***
Небо высокое, объемное, емкое. Плотные облака, насыщенные жизнью, вот-вот готовы переродиться во что-то нездешнее, обещанное, необходимое. Но в небе не видно тех, кто несколько минут назад проследил полет души, отошедшей к Богу.
Где-то на Земле осталось тело, обескрыленное в автомобильной аварии.
Земля. Путейная, 50 – ямская станция, одна из главных во Вселенной. Сюда прибывают диковинные корабли с грузом котят, птиц, детей, бабочек, черепах, кроликов, собак. Ангелы кишат: разноликие, разнокрылые, навечно удивленные. По этому адресу, в эту дорогу просились многие.
Котята, предчувствуя возможную обездоленность, стояли в очередь на воплощение, надеясь прибыть сюда. Здесь не топили, не бросали. Кормили, любили, терпели кошачьи безобразия и отдавали только в хорошие руки.
Конечно, эта маленькая женщина, которую все называли матушкой, иногда ворчала – умела она поворчать: «Расплодилось вас – как в раю. Девай, батюшка, куда хочешь!» И бывали чудеса! Иногда после службы, благословляя крестом особенно любимое чадо, батюшка вдруг доставал из недр подрясника живое дымчатое чудо и опускал его в ладони остолбеневшего от счастья прихожанина: «Тебе. Воспитывай. Холь. Бог не обидит». И где-то там, в далеких мирах, кошачья рать ликовала безмерно в эти мгновения и наизусть заучивала адрес: Земля. Путейная, 50.
***
Церкви, церкви на горизонте. На какой зов вечности они откликнулись когда-то, но не смогли понести его и постепенно врастали в землю, измученные тяжелыми молитвами прихожан и бескрылой поступью священников. Живых осталось немного. А я все смотрю, смотрю поверх церковных куполов, пытаюсь отыскать след знакомой души в небе. Не вижу. Не дано.
А ямская станция пыхтит, работает день и ночь. Крылья засохших не по своей воле бабочек, перья раненых птиц, голоса когда-то гостивших здесь попугаев, ломкие листья давно сгоревших деревьев, влажные взгляды кроликов, даже маленькая летучая мышь – все это веками копилось на ямской станции, потому что маленькая женщина с округлыми формами, пышными волосами и навсегда удивленным лицом никогда ничего не могла выбросить. Все казалось ей священным богатством.
Да и надо же из чего-то мастерить елочные украшения, панно, абажуры… Фиолетовые крылья дракона она сшила сама, когда поняла, что настоящего дракона заполучить не случится. Дети надували разноцветные шары, и твердыми буквами она писала на них страшные слова: зависть, гордыня, страх – давала имена головам дракона. Шары аккуратно прикрепляли к фиолетовым крыльям. Сражались беспощадно: игла на конце меча. Шесть детей – шесть голов дракона: каждый побеждал своего кровного врага…
Храм Никиты Мученика в Ярославле
***
Батюшка уходил рано: за окном всегда неприветливая тьма. Но путь его был дальше и глубже: в темную бездну человеческих душ, на самые окраины смыслов. Дети видели его в храме, в сияющих одеждах, с крестом и с Евангелием, легкого, радостного.
Они не знали, как разрастается человечество общим телом боли, не знали, что батюшка шел в самую ее глубину и брал, брал ее на себя, по крупице, по капельке, облегчая ношу страждущих. У него иначе не получалось.
А ямская станция Вселенной накапливала все больше подробностей, тайн, смыслов, снов, вещей – маленькая женщина старалась ничего не упустить. Но больше всего она любила заманивать к себе детей. Рожать ей нравилось. Хотелось бы и больше. Она готова была любым способом завлечь, заманить, раздобыть, прикупить где-нибудь новую ребячью душу. Дети истощали ее физические силы. Но требовались ее душе как свет.
***
И дети были разные: все прекрасные, на всё согласные, с глазами ясными… Комнатушки пристраивались как к скворечнику: не слишком просторные и удобные. И тут же оседал в них археологический пласт космического мусора: книги, картины, все эти памятные мятые бумажки выкинуть невозможно: знакомая девочка подарила свое первое стихотворение…
Детская одежда: а вдруг еще ребенок? Засушенные стрекозы, которым героически пытались не искрошить крылья… Перья, ракушки, галька с берегов Греции, бумажные иконки – целая рать святых, пузырьки с запахом вечности. На три Лувра детских рисунков (рисовали все, всем и помногу), ноты – старые, пожелтевшие, и новые тоже. Главное, звучали, когда им вздумается. Фантики, конечно, фантики от конфет – вкуснейшие воспоминания запретных сладостей. Детские слезы в прозрачных оболочках пасхальных яиц – все это и еще многое постепенно захватывало квадратные метры, но расширяло пространство памяти…
Дети росли то ангелами, то богатырями. У каждого проявлялся свой нрав и свои, принесенные из вечности, особенности. Иногда они оказывались очень странными, трудными, и тогда маленькая женщина старалась перепеть их в своих молитвах и песнях. Ночами вышивала своей душой причудливый ковер то одной, то другой детской судьбы. И особенный след в узоре оставляли ее слезы.
***
Батюшка возвращался к позднему ужину, обвешанный чужими грехами, страданиями и болезнями. Как ни старайся, их за порогом не скинешь. А дети видели, что лицо его светлело год от года, день ото дня… Да, надо было брать очередной кредит, что-то прибивать, чинить, строить – ямская станция должна была жить. Но тропа его жизни шла выше, дальше.
И, стряхивая с пальцев гной смердящих, болезных, почти разлагающихся, которых он причащал в онкологических больницах, в однокомнатных, одиноких норах, причащал, утешал и не брезговал целовать, он все легче ступал по Земле.
***
Жизнь казалась таинственно-бесчеловечной и бессмысленной над этой свежей могилой, заваленной цветами. Оправдать Бога в эти минуты старались многие. Но это те, кто смотрел на случившееся в упор, из-за угла собственной жалости. Из-за угла правда жизни всегда страшнее и горше. Непереносимее. А кто-то мерил все иным масштабом, пытаясь пригубить радость, которую несла в себе эта трагическая смерть. И те, и другие были правы. И одинаково беспомощны.
А на ямской станции маленькая женщина в окружении детей, котят, кроликов и ангелов смутно догадывалась о чем-то.
Лариса Патракова
24-27 мая 2017
Ярославль
