Закон тяготения
В волнах смутного времени проблески Истины редки.
Одиночки-старатели цедят прибрежный песок.
Только фибры души — узловатые цепкие ветки —
Все ползут к небосводу, который далек и высок.
Гнет к земле, как проклятье, жестокий закон тяготения,
И осенней листвой осыпаются грустные дни.
Но в негибнущей жажде над перстью земной воспарения
Мы немного и птицам, и Ангелам Божьим сродни.
Словно в притче евангельской малое семя горчичное,
Убаюкана в люльке цветных сновидений душа —
Знать не знает, что Царство внутри безграничное,
Все порхать бы ей бабочкой, в танце неровном кружа.
Только ветром ненастным срывает покровы беспечности,
Перед внутренним взором стыдливо встает нагота.
Как из семени стебли, появятся мысли о вечности,
Из-за лиственной кроны проглянет небес чистота.
От земли естеством, плодоносим по роду и племени,
Гордый ум признавая своим безусловным вождем.
Почему же случается так, что мы время от времени
Смотрим в небо тоскуя и помощи трепетно ждем?
Потому что, хотя разрослись под землей корневища,
Мы по духу — иные, стихии неведомой чада.
Ведь познание Истины — наша насущная пища,
До нее нам при жизни ветвями дотронуться надо.
* * *
Человеческая жизнь, словно нить, тонка,
Паучками повисим мы на ней пока.
И пока дано нам зреть Божью красоту,
Все успеть хотим допеть, после — в немоту.
Паутинка уплывет вдаль осенним днем.
И, игрушки побросав, мы за ней уйдем.
В небесах ли, на земле — где покой найдешь?
И в твоих вчерашних снах правды ни на грош.
Что же делать — всякий раз ускользает нить,
Ускользает тихо суть — и кого винить?
Сердце бьется мотыльком в пламени свечи,
Дрожь и трепет и лучи, непонятно чьи.
Пожалей невзрачный миг и пролей слезу,
После будем вспоминать, каково внизу.
Как плыла осенним днем паутинка вдаль
И как мед сладка была тихая печаль.
* * *
Я прошу тебя, память, отжившее вычти,
Не тревожь вереницей вчерашних картин.
Мне милее теперь Соломоновы притчи,
И с душою своею я один на один.
Можно долго гадать, как же так получилось.
Добровольно я сам не ушел бы в затвор.
Но неведомы Божии судьбы и милость —
Я живой и сраженье веду до сих пор.
Ни ковчега жилец, ни пустыни отшельник,
И беззвучен с иконами мой разговор.
Я — живой, но в права не вступивший наследник,
Судия мне не вынес еще приговор.
Я учу по страницам священной Псалтири
Человечьего сердца смиренный язык.
Видно, нужно еще погостить в этом мире,
Чтобы разум к словам покаянья привык.
Пусть я падаю часто, сбивая колени,
И ропщу малодушно на свое житие,
Но от скверны душевной, от безволья и лени
Очищаюсь молитвой, солью слова ее.
Об одном лишь молю, одного лишь желаю:
Быть отныне и присно в Божьей воле святой.
Чтобы накипь житейская, скверна земная
Растворились, как тени, в свете благости той.
Апология болезни
Все по теченью плывем, по течению.
Вспять или к берегу не повернуть.
Где же найдется ограничение,
Что остановит безудержный путь?
Наши суденышки благоустроены,
Все заготовлено впрок на века.
Но это счастье — до первой пробоины,
До первой ссадины, до синяка.
Плоть подчинила себе ощущения,
Чувственной неги вкушая нектар.
Кто пожелает от благ отречения?
Это не воли призыв, это — дар.
Воля слаба, быстротечно желание,
В жилах живуч муравьиный инстинкт.
Вот и приходит заболевание,
Чтобы из вод заблужденья спасти.
Так дуализм роковой разрешается,
Так наступает в судьбе перелом.
Взгляд любодейный к душе обращается,
Мир изучая под новым углом.
Наши болезни — ограничение
Не на добро направляемых сил.
Тела болезни — залог исцеления
Разума, чтоб справедливо судил.
Тление плоти — души обновление,
Опыт смирения, труд волевой,
Блудного сына домой возвращение,
Луга духовного цвет полевой.
Так расступаются воды забвения,
Новый Израиль из плена ведя.
Жизни земной познаем назначение:
Странствовать, Бога и ближних любя,
Чтобы к исходу земного кружения,
Хищно талант не упрятав в горсти,
Чистую душу во всесожжение,
В жертву Христу нам суметь принести.
* * *
Лежит на ладони Господней мой хрупкий мирок.
Лежит как пушинка, готовая в вечность сорваться.
Уже уходить, а ведь только ступил на порог.
И чем объяснить, что в себе не успел разобраться?
Не сказано слово, не сыграно несколько нот —
В итоге всегда остается несделанным что-то.
Как тень, человека преследует вечный цейтнот,
Внося искажения в точность любого расчета.
И то, что казалось твоим, ускользает из рук,
Подобно сухому песку переменчивой дюны.
Власть ветра и тления сгладит и форму, и звук.
Где Дух не живит, остаются лишь мертвые руны.
Святая Премудрость несет отрезвляющий свет
Несчастным, плененным в житейское марфино рабство:
От дел на земле человеку спасения нет,
Но паче ищите в себе сокровенное Царство.
И твердо усвойте, хоть в помыслов сумрачный лес
Вас древний соблазна отец постоянно заводит:
Деянье имеет реальную цену и вес,
Когда без лукавства из чистого сердца исходит.
Не дай же, о Боже, быть ввергнутым в льстивый обман,
Блуждать на путях, приводящих к преддверию ада.
Не здесь наша родина — здесь лишь страстей океан.
С небесной какая земная сравнится награда?
Панцирь
Следы минувших войн на панцире моем,
Блистательных побед и горьких поражений.
Он сросся намертво с костями и хребтом,
Определив навечно логику движений.
Я позабыл о том, что есть свободный вздох.
Я доверяю лишь холодной мощи стали.
Но каждому сраженью истекает срок:
И не нужны мои доспехи стали.
И рыцарская честь — свистящий ветра звук.
За что боролись мы, мечом своим блистая?
Освобожденных нет. Одни кресты вокруг.
Кресты и хищных мародеров стая…
Как тяжело в груди от ноши броневой!
Ни мира, ни войны — и враг не обнаружен.
Пред этой нисходящей с неба тишиной,
Как легкий мотылек, я слаб и безоружен.
Поверженный, поймешь, как ты ничтожно мал,
И злобою со злом бессмысленно бороться.
Быть может, лишь тогда сквозь панциря металл
Неведомым путем росток любви пробьется.
* * *
Иконы — это небольшие двери.
Они нас в жизнь иную приглашают.
Войти сквозь них дано по нашей вере:
Одних — впускают, а другим — мешают.
Иконы — это светлые оконца,
И в каждом боголепный лик сияет:
То строго поглядит, то улыбнется,
То дивное смирение являет.
Пройти сквозь позолоту краски к ним бы,
Но так ничтожны силы человечьи,
И мы лишь издали глядим на нимбы,
Лампады зажигаем, ставим свечи.
Но чудо происходит и от взгляда
На эти Духом дышащие лица.
И утешенье есть, и слов не надо,
И сердцу сладко и легко молиться!
Плач о плаче
Не могу согретися слезами,
яже к Тебе любве.
Из молитвы Покаянного канона
Я слепее, чем евангельский слепец,
Ибо собственной не вижу слепоты,
Не взываю к Тайнозрителю сердец,
Чтобы вызволил из этой темноты.
Я, зачатый в беззаконье и грехах,
Сам себе и оправданье, и закон.
И личины в искривленных зеркалах
Мне милее строгой святости икон.
Я построил ограниченный мирок,
И, какой бы путник в дверь ни постучал,
Я не выйду встретить гостя на порог,
Никогда в замке не поверну ключа.
Я не ведаю того, что духом нищ,
Потому гляжу на нищих свысока.
Молчаливый прах погостов и кладбищ
Ничего в душе не пробудил пока.
Я безумно средостение воздвиг
Между горним миром и самим собой.
И беззвучно сердце, и бессилен крик,
И ответа нет из выси голубой.
Но не плачется, не увлажнить очей!
Нет слезы, хотя она нужна сейчас.
Просто плакать из-за всяких мелочей.
Трудно умилиться в покаянья час.
Просидит весь век на сундуке пустом
Гордый ум — несостоявшийся богач.
Лишь смирение исторгнет тихий стон:
Ниспошли нам, Боже, благодатный плач!