Аскетическая письменность эпохи гонений как система маргиналий

В этой статье я расскажу о том, как специфическая ситуация гонений на религию советского времени и не менее специфическая аскетическая практика повлияли на монашескую письменность 1920–1940-х гг., приблизив её к самым древним образцам восточно-христианской аскетической литературы. Прежде чем перейти непосредственно к этой теме, необходимо сделать несколько кратких замечаний относительно литературного контекста, с которым пришлось иметь дело нашим героям.

Первоначальным и, можно сказать, ключевым жанром восточно-христианской аскетической письменности было изречение духовного руководителя, наставника, почитаемого монаха-стар­ца¹. Именно эти изречения составили такие классические памятники монашеской письменности IV–V вв., как “‘Apofqљg­mata tоn ¤gion gerТntwn” (= ‘Изречения святых старцев’, в славянской традиции — “Патерик азбучный”), “Египетский патерик” (Histo­ria Monachorum in Aegypto) и “Лавсаик” (LausaЋcТn). Жанр апофтегм, или сентенций исследователи соотносят с таким жанром античной литературы, как стоическая диатриба². Позднее жанры аскетической письменности, в основе которых лежала сентенция, усложнялись, испытывали влияние богословского трактата и проповеди, но значимость их в составе византийской аскетической литературы оставалась высокой. Даже у такого позднего автора, как преподобный Симеон Новый Богослов (XI в.), “Главы богословские…”, которые, казалось бы, по своей жанровой специфике должны быть ближе именно к философскому трактату, по сути состоят из набора сентенций³.

Иначе обстояло дело на Руси. Среди оригинальной монашеской литературы здесь доминировала житийная составляющая. Русские патерики (не переводные) испытывают влияние агиографии. Аскетическая сентенция, если и существовала, растворялась в житии, как это произошло, например, с изречениями преподобного Сергия Радонежского, зафиксированными Епифанием⁴. На этом фоне русская аскетическая литература синодального периода, прежде всего XIX века, испытывает заметный интерес к изречениям духовного руководителя, пока — в форме писем и проповедей. Письма старцев и вообще духовных наставников в это время издаются в огромном количестве. А в конце века (1878 г.) появляется аскетическое произведение, прямо написанное в жанре писем. Это “Что есть духовная жизнь и как на неё настроиться?” святителя Феофана Затворника. Так эпистолярный жанр был сознательно поставлен на службу аскетике. Что касается проповеди, то уже в первой трети XIX века основная часть наследия такого автора, как преподобный Зосима Верховский, состоит именно из аскетических проповедей, обращённых к его небольшой монашеской общине⁵.

Эпоха гонений ХХ века ещё более последовательно возвращает русскую аскетическую письменность к изначальному, базовому жанру восточно-христианской монашеской литературы — к апофтегме, к изречению наставника. Механизм этого процесса я покажу на примере архива тайных монашеских общин Высоко-Петровского монастыря в Москве. Начало этим общинам было положено осенью 1923 г., когда в монастыре стали служить несколько духовников закрытой весной того же года Свято-Смоленской Зосимовой пустыни — известного в начале ХХ века центра старчества. Уже через несколько лет, во второй половине 1920-х гг. вокруг этих духовных наставников стали складываться несколько тайных монашеских общин, состоявших как из юношей, так и из девушек. По нашим подсчётам, в начале 1930-х гг. общее число тайных петровских пострижеников достигало 170–200 человек, и это была крупнейшая из известных нам сейчас нелегальная монашеская община. В 1935 г. большая часть зосимовских отцов была репрессирована, но основанные ими общины продолжали существовать по крайней мере до 1959 г., когда в Петушках скончался последний зосимовский старец, архимандрит Исидор (Скачков), а отдельные члены этих общин дожили до наших дней⁶.

В Высоко-Петровских общинах имела место довольно интенсивная литературная деятельность, о чём нам позволяют судить сохранившиеся материалы девяти личных архивов тайных монахинь и прихожанок Высоко-Петровского монастыря. Общий объём этих архивов превышает две тысячи листов, из которых более половины приходится на рукописи различного содержания, а остальное — на материалы самиздата и фотографии. Жанровое разнообразие этих материалов очень велико: это проповеди, письма, воспоминания⁷ и такие уникальные документы, как ответы на исповедания помыслов. Дело в том, что важной особенностью зосимовской традиции была развитая практика духовного руководства новоначального монаха со стороны более опытного (старчество), выражавшегося, в частности, в ежедневном письменном исповедании помыслов старцу. Под помыслами (logismТj) восточно-христианская аскетика имеет в виду не только собственно греховные мысли и переживания, но и любые, в том числе — добрые и нейтральные образы, чувства, идеи, появляющиеся на мысленном горизонте подвижника. Все они должны быть принесены на суд духовному руководителю, в чём и состоит суть практики “исповедания помыслов”. Значительную долю Высоко-Петровского архива как раз и составляют ответы зосимовских духовников на такие исповедания своих пострижеников. Именно они и будут в центре нашего внимания, тем более что большая часть этих ответов дошла до нас в виде маргиналий в буквальном смысле слова — заметок на полях и между строк самих записок с исповеданием помыслов.

Так, одна из монахинь сохраняла ответы своего старца, тщательно вырезая их из текста записок. Те их части, что не несли на себе комментариев руководителя, выбрасывались. Те же

Маргиналии преподобномученика Игнатия
1. Обведенное слово (вверху). 2. Дописывание над строкой (в центре).
3. Подчеркивания и дописывание (внизу)

фрагменты, где были его замечания, пусть даже в виде подчёркиваний, зачёркиваний, исправлений (илл. 1, 2, 3) или самых кратких и часто повторяющихся пометок (Господь простит!), тщательно вырезались и хранились как великое духовное сокровище. Это не было случайностью. Все эти, в том числе самые — казалось бы — незначительные пометки представляли собой формы диалога между руководителем и учеником, в котором раскрывалась самая глубокая и интимная сторона духовного наставничества. В контексте этого диалога маргиналии осознавались как апофтегмы, изречения старца. Именно это придавало им столь высокую значимость.

К счастью, в составе высоко-петровского архива до нас дошли не только вырезанные из текста первоначальных записок ответы на откровения помыслов, но и такие записки, на которых полностью сохранился как ответ старца, так и сам текст откровения (илл. 4, 5). Это даёт нам возможность понять, как выглядели утраченные части переписки. (К сожалению, такие “це­лые” записки

4. Записка с исповеданием помыслов и ответ преподобномученика Игнатия на ней	5. Записка с исповеданием помыслов и ответом епископа Варфоломея на ней

составляют не более 1% общего объёма дошедших до нас рукописей.) Вместе с тем ответы на исповедание помыслов очень часто оформлялись не в виде маргиналий, а как отдельные ответные записки разного объёма, своего рода небольшие письма. Их можно охарактеризовать как “дистанци­ро­ванные (от основного текста откровения) маргиналии” (илл. 6, 7, 8). Выбор той или иной формы ответа на помыслы, очевидно, зависел от индивидуального пастырского стиля конкретного руководителя⁸.

6. Записка-ответ епископа Варфоломея на исповедание помыслов
Январь 1925 г.

7. “Блюди себя и возмогай!”. Записка епископа Варфоломея в ответ на исповедание помыслов

8. Записка-ответ архимандрита Никиты (Курочкина) на исповедание помыслов. 6 сентября 1935 г.

Сохранялись не только изречения, зафиксированные в виде письменных маргиналий, но и устные изречения и фрагменты (часто не длиннее одной-двух фраз) проповедей и наставлений (илл. 9). На иллюстрации показаны записи изречений настоятеля

9. “О службах церковных”. Сборник изречений епископа Варфоломея из поучений, посвященных празднику Введения во Храм Божией Матери

Высоко-Петровского монастыря, постриженика Зосимовой пустыни епископа Варфоломея (Ремова). Все они посвящены празднику Введения во храм Божией Матери и были сказаны в один день (в сам день праздника, 21 ноября по старому стилю) в течение пяти лет: с 1928 по 1932 годы. В архиве присутствуют также записи изречений на другие темы — аскетические, пастырские, датированные и не датированные. Обратим внимание, что здесь изречения уже структурированы тематически. В виде таких сводных выдержек могли бытовать не только устные изречения, но и фрагменты из ответов на исповедания помыслов. Вполне возможно, что именно с ними мы имеем дело в случае с текстом на илл. 10.

10. Сборник сентенций епископа Варфоломея на аскетические темы

Однако эти записи устных и письменных изречений, структурированные тематически, но ещё чётко отделённые друг от друга и существующие как соположенные, но всё же отдельные высказывания, были только вторым, промежуточным этапом в бытовании изречений старцев Высоко-Петровского монастыря. Совершенно очевидно, что дальше они объединялись в крупные тексты (илл. 11) — развёрнутые и пространные аскетические поучения. В 1996 г. при первой публикации мы квалифицировали

11. Поучения епископа Варфоломея, составленные из изречений

этот и примыкавшие к нему тексты как письма⁹. Теперь же, после выявления разных форм бытования изречений духовных руководителей в высоко-петровской литературной традиции, всё более отчетливо выявляется составной характер этих текстов.

12. «Авва сказал…». Патерик, составленный из изречений
епископа Варфоломея. Фрагмент первой страницы

Наконец, составные комплексы изречений, предварительно структурированные по темам, объединялись по принципу патериков. Именно это мы видим в материалах высоко-петровского архива (илл. 12, 13, 14, 15). Такой патерик, составленный из изречений старца, заимствованных, очевидно, как из его маргиналий, так и из устных высказываний, был финалом описанной литературной эволюции. Он даже начинался с характерной вводной фразы “Авва сказал…”, отсылающей нас к азбучному и другим древним патерикам. Конечно, высказывания не всех высоко-петровских наставников проходили весь описанный выше путь от фиксации отдельных изречений до составленных из них текстов или патериковых сборников. Наиболее последовательно мы можем проследить этот процесс только на примере изречений настоятеля монастыря, епископа Варфоломея. Высказывания других отцов не подвергались такой литературной обработке. Они дошли до нас в основном в виде маргиналий или записок — “дистанцированных маргиналий”. Почему этот механизм не был запущен в остальных случаях, сказать трудно. Возможно, сказывались самые разные причины: число духовных детей у того или иного старца, уровень их образования, количество высказываний наставника, которое было в их распоряжении¹⁰, в конце концов — степень их решимости уподобить своего авву тем отцам, чьи изречения составили древние патерики…

13. “О христианстве… О монашестве…”. Вторая страница патерика, составленного из изречений епископа Варфоломея

14. “О подвиге… О послушании и откровении… О смирении…”.
Патерик, составленный из изречений епископа Варфоломея.
Третья страница

15. “О самоукорении… Об искушении и немощи… О молчании, тишине и уединении…”. Патерик, составленный из изречений
епископа Варфоломея. Четвёртая страница

Но и на этом примере мы видим, что духовники и монахи Высоко-Петровского монастыря, хотя и избегали прямых параллелей между эпохой советских гонений и гонениями на первых христиан в древности¹¹, однако безусловно ощущали типологическое родство между своей духовной традицией и аскетическим опытом первых веков монашества. Опыт старцев египетской пустыни, монастырей Синая и Палестины был для них понятен и близок. Себя они ощущали продолжателями их дела и их духовной традиции¹². Это полностью соответствовало задаче сохранения монашеской традиции, поставленной пришедшими в Москву зосимовскими старцами, которые учили своих последователей, что несмотря на преследования, “монашество не должно угаснуть”¹³.

Так эпоха гонений вернула, или — лучше сказать — дала возможность русской аскетической письменности вернуться к жанровому началу восточно-христианской аскетической литературы — к изречениям почитаемых наставников, буквально — к ‘Apofqљgmata tоn ¤gion gerТntwn (изречениям святых старцев). Снова, как и в первые века существования монашества, в центре литературного внимания оказалось непосредственное наставление руководителя, адресованное ученику, которое часто вырастало буквально из маргиналий, заметок на полях, комментариев к тексту, писем и устных замечаний. Главным условием такого “возвращения” была развитая аскетическая практика зосимовско-петровской традиции, практика старческого руковод­ства и исповедания помыслов.