Ангел-хранитель Московской духовной академии. Памяти Константина Ефимовича Скурата

Кто я такой, чтобы писать об этом человеке? И в учениках у него я ходил недолго, и знаком с ним как следует не был. Но вот не стало Константина Ефимовича Скурата, заслуженного профессора Московской духовной академии, и вдруг так захотелось написать о нем несколько строк.

Архимандрит Савва (Мажуко)

Я из церковных скифов — можно ли так назвать наше христианское поколение? Да, вполне законное прозвище. В начале девяностых в храмы хлынул такой поток восторженных и наивных неофитов, который Русская церковь не видела, пожалуй, со дней великого крещения в Киеве. 

Любопытные и дикие скифы приходили брать уроки у Солона, мудрейшего из греков, пугая этим не только греков, но и своих земляков. Неофитская молодежь девяностых — племя дикарей, очарованных нетленной красотой Евангелия. 

Да, мы были дикарями, эта религиозная дикость прорывается у нас даже сейчас после трех десятков лет церковной жизни, и, наверное, наш пламенный энтузиазм, а также небывалое количество светских чужаков пугали и радовали людей церковной традиции, которым мы обязаны так многим.

В 1994 году я в числе других церковных скифов атаковал Московскую духовную семинарию и, к своему великому счастью, был принят в число студентов. В те годы был какой-то невероятный конкурс, огромное число жаждущих учиться, и никогда не забуду, как плакали одаренные и совсем юные ребята, которые не смогли поступить. Хочу верить, что в наш практичный век остались еще юноши, способные об этом плакать.

Великие мудрецы открыли свои сокровища! Наш великий златоуст Алексей Ильич Осипов! Кротчайший и молитвенный отец Георгий (Тертышников) — благоговейнейший аскет, Алексей Константинович Светозарский — умный и правдивый! А отца Матфея студенты называли просто «батя», потому что он стал легендой при жизни и авторитетом непререкаемым. 

Константин Ефимович Скурат преподавал у нас катехизис, предмет, ненавидимый поколениями семинаристов на протяжение столетий. У нас был филаретовский учебник, и к каждому занятию надо было учить наизусть страницами. Не люблю учить наизусть. А кто любит? Приходилось вставать в четыре утра, чтобы затвердить урок. Учишь, учишь… Вокруг столько интересного: в библиотеке море старинных книг и журналов, в хоре разучиваем новые произведения отца Матфея, в книжной лавке столько новинок! А тут — перечень скучнейших цитат. 

Как раз в этот год возле Духовской церкви открывали мощи святителя Филарета (Дроздова), и мы, студенты, бегали каждый день узнавать новости и наблюдать за археологами. А потом были торжества канонизации. Константин Ефимович пришёл на урок сильно взволнованный и прерывающимся голосом сказал:

— Братья! Сегодня канонизировали святителя Филарета, автора учебника, по которому мы занимаемся. Теперь это не просто учебное пособие, а творение святого отца.

Прослезился и поцеловал свой старенький учебник.

Потом я узнал, что он преподавал этот предмет с 1955 года! До появления меня, церковного скифа, профессор каждый год читал привычный курс на протяжение почти сорока лет, и его любовь к своему предмету осталась настолько же свежей и юношески взволнованной! Что это за люди такие?

Потом я неоднократно видел его в храме на молитве. Наш преподаватель просто дышал достоинством и благоговением. Для нас, скифов, здесь есть какое-то противоречие: или достоинство, или благоговение — совместить невозможно! А наши мудрые лаврские учителя были такими — степенными, достойными и искренне благоговейными. 

Я помню Константина Ефимовича не только в светском костюме, но и в стихаре. С каким достоинством он носил эту одежду, которая так легко достается мальчишкам-алтарникам! Видно было, что для старенького профессора этот простенький стихарик — великая честь!

Есть люди, знавшие Константина Ефимовича близко, вместе работавшие, много общавшиеся — пусть они напишут о его заслугах перед церковной наукой, перед многими поколениями священников и епископов, приобщившихся мудрости от его благоговейных уст. Я всего лишь благодарный скиф, и для меня главной заслугой и ценностью этих великих лаврских старцев было то, что они всегда были.

Наше христианское поколение называют поколением церковных романтиков. Нет, товарищи! У большинства из нас романтизм слишком скоро выцвел и осыпался. Это из нашего поколения вышли самые горькие церковные циники. Настоящие романтики, подлинные, цельные — это те, чьё, может быть, самое главное служение — пребыть до конца.

Как это объяснить? Мы все торопимся и спешим. Даже церковь перешла в скоростной режим. Люди меняют места, убеждения, семьи и образ жизни — ведь так много возможностей, чего себя ограничивать — надо попробовать, пока жив! И все это время, пока мы мечемся, сомневаемся, пробуем новое и модное, бесконечно переезжаем, где-то в лавре из года в год профессор исправно приходит на свои лекции, тщательно готовится, терпеливо выслушивает студентов, спорит с батюшками-заочниками — десятилетия, изо дня в день, одной тропинкой, привычными словами, но с юношеской взволнованностью влюбленного!

Если и осталось что-то воистину редкое и крайне нужное в этом мире — это люди, верные своему служению. Несмотря на все моды и всеобщее смятение ты знаешь, этот профессор, этот батюшка, этот доктор всегда на месте. Когда бы ты ни пришел, он всегда будет на своем естественном месте, куда Господь его однажды поставил. Как это утешает, когда есть на свете какой-то островок прочности, подлинности, крепкой верности.

У профессора Скурата большая библиография, неоспоримые заслуги перед наукой и педагогикой. Но для меня, вечного студента и вечного церковного скифа, гораздо важнее то, что этот человек просто был, причем всегда был на своем месте.

Церковные скифы быстро обжили древние лаврские стены, расколдовали все монастырские башни и библиотеки, а Академию у Троицы между собой стали пренебрежительно именовать «системой», разбирая по косточкам все ее изъяны и промахи, стараясь побыстрее «свалить» — то ли «из системы», то ли «систему». Юноши с кривыми улыбками не сразу разглядели то, что хорошо видели наши академические старожилы — нетленную красоту служения этому священному месту, этому благородному делу.

Не будь у меня богословского образования, я бы ни капли не сомневался, что Константин Ефимович, так любивший нашу школу, после смерти перейдет из разряда профессоров в чин ангелов-хранителей Московской духовной академии. 

Встретит его Спаситель у врат рая и скажет:

— Что ж, Константин Ефимович, пожалуйте в рай!

— Господи, в рай-то я всегда успею. Можно я еще немножко за Академией присмотрю?

Что бы ответил Господь? У меня нет сомнений:

— Присмотри, отец, присмотри!