Боль утраты. Наблюдения. Часть 1
Я никогда не думал, что горе похоже на страх. Мне не страшно, но чувства, которые я испытываю, похожи на внезапный испуг: та же внутренняя дрожь, то же беспокойство, постоянная зевота, мне трудно глотать.
Иногда это похоже на легкое опьянение, иногда — замешательство. Как будто между внешним миром и мной существует невидимая мягкая, как одеяло, перегородка. Мне трудно воспринимать то, что говорят окружающие. Вернее, я не желаю слушать их разговоры. Мне не интересно, о чём они говорят. С другой стороны, я хочу, чтобы они говорили исключительно обо мне. Я ненавижу оставаться один в комнате. Вот если бы «они» разговаривали между собой, а не со мной. Бывают моменты, они всегда неожиданные, когда что-то внутри меня пытается уговорить меня, что не так уж всё ужасно, не так безнадежно. Кроме любви в жизни есть другие радости. Ведь был же я счастлив до встречи с Х. У меня есть ещё много, как говорят, источников удовольствия. Брось, не так уж всё плохо. Я немного стыжусь этого внутреннего голоса, но это кажущееся облегчение быстро проходит. Внезапный толчок раскалённой памяти — и весь этот «здравый смысл» улетучивается, как исчезает крохотный муравей в пламени свечи. И меня отбрасывает назад, к слезам и страданию. «Слёзы Магдалины». Иногда я предпочитаю эти моменты агонии, по крайней мере, они честны и чисты. Но это погружение в море жалости к себе, это противное липко-сладкое удовольствие, которое испытываешь при этом, мне отвратительно. Я отдаю себе отчёт даже во время этих приступов, что я искажаю её образ. Ст`оит только поупиваться этими настроениями буквально несколько минут, и вместо живой женщины я проливаю слезы над куклой. Слава Богу, память о ней так сильна (всегда ли она будет так сильна?), что такие минуты проходят, не оставляя видимых следов. Её ум был сильный и гибкий, как леопард. Ни страсть, ни нежность, ни боль не могли разоружить её разум. Он чуял первые признаки слюней и сентиментальности, вспрыгивал и валил тебя с ног, прежде чем ты успевал сообразить что произошло. Сколько моих мыльных пузырей она моментально прокалывала своей острой булавкой! Я быстро научился не нести вздор, разве только из чистого удовольствия наблюдать её реакцию — и снова горячий раскалённый толчок — быть ранимым и смешным в её глазах. Ни с кем другим я так не боялся показаться смешным.
И никогда ни от кого я не слышал о том, что скорби сопутствует лень. Это не касается моей работы — здесь машина крутится, как обычно — я не способен к малейшему усилию, мне тяжело не только написать, даже прочесть письмо, зачем бриться по утрам, какая разница, гладкое или небритое у меня лицо? Говорят, что несчастный человек жаждет отвлечься, как угодно, лишь бы уйти от себя. Но бывает и так: человек, уставший, как собака, просыпается среди ночи от холода, ему нужно лишнее одеяло, чтобы согреться, но он скорее пролежит всю ночь, трясясь от холода, чем встанет и достанет это одеяло. Не трудно понять, почему одинокий становится неряшливым, а со временем грязным и отвратительным.
Тем не менее, возникает вопрос: «Где же Бог?» Это самый тревожный симптом. Когда ты счастлив, так счастлив, что не нуждаешься в Нём, ты даже чувствуешь, что обращение к Нему лишь отвлечёт тебя, и если всё-таки ты опомнишься и обратишься к Нему с благодарностью, Он, по крайней мере ты так чувствуешь, принимает тебя с распростёртыми объятиями. Но попробуй обратиться к Нему, когда ты в отчаянии, когда все надежды напрасны, и что тебя ожидает? Двери захлопывается перед твоим носом, и ты слышишь, как дважды поворачивается ключ в замке, гремит засов — и потом тишина. Нечего больше ждать, поворачивайся и отправляйся, откуда пришёл. Окна темны. Похоже, что в доме никого нет. И неизвестно, был ли кто там прежде. Когда-то казалось, да. И прежняя уверенность в том, что дом был населён, была такой же сильной, как теперь — там никого нет. Что это значит? Что означает Его явное присутствие во времена благополучия и полное отсутствие тогда, когда тебе необходима Его помощь в самый тяжелый момент твоей жизни?
Сегодня я поделился этими мыслями с С. Он напомнил мне, что то же самое произошло с Христом: «Почему ты оставил меня?». Я знаю, но от этого не становится легче и понятнее. Я не думаю, что существует опасность утратить веру в Бога. Истинная опасность состоит в возможности поверить в то, что Он — плохой. Я боюсь не того, что я прихожу к выводу «оказывается, Бога нет!», но: «Так вот какой Он, оказывается, и нечего себя обманывать».
Старики покорились и сказали: «Да будет так». Как часто горькую обиду подавляет смертельный страх, и притворная любовь, да, именно притворная, пытается прикрыть истинное чувство ужаса.
Да, проще всего сказать «Бога нет», когда мы больше всего в Нём нуждаемся, потому что Его — нет, Его не существует. Но тогда почему Он есть тогда, когда, если быть откровенным, мы можем обойтись без Него?
Как бы то ни было, в одном я уверен: брак был создан для меня. Я никогда не поверю, что религию придумали, чтобы прикрыть наши бессознательные желания и заменить ею секс. Потому что эти несколько лет, что мы были вместе, мы наслаждались любовью во всех ее проявлениях: временами серьёзные и весёлые, романтически-приподнятые и приземлённые, иногда — иногда драматические, как гроза, временами — удобные и уютные, как домашние шлепанцы. Ни единая крупица тела и души не остались неудовлетворёнными. Если бы Бог заменял собой любовь, мы по идее должны были бы потерять к Нему всякий интерес. Кому нужна подделка, если у тебя есть подлинник? Но этого не происходит. Мы оба знали, что помимо друг друга нам нужно было что-то ещё, нечто, чему нет названия, какая-то смутная потребность. Другими словами, когда любящие вместе, им больше ничего не нужно, не нужно, к примеру, читать, есть, дышать.
Несколько лет назад умер мой друг, и какое-то время я испытывал сильное чувство уверенности, что он продолжает жить, даже более полнокровной жизнью. Я молил Бога, чтобы Он дал мне хотя бы сотую долю такой уверенности после её ухода. И снова никакого ответа. Запертая дверь, железный занавес, пустота — абсолютный нуль. «Тому кто просит, ничего не отпустится». Было глупо и просить. И теперь, даже если похожее чувство уверенности и посетит меня, я не стану ему доверять. Я подумаю, что мои мольбы вызвали самогипноз, не более того.
В любом случае, я постараюсь держаться подальше от спиритов, я ей это обещал, она знала кое-что об этой компании.
На словах легко исполнять обещания, которые ты давал умершему. Но я начал убеждаться, что уважение к воле покойного — ловушка. Вчера, например, я вовремя остановился, прежде чем сказать о какой-то ерунде: «Ей бы это не понравилось». Это несправедливо по отношению к другим. Скоро я начну употреблять «этого бы хотела Х.» как инструмент домашней тирании, её «желания» станут всё более прозрачным прикрытием моих собственных желаний.
Я не могу говорить о ней с детьми. Как только я пытаюсь заговорить о ней, я вижу на их лицах не скорбь, не любовь, не жалость, не страх, но самое фатальное из всех видов «непроводимости» — стыд. По их виду можно предположить, что я совершаю что-то непристойное. Они страстно желают, чтобы я замолчал. То же самое ощущал я, когда после смерти матери мой отец упоминал её имя. Я их не осуждаю. Так уж устроены мальчики.
Иногда я думаю, что стыд, обыкновенное чувство неловкости, бессмысленное смущение часто больше мешают совершать добрые поступки и просто чувствовать себя счастливым, чем что бы то ни было. И не только в юности. Правы ли мальчики? Что бы подумала сама Х. об этой ужасной тетради, к которой я всё время возвращаюсь? Не отвратительны ли эти записи? Когда-то я прочёл такую фразу: «Всю ночь я провел без сна, думая о зубной боли и о бессоннице». Это очень похоже на жизнь. Часть любого страдания является тенью или отражением этого страдания. Факт тот, что ты не просто страдаешь, но и одновременно думаешь о том, что ты страдаешь. Я не только проживаю каждый бесконечный день, испытывая горе, но каждый день я живу, думая о том, что каждый прожитый день я испытываю горе. Может быть, эти записи только усугубляют мои страдания? Просто подкрепляют монотонное, как движение мельницы, кружение мыслей вокруг одного и того же. Но что же мне делать? Мне нужно какое-то лекарство, чтение — недостаточно сильная пилюля.
Записывая все свои мысли (нет, лишь одну сотую), мне верится, что я как-то отвлекаюсь. Так бы я оправдывался перед Х. Но скорее всего она нашла бы слабое звено в моей защите.
Дело не только в мальчиках. Странный продукт моей утраты — это то, что я полностью осознаю, что у всех, кого бы я ни встретил, я вызываю смущение. На работе, в клубе, на улице я встречаю знакомых, которые подходя ко мне, на ходу пытаются быстро сообразить, надо ли заговаривать со мной об «этом». Я ненавижу, когда они заводят разговор об «этом» и не переношу, когда они избегают этой темы. Некоторые просто стараются увильнуть. Р. избегает меня уже целую неделю.
Больше всего мне нравятся хорошо воспитанные юноши, почти мальчики, которые подходят ко мне, как входят на прием к зубному врачу, жутко краснеют, стараются побыстрее отделаться, а потом, когда самое неприятное позади, быстро и по возможности соблюдая приличия, исчезают в дверях бара. Может быть, людей, потерявших близких, следует изолировать и помещать в специальные заведения типа лепрозория?
В некоторых я вызываю кое-что похуже смущения. Для них я тень самой смерти. Когда бы я ни сталкивался со счастливой женатой парой, я знаю, о чём они думают, глядя на меня: «Один из нас когда-нибудь будет на его месте».
Сначала я опасался посещать наши любимые места, где мы с ней были счастливы когда-то — наш любимый паб, парк. Однажды я решился сразу, как посылают в полёт пилота после того, как он побывал в аварии. К моему удивлению, никакой разницы. Её отсутствие в этих местах ощутимо не более, чем повсюду. Оно не имеет привязанности к определённому месту. Думаю, если тебе вдруг запретят употреблять в пищу соль, ты не будешь замечать её нехватку в одном блюде больше, чем в другом. Весь процесс еды будет другим, каждый день, любая пища. Это так просто. Весь жизненный процесс изменился. Её отсутствие — как небо, распростёршееся надо всем.
Хотя нет, это не совсем так. Есть одно место, где её особенно не хватает, и этого места мне не избежать, ибо это я сам, моё тело. Когда-то оно было значительно, так как оно было телом возлюбленного Х. Теперь же моё тело — опустелый дом. Однако зачем обманывать себя? Я знаю, наступит время, и моё тело обретет былую важность для меня, и я даже забуду, что с ним было что-то неладно.
Рак, рак и рак. Моя мать, отец, жена. Кто следующий? — думаю я. Тем не менее, Х., умирая от рака и зная это, призналась, что она больше не чувствует прежнего ужаса. Когда это стало реальностью, сама идея и имя болезни до какой-то степени утратили силу. И какое-то время я почти понимал её. Это очень важно. Мы никогда не переживаем просто Рак, Войну или Несчастье (также и счастье). Мы живём одним часом, одной минутой. Взлёты и падения. Лучшие времена омрачены множеством мелких несчастий, и наоборот, самые тяжёлые скрашиваются хорошими счастливыми минутами… Мы никогда не осознаём до конца воздействия того или иного события в нашей жизни, мы даём ему название, которое в корне неверно. Сама жизнь — взлёты и падения, остальное — чистая идея.
Сейчас даже не верится, что мы бывали счастливы и веселы тогда, когда не оставалось никакой надежды. Как долго, содержательно и насыщенно проговорили мы в последнюю ночь!
Хотя нет, мы были не совсем вместе. Есть граница, за которой это уже не твоя «плоть». Невозможно до конца разделить слабость, страх и боль другого существа. То, что переживает другой, конечно, ужасно. Может быть, вам так же плохо, как близкому вам человеку, но я бы не стал особенно доверять тому, кто настаивает на этом. Всё-таки разница есть. Ибо, говоря о страхе, я имею в виду животный страх, смертный ужас, охватывающий весь организм перед концом, удушье — ощущения крысы в мышеловке. Этот ужас нельзя разделить ни с кем. Сознание сострадает, тело сострадает меньше. Уж, по крайней мере, телесная близость знакома любой любящей паре. Весь любовный опыт тренирует два тела переживать не идентичные, но дополняющие друг друга, взаимосвязанные, даже если и противоположные чувства.
Мы оба знали это. Я испытывал свои собственные, а не её страдания, у неё были свои, а не мои. Конец её страданий означал лишь «совершеннолетие» моих. Мы пошли дальше каждый своей дорогой. Эта леденящая душу правда, это ужасное правило уличного движения («Вам, мадам, направо, а вы, сэр, следуйте налево») — лишь начало разлуки, которая есть сама смерть. Эта разлука ожидает всех. Я думал, почему именно нам с ней так фатально не повезло, нас разлучили. Но, полагаю, все любящие думают так про себя, оказавшись в такой же ситуации.
Однажды она сказала мне: «Если мы даже умрём в один день и в один час, лежа рядом, всё равно это будет та же разлука, которой ты так боишься». Разумеется, она не знала больше, чем я. Но она была ближе к смерти, и ей было легче попасть в цель. Она часто цитировала: «Один ты пришел в этот мир и один уйдешь». И она говорила, что она это чувствовала.. И было бы совершенно невероятно, если бы было иначе. Нас свело время, пространство и плоть, мы общались друг с другом, как по телефонным проводам, ст`оит перерезать один проводок — и связь прервана. Так или иначе, должен же когда-нибудь прерваться наш разговор? Если только не предположить, что этот вид связи заменяется совсем другим, но достигающим той же цели. Спрашивается, зачем же было разрушать старый способ?
Бог — не клоун, который вытаскивает из-под носа. тарелку супа, чтобы тут же подсунуть другую тарелку того же супа. Даже природа не устраивает такие фокусы, она никогда не повторяет дважды одну мелодию.
Очень трудно выносить тех, которые говорят: «Смерти нет» или «Смерть не имеет значения». Смерть есть, и она имеет значение, и её последствия неизбежны и непоправимы. С таким же успехом можно сказать: «Рождение не имеет значения».
Я гляжу на ночное небо. Ни в чём я так не уверен, как в том, что никогда, ни в каком времени и пространстве я больше не увижу её лица, не услышу её голос, не коснусь её. Она умерла. Она мертва. Неужели так сложно это понять?
У меня не осталось ни одной её хорошей фотографии. Когда я пытаюсь вспомнить её лицо, мне не удается его увидеть отчётливо в моем воображении. А вот лицо абсолютно незнакомого человека, мелькнувшее в утренней толпе, я вижу с безошибочной точностью, ст`оит мне закрыть глаза. Несомненно, на это есть простое объяснение. Мы видим лица тех, кто нам ближе и дороже всех, в разных ситуациях, под разными углами, в разном освещении, с разными выражениями, мы видим их, когда они гуляют, спят, плачут, едят, говорят, задумываются — и все эти разнообразные выражения смешиваются в нашей памяти и сливаются в неясное расплывчатое пятно. Но голос её я слышу так явственно. Иногда, вспоминая её голос, я могу разрыдаться как малое дитя.
