Главная Человек Наши современники

Андрей Золотов: После войны ненависти к немцам у нас не было (+Видео)

Вдруг идёт какой-то военный человек, берёт меня на руки. Я его не узнаю. Он мне говорит: «Я – твой папа».
Размышлениями и воспоминаниями делится Андрей Андреевич Золотов, искусствовед, художественный и музыкальный критик, основатель и главный редактор Студии фильмов об искусстве Творческого объединения «Экран» Гостелерадио СССР (с 1973). Советник Председателя правления – ныне Главного редактора Агентства печати «Новости» – «РИА Новости» (с 1994 года). Действительный член и вице-президент Российской академии художеств.

Когда началась война, мне было три с половиной года, и я сам себя спрашиваю, с какого времени я себя помню? С этого времени помню. Я помню первый день войны.

Помню, что отец в то время учился в военном учебном заведении здесь под Москвой, у них был коллективный выход в Музыкальный театр имени Станиславского и Немировича-Данченко. Помню, что шли с семьями, и меня взяли.

Помню, что это была оперетта «Цыганский барон». Чётко помню, что в зале были синие кресла. (Потом цвет кресел в зале менялся, но сейчас его вернули). И я помню, как в антракте всех военных, включая моего отца, собрали и увезли – началась война.

Отец сказал: «Из Москвы никуда не уезжать, Москву не сдадут никогда», – он был абсолютно в этом уверен. И потому мы отказались от организованной эвакуации вместе с отцовским учебным заведением, строго следуя указаниям отца. Надо сказать, что в семье была какая-то не сказать – подчинённость, но огромное уважение родителей друг к другу, которое я вынес для себя на всю жизнь.

Тем не менее, в сорок втором году нас фактически насильно заставили уехать. По историческим источникам я знаю, что в этот момент на фронте было совсем напряжённое положение, но в чём это конкретно проявлялось – не помню.

Наш дом был длинный, Т-образный, во дворе было бомбоубежище. А над нами, на третьем этаже жил военный, очень милый человек по фамилии Пóляк. И вот в очередную бомбёжку мы пошли в бомбоубежище, и он взял меня на руки. И пошёл не через дворовый наш скверик, а по тротуару вдоль дома.А в скверик упала бомба.

Потом – выезд в эвакуацию. Мать решила: если ехать, то в Пензу – в Пензе у неё жила сестра. Мы приехали в Пензу.

Помню ли я этот вагон? Да, помню, что было много народа. Каких-то ужасов – не помню. Знаете – странное дело: со временем всё становится всё более и более нормальным и естественным. Ощущения, что теперь всё плохо, а тогда было очень хорошо нет. И тогда вроде всё было, как было, и сейчас – как есть. Помню, что в поезде было много народу и, конечно, это был не вагон СВ и, думаю, даже не купейный.

Когда мы приехали в Пензу, то, поскольку у нас не было документов на отъезд, нас не выпускали дальше вокзала. Часть вокзала, куда нас выпустили, была отгорожена какой-то решёткой. И мама попросила какого-то мальчика по ту сторону этой решётки пойти по адресу Володарского, дом такой-то, сказать, что приехала сестра.

И он пошёл, пришла её сестра, сказала всем властным людям, кто мы, и что она подтверждает, что берёт нас к себе. Так мы очутились в Пензе.

Помню, что я заболел и меня привели в поликлинику. Я открыл дверь и увидел знакомого врача, и закричал: «Тётя Вера!»

В московском детском саду, где я был, была врач, Вера Яковлевна Кочнева. Какими-то судьбами она тоже оказалась в Пензе. Мы так обрадовались друг другу, и породнились, и до конца её дней дружили- с ней, с ее сыновьями Владимиром и Геннадием – в общем, стали родственниками.

Помню, как мы гуляли с ребятами на этой самой улице Володарского, и вдруг идёт какой-то военный человек, берёт меня на руки. Я его не узнаю. Он мне говорит: «Я – твой папа». А я отвечаю: «Нет, мой папа на фронте». – Отцу выпал тогда совсем короткий отпуск.

Помню подвальный этаж деревянного дома, где жила семья сестры моей мамы – и мы там жили.

Потом уже я приезжал в Пензу, где и музей Мейерхольда, и художественное училище имени Савицкого. А тогда этого для меня не существовало, а была только улица Володарского и тот деревянный дом.

Вернулись в Москву в сорок четвёртом году, ещё до Победы.

В сорок пятом году я пошёл в школу, и, что было поразительно, мы с третьего класса начали учить немецкий язык. Вот, казалось бы, такое неподходящее время для изучения немецкого языка. Но был прелестный совершенно учебник – я его храню. Конечно, там было: «Es lebe Genosse Stalin!». Но была дивная учительница – Наталья Петровна Шелковникова, красавица, умница.

И не было ненависти, не жили мы этим. Хотя, казалось бы, самое время – ещё всё болит.

Подготовила Дарья Менделеева

Видео Александра Самсонова

Читайте также другие воспоминания А.А. Золотова:

Поскольку вы здесь...
У нас есть небольшая просьба. Эту историю удалось рассказать благодаря поддержке читателей. Даже самое небольшое ежемесячное пожертвование помогает работать редакции и создавать важные материалы для людей.
Сейчас ваша помощь нужна как никогда.
Лучшие материалы
Друзья, Правмир уже много лет вместе с вами. Вся наша команда живет общим делом и призванием - служение людям и возможность сделать мир вокруг добрее и милосерднее!
Такое важное и большое дело можно делать только вместе. Поэтому «Правмир» просит вас о поддержке. Например, 50 рублей в месяц это много или мало? Чашка кофе? Это не так много для семейного бюджета, но это значительная сумма для Правмира.