить середину дня той первой послерождественской субботы для личных целей. И возвращаясь в храм, я порицал себя, ибо, скорее всего, не получалось теперь исполнить все намеченное. Но что делать? Раз виноват, значит, и исправляй!

Через пару дней, отслужив субботнюю Литургию и поместив в маленькую походную чашу Частичку Тела и немного Крови Христа для той самой болящей, я вышел из алтаря; немного Крови Христовой оказалось в походной чаше только благодаря моей оплошности в середине недели.

Ко мне подошли мужчина и женщина среднего возраста. Они были чем-то взволнованы, в глазах читалась мольба. “Батюш­ка, — обратились они ко мне, — не могли ли вы причастить нашу маму? Она умирает. Тут недалеко, в поселке Восточном. Мы на машине довезем. Мы несколько раз обращались к нашему батюшке из церкви Димитрия Солунского, а он так и не смог. Сегодня вот к вам послал”.

Отказать я не мог, тем более что Святые Дары в дароносице находились у меня на груди. В голове, правда, промелькнул соблазн в виде досады: “А ты еще надеялся успеть все доделать; плакали твои сегодняшние заботы!”.

До Восточного — километров пятнадцать. Мы быстро доехали до места. Больная была в очень тяжелом состоянии, хотя и в сознании. Я смог ее напутствовать, а причастил только Кровью — она могла проглотить только жидкость. Но Кровь-то в чаше была!

Так Господь, соединив мою нерадивость с нерадивостью другого священника, устроил все, чтобы Его верная раба с миром отошла к Нему.

Меня же мои провожатые доставили на причастие к той, забытой мной, но не Богом, болящей из дальнего уголка и на той же машине отвезли в храм. Ко всему прочему, все так ладно спорилось, что я успел сделать все намеченные на ту субботу дела, хотя времени на их выполнение, казалось, вовсе не осталось.

Елеосвящение

Елеосвящение, или Соборование очень четко обосновано в Соборном послании апостола Иакова (Иак 5:14), очень любимо православным народом. Его точное назначение лично я могу определить как Таинство сугубого покаяния. Действительно, все молитвы, все подборки текстов Писания призывают пристально всмотреться в себя, опознать свою греховность и с мольбой уповать на Господа, прося у Него прощения и примирения. Мы больны грехом, и исцеления именно от этого недуга просим у Господа.

Наверное, самым замечательным в нашей православной жизни является чистая вера простых сердец, которые умоляют батюшку прийти и приготовить их родственника к встрече с Господом. Об одной ситуации, которая в значительной степени прояснила мое отношение к Елеосвящению, мне бы и хотелось рассказать.

Первого августа 2000 г., когда в Москве пребывали мощи великомученика и целителя Пантелеимона, меня по храмовому телефону разыскала женщина с просьбой причастить и пособоровать ее умирающую бабушку. Выяснив, что больная почти без сознания и в контакт практически не вступает, я взял с собой Святые Дары, надеясь, что все-таки смогу что-нибудь придумать, и отправился к ним.

Квартира, куда меня позвали, была довольно убогим жилищем, к тому же достаточно неопрятным; казалось, что полы там не подметались месяца три. Я прошел через проходную комнату, где громко кричал телевизор, а уставившийся в него также довольно неряшливо одетый мужчина лет двадцати, как выяснилось в дальнейшем, правнук болящей, курил так, что дымом заволокло всю комнату. У стены стоял диван с неубранной несмотря на послеобеденное время постелью; казалось, что белье не менялось с полгода. Здесь явно не ждали священника, точнее, до него не было никакого дела. Все это не настраивало на молитвенное делание, ради которого, собственно, я и пришел.

Пройдя дальше, я оказался в комнате умирающей. Обстановка также не отличалась опрятностью; хорошо хоть никто не курил. В комнате кроме больной находилась позвавшая меня раба Божия со своим шестилетним сыном. Внучка жила где-то на юге Москвы, кажется в Марьине, и добираться до нас, чтобы по-человечески ухаживать за бабушкой, ей было трудно; к тому же ее семейные обстоятельства, насколько я понял, тоже были неблагополучны.

Она была из неофитов, из тех, кто, по выражению Пастернака, “все готов разнесть в щепу и всех поставить на колени”. Замечательный пример ее рвения мне предоставил ее сын, когда мы с ним остались наедине: несколько дней назад они с матерью совершили паломничество к мощам целителя Пантелеимона в Николо-Перервенский монастырь, выстояли там часов десять в огромной очереди, а возвращались домой ночью пешком — городской транспорт не работал, а денег на такси не было. Вот благодаря этому внучкиному дерзновению я и оказался у постели умирающей: если должна быть исполнена всяческая правда Божия, то бабушку необходимо и причастить, и пособоровать.

Бабушка, в отличие от внучки, не выказывала усердия в вере, и если та за семь лет своего обращения пыталась всеми силами и разумением войти в православную практику и молитвенное делание, то она за все воспринятые ею крупицы церковности могла быть благодарной только своей внучке, которая за эти семь лет сумела ее уговорить один раз пособороваться и дважды причаститься, последний раз — полгода назад. Конечно негусто, но уже что-то.

Умирающая не подавала никаких признаков разумности. Мои попытки как-то войти с ней в контакт оказались тщетны, хотя это было отнюдь не коматозное состояние. В соборовании я сразу же отказал, а причастить ее, но только Кровью, все же решил — по вере внучки.

Поставив на молитву внучку и ее сына, я прочитал краткое “Последование о причащении тяжко болящего”, провел исповедь-молитву, которую провожу в тех случаях, когда человек не в состоянии сам предстательствовать за себя, дал разрешительную молитву и причастил больную. До самого последнего момента раба Божия не выказывала никаких признаков участия, но как только она приняла капельку Крови Христовой, то вдруг очень твердо и спокойно произнесла спасибо, — слово, очень никчемное в данной ситуации, если оно было обращено ко мне, а не к снисшедшему к немощи Господу Богу, но вместе с тем очень понятное для обыденной жизни как выражение благодарности, показало полное присутствие человека на Таинстве. Это почувствовали все. Внучка попыталась меня уговорить причастить бабушку Частичкой, но я не решился.

Времени на Елеосвящение у меня уже не осталось, но тут я и уяснил, что соборовалась бабушка шесть лет назад, и понял, что необходимо будет вернуться сюда еще раз. Дав совет внучке читать по возможности Евангелие, Псалтирь и любые молитвы, которые умирающая могла помнить еще с детства, я ушел, пообещав в ближайшие дни позвонить и договориться о встрече. Буквально через два дня, выискав “окно”, я вызвал внучку.

Бабушка была в том же состоянии и столь же безмолвна, но, памятуя о случившемся два дня назад, я приготовил все для Елеосвящения и начал службу. Когда я принялся читать канон, от одра болезни стали возноситься тихие, но очень четкие вопли: Простите! Прости меня! Это было так кстати и так вовремя; это было проявление максимальной разумности, на которую была способна девяностопятилетняя умирающая. Я воспринял это как крик души, обращенный и к Богу, и к внучке, и ко всем близким. Заблудшая душа во единодесятый час при всей своей немощи из последних сил смогла выразить свою жажду примирения и с Богом, и с ближним. Эти слова звучали в течение всего чтения канона. Когда же пришло время помазывать елеем, то на каждое прикосновение стручцом она отвечала знакомым, но уже не казавшимся никчемным спасибо. Мурашки бегали по коже, на голове шевелились волосы. Там, где, казалось, бесы устроили свой шабаш и нет места молитве, Бог призрел на немощь и смирение Своей рабы и посетил ее Своею благодатию. Каждое прикосновение святого елея вызывало благодарность страждущей. Эти прости и спасибо перемежались до завершения Таинства, которое у меня самого вызвало необычайное воодушевление. По окончании я вновь причастил ее, но уже, ничтоже сумняшеся, и Телом и Кровью.

Теперь я воочию знаю, что такое Таинство Соборования, ибо являюсь свидетелем того, как немощный человек при всей слабости веры был воздвигнут силою Божией благодати на молитвенное бдение и сумел принести посильное покаяние. И самым непреложным знаком случившегося для меня является тот бедлам, убожество и неразумие, помноженные на мой скепсис, которых не возгнушался Господь Бог.

“Пропавшая грамота”

Дарья Митрофановна была одним из самых близких людей для нашей семьи; все ее называли Данечкой. Мы с братом-священником и не помним времени, когда бы ее забота и ласка не окружали нас. Сама она была бездетной, как многие женщины, молодость которых совпала с войной. Нам она заменила бабушку. Но особенно любила она брата, в котором не чаяла души.

В конце 1998 г. она передала мне один очень важный документ, касавшийся брата, который я должен был проконсультировать у профессионалов. Я, однако, не спешил и положил бумагу в портфель, где она и оставалась до ближайшей оказии.

Седьмого января 1999 г. после Рождественской вечерни и нескольких бесед с прихожанами я ближе к полуночи возвращался домой. Меня встретили трое, каждый из которых в одиночку вполне мог справиться со мной, и крепко ударили по голове, так что я пролежал без сознания, как потом выяснил, минут сорок (мне же показалось — мгновение). Когда очнулся, то не увидел ни бандитов, ни портфеля. Голова гудела и кружилась; я, шатаясь, добрел до подъезда, с большим трудом вспомнил шифр кодового замка и пришел домой, одновременно перепугав и обрадовав домашних, — было уже за полночь, и все сильно волновались, а выглядел я, судя по всему, редким “красавцем”.

Наутро, пытаясь привести в порядок свои мысли, я вспомнил о пропаже. Но тут зазвонил телефон, — нашелся в каком-то сугробе мой портфель, и добрые люди сумели меня разыскать по телефонной книжке. Конечно, ни денег, ни каких-то мало-мальски полезных вещей там не осталось, но и паспорт, и бумаги сохранились, за что я был очень благодарен моим грабителям. Голова еще болела, я решил, что все на месте и не заметил пропажи того самого документа; мне и на ум прийти не могло, чтобы то, что касалось исключительно моего брата, могло понадобиться кому-либо еще.

Данечка была женщиной пожилой, с довольно серьезными проблемами со здоровьем. На Сретенье (15 февраля) она умерла. А через месяц брату понадобилась та бумага, и он попросил меня ее привезти. Я, обнаружив, наконец, пропажу, страшно расстроился — восстановить бумагу без участия покойной Дарьюшки было крайне сложно; я попробовал было, но результаты были малоутешительны. Получалось, что я очень сильно подвел брата.

Первого апреля с утра я оказался дома, что бывает не так часто. Вдруг мне позвонили, задали несколько вопросов, выясняя, имею ли я какое-либо отношение к Дарье Митрофановне, и сообщили, что нашлась та самая бумага. Я в ней нигде не упоминался и моих координат там не содержалось, но какая-то добрая женщина за три дня до этого обнаружила листочек, торчавший из-под подтаявшего снега, совсем неподалеку от того места, где я лежал без памяти, провела самостоятельные поиски и совершенно непостижимым образом вышла на меня. Утвердило ее в правильности выбора то, что я проживал в этом районе.

Первое апреля (девятнадцатое марта по старому стилю) — день памяти мученицы Дарии. Наша Дарьюшка отличалась необычайной хлопотливостью и усердием; один из ее “подвигов” даже запечатлен Солоухиным в рассказе “Чаша”. Не довести начатое дело до конца было выше ее сил. И здесь, чувствуется, пока не доделала — не успокоилась, прислав в день своих именин весточку с того света.

Сын

Когда в 1985 г. у меня родился Глеб, я был молодым врачом скорой помощи. Какие-то институтские знания были, но опыта, конечно, никакого, и когда он в возрасте полутора месяцев заболел, я не смог разобраться самостоятельно, что именно с ним произошло. Справедливости ради надо сказать, что проблема была не простая: на коже и слизистых стали появляться мелкие кровоизлияния в виде точечек и пятнышек, иногда сливавшиеся. Я всеми силами старался прогнать от себя мысль о каком-либо системном заболевании и пытался поначалу интерпретировать сие как самую банальную аллергию, хоть и прекрасно видел, что совсем на нее не похоже.

В это время мы находились на даче, и в местной больнице и не отвергли, и не утвердили моих опасений. Я решил больше не искушать судьбу, схватил в охапку своего отпрыска и отправился в Москву, в Филатовскую больницу.

Доктора с очень озабоченным видом осмотрели малыша, не придя ни к какому определенному выводу, но чувствовалось, что прежде всего они склоняются к какому-то неясному системному поражению организма. Порекомендовав при отсутствии улучшений обращаться вновь, они отпустили нас домой. Убаюкивало то, что ребенок был довольно спокоен.

Однако к утру стало ясно, что ждать больше нельзя, — мальчик медленно превращался в маленький синячок. Я помчался к очень ценимому мною педиатру, человеку редкой трезвости ума, который вел прием в поликлинике при той же Филатовской больнице. Тот поставил первый пришедший ему в голову входной диагноз на госпитализацию и отправил нас по “скорой” в инфекционную больницу — там разберутся. Там разобрались только отчасти: отвергли инфекцию и с неясным диагнозом переправили в Морозовскую больницу.

Моя жена легла в стационар вместе с мальчиком и передавала мне все сведения, которые ей удавалось выяснить у лечащих врачей. Она тоже закончила медицинский институт, но я имел некоторое преимущество: я мог дома, обложившись книгами, анализировать всю поступавшую информацию.

Проблема оказалась даже серьезнее, чем я предполагал при самых худших первоначальных раскладах. Доктора предполагали диагнозы, сулившие либо пожизненную инвалидность, либо смерть. Мне казалось, что я головы не терял, но, поскольку и информация поступала не без искажений, через несколько дней пришел к четкому выводу, что у ребенка белокровие.

Я очень хорошо помню это ощущение; помню высоту летних лип аллеи Морозовской больницы и свою попытку решить, глядя в небеса, проблему “слезинки ребенка”. Я воспринял все как приговор и смирился с ним. Больше всего поражало то, что этот маленький живой комочек, который умел только попискивать и плакать, оказался таким нужным и дорогим на фоне неизбежного расставания, — а я-то полагал, что не успел к нему привыкнуть… Оставалось только молиться.

Я пришел домой. Делать ничего не хотелось; было ощущение какой-то опустошенности и неустроенности. Я взял в руки Евангелие. Не могу сказать, что очень хорошо, но в общем-то я знал его содержание. Хотелось открыть наугад и попасть на какое-нибудь чудо, наподобие воскрешения дочери Иаира; при этом я прекрасно понимал, что такой подход невозможен, ибо всякое гадание недопустимо. Проведя некоторое время в борениях и “успокоив” свою совесть рассуждением, что читать Благую Весть, в конце концов, — не грех, я раскрыл текст. Преодолеть соблазн так и не удалось, — уж очень хотелось наткнуться на что-нибудь чудесное, и это преследовало меня в течение всего времени чтения. Книга “раскрылась” на четвертой главе Евангелия от Иоанна. Я несколько расстроился, что не от Луки, — там больше чудес-исцелений. Каждая прочтенная фраза вызывала жуткий протест. В своем эгоизме и нетерпении я не хотел ничего иного, кроме истории о чуде. Мне совсем не хотелось знать, что Христос приобретает учеников (Ин 4:1–3); мне безразличен был город Сихарь, меня раздражали самарянка, колодец Иакова и все местные жители, и казалось, что весь богословский смысл беседы о живой воде ко мне не имеет никакого отношения. Несколько раз возникало желание оставить чтение, ибо я понимал, что с молитвой здесь нет ничего общего, но каждый раз в какой-то тайной надежде я с усилием преодолевал этот вторичный соблазн маловерия: раз уж начал читать — дочитай хотя бы до конца главы.

Надежды и сил практически не осталось, когда меня, как молнией, ударило после прочтения сорок шестого стиха: В Капернауме был некоторый царедворец, у которого сын былболен. Я напрочь не помнил этого Евангельского отрывка! Описать, что произошло дальше, практически невозможно. Все дальнейшее чтение сопровождалось бившей в виски мыслью: “О Господи, сколько же можно сомневаться в Тебе, и сколько же Ты можешь терпеть мое неверие, и за что Ты посещаешь меня, как жителей Галилеи?!”. Когда же я дошел до слов пойди, сынтвой здоров (Ин 4:50), то понял окончательно, что самое страшное позади.

Я довольно закрытый человек, но в данный момент оставаться один не смог. Позвонил отцу, который вскоре приехал ко мне, зареванному, и как-то успокоил. Вечером, приехав в клинику, смог сказать жене только одно: “Я знаю, что Глеб выздоровеет!”.

Дела его действительно с этого дня пошли на поправку. Приблизительно через месяц его выписали с гораздо более невинным диагнозом и с рекомендациями всяческих предосторожностей. Ребенок вырос; больше подобных приключений не было. Более того, анализ крови всегда был более благоприятен, чем при этой болезни.

Только через несколько лет, учась в ординатуре Института Переливания Крови, я узнал о существовании болезни, которой, наверное, на самом деле болел мой сын. Я очень хорошо понимаю, что и я сам, и педиатры могли ошибиться в диагнозе, но еще больше понимаю, что когда я читал четвертую главу Евангелия от Иоанна, я был в Той Реальности, в Которой был.

^{_________________}

Я отдаю себе отчет, что далеко не все мои оценки бесспорны, но все написано именно так, как я это воспринял, как это запечатлелось в моем сознании. Именно поэтому я сохранил столько подробностей и деталей и указал ошибки и неточности в своих собственных действиях и суждениях. Для меня очень важным является сам вывод из увиденного.

У Ремарка в романе “Возвращение” есть потрясающее описание Теофании²; оно явно автобиографично. Писатель подобрал изумительные слова, чтобы передать пережитое им событие, он был предельно честен. Но остался таким же чистосердечным атеистом, и вывод из увиденного им — соответственный: он считал, что пережил единение с “Природой”, правда, что это такое, не объяснил. Но для него это могло означать все, что угодно, только не встречу с Живым Личным Богом.

Я взываю к нашему голосу веры. Нам трудно уверовать, не увидев чудес. Но надо только всмотреться глазами веры; ведь они всюду вокруг нас, так что мы пребываем в Божией любви неотлучно (Рим 8:35–39), ибо Богом живем и движемся исуществуем (см. Деян 17:28).