Бабушка
В тот год, когда умерла бабушка, мне часто приходилось ездить через «Новокузнецкую». В вестибюле метро старушка продавала вещи — поношенные мужские рубашки, советские пиджачишки, кепки, пожелтевшие книги, горшочки с геранью. Старушке не на что было жить, а милостыню просить она не могла.
Она была похожа на бабушку. Все старушки до сих пор кажутся мне похожими на нее. Но тогда в горле еще был ком. Я каждый день пыталась дать этой старушке денег и отказывалась от галстуков, которые она в обмен настойчиво мне давала. Я не могла брать ее вещи, ей было стыдно брать мои деньги. Просто пройти мимо у меня не получалось, зайти через «Третьяковскую», зная, что она там стоит — тоже. Я всовывала ей десятки и пятидесятирублевки, стараясь не смотреть в глаза и быстрее убежать, чтобы не слышать «дочка, да как же, да я же не за этим, да что же ты, возьми хоть цветочек…».
Мне и сейчас кажется, что смотреть в лицо человеку, подавая ему милостыню, значит его унизить.
Каждый вечер я начинала нервничать, зная, что надо будет зайти в метро. Каждый вечер я видела бабушкины глаза на лице чужого человека. Каждый вечер я начинала бороться с рыданиями, запрыгнув на эскалатор, но они побеждали меня, когда я заходила дома в ванную мыть руки. Я садилась на бортик ванны и вспоминала, как на этом бортике сидела бабушка, когда уже не могла умываться стоя. Во фланелевом халатике и очках с толстыми линзами.
Такой же халатик пыталась мне продать старушка с «Новокузнецкой».
