Вот такое письмо пришло в редакцию. Публикуем его без сокращений.
Взволновали меня статьи «Правмира» о «скорой», об отказе в госпитализации и неоказании медпомощи. Увы, с этой темой я знакома вплотную. Люди, которым я рассказываю о наших отношениях с российской медицинской системой, говорят, что об этом обязательно нужно писать. Вот и пишу. Мой рассказ – ответ на вопрос, встречающийся в медицинских анкетах: «Почему вы не хотите лечиться бесплатно, пробовали ли Вы обращаться за бесплатной помощью?»
Участкового терапевта я впервые вызывала 12 марта 2011 года – в тот же день, когда появились нарастающие боли в нижних отделах живота и поднялась температура. Врач не заметила ничего необычного, велела прийти на прием на следующий день.
В поликлинике по направлению участкового врача я сдала все анализы крови, сделала снимок легких, УЗИ брюшной полости и малого таза, прошла осмотр гинеколога, с болью и температурой отстояла во всех очередях. Но к хирургу так и не смогла попасть из-за большой очереди. Терапевт написала диагноз «кишечная колика» и выписала Но-шпа, ромашку и какие-то свечи.
На прием в платный медицинский центр удалось записаться только 19 марта, спустя неделю после начала болей и подъема температуры. За эту неделю скорую пришлось вызывать дважды. Причем второй раз — после сильнейшего болевого приступа, который не завершился болевым шоком только благодаря слаженной и грамотной помощи моих близких. Медики обезболили и уехали. В тот же день, двумя-тремя часами позже, на приеме у платного хирурга случился новый болевой приступ. Живот стал как доска, начался перитонит.
Опять вызвали «скорую», меня забрали и повезли в больницу. Но не в хирургическое отделение, которое находится через дорогу от медицинского центра и на госпитализации в которое я настаивала, а в гинекологическое — на другой конец города, хотя у меня было нормальное заключение гинеколога из поликлиники.
«Скорая» даже не дала носилок. Еле живую от боли, с разлившимся перитонитом, орущую меня на руках носил муж. По всем кабинетам гинекологического отделения. Разумеется, по их профилю врачи ничего не обнаружили.
Перевезли в хирургию, положили в приемном отделении. Осмотра хирурга пришлось ждать около часа. Затем подняли в отделение и поместили в гнойную палату на восемь человек. Без обезболивания и капельниц я пролежала там еще два часа, уже почти в бреду от боли. На третий час, перед тем, как забрать в операционную, сделали капельницу глюкозы и премедикацию. В общей сложности от начала перитонита — им был именно первый болевой приступ, после которого не забрала «скорая» — до момента операции прошло не менее семи часов.
В операционную я доехала на сидячей каталке, а до операционного стола шла пешком. Сама залезала на него, слушая подбадривания особенно сердобольных врачей: «Ну-ну, что ж ты такая болезная».
Как выяснилось позже, больной с разлившимся перитонитом должен транспортироваться на носилках и лежачей каталке. И помощь должна оказываться максимально быстро после начала перитонита.
Забегая вперед, отмечу, что последствия затяжного разлитого перитонита проявились в чудовищной потере массы тела — с 57 до 40 кг за пару дней, а также в абсцессе, который через 3 месяца после операции мог стоить мне жизни, и мелкоточечном канцероматозе брюшины, с которым я борюсь сейчас.
На операции по поводу перитонита была обнаружена опухоль сигмовидной кишки, на тот момент не менее 3,5 см. Но ее не удалили. Более того, врачи даже не взяли биопсию, а только санировали брюшную полость и вывели колостому, чтобы разгрузить опухоль.
Несмотря на длительное тяжелое состояние пришлось лежать в восьмиместной гнойной палате с не открывающимися окнами и полной антисанитарией. В нашей палате лежали ВИЧ-инфицированные, у которых сочилась кровь из повязок. Их перевязывали прямо в палате, вместе с нами. В коридоре, в пяти метрах от двери палаты лежал досрочно освободившийся из мест лишения свободы больной с ВИЧ, сифилисом, гепатитом и открытой формой туберкулеза. Царствие ему Небесное… В мужской палате по соседству лежало несколько больных из ПНД, которых привязывали к кроватям.
Восстановление после перитонита проходило тяжело. Из-за вечного недостатка лекарств вливаний делали немного. Выписали меня через полтора месяца. За время госпитализации окончательный диагноз так и не поставили, хотя делали с этой целью колоноскопию, как классическим методом, так и через стому. В последнем случае врач повредил мою стому, после чего она начала западать внутрь, что очень болезненно и опасно. Увы, но и в добытой таким изощренным путем биопсии оказалось недостаточно материала. Диагноз мне так и не поставили.
После выписки в мае 2011 года врачи больницы предложили мне подождать ещё полтора месяца, а затем вновь повторить колоноскопию с биопсией. Однако мое состояние ухудшалось и требовало уточнения диагноза. Мы обратились в РОНЦ им Блохина, где большую часть анализов нам удалось сделать по полису. Поставили диагноз – средне дифференцированная аденокарцинома сигмовидной (прямой) кишки.
Очередь на госпитализацию в РОНЦ была расписана на несколько месяцев вперед, поэтому мы обратились в Институт Рентгенрадиологии (РНЦРР), где нам дали квоту на операцию и один курс химиотерапии. 10 июня была проведена экстренная операция. Затем – химия, после которой из-за сильного ожога препаратами трех вен в верхнюю полую вену был установлен венозный порт.
Согласно закону, по месту высокотехнологичного лечения положен только один курс химии, остальные приходится делать по месту жительства. После выписки из РНЦРР я обратилась к районному онкологу по поводу предоставления лекарств. Заявку приняли, хотя и предупредили, что лето и лекарства задерживаются. Кроме того сказали, что вместо выписанного французского Оксолоплатина будет индийский препарат, вместо помпового непрерывного введения в течении двух с половиной суток — шесть капельниц на шесть дней, а вместо введения лекарств через венозный порт будут колоть вены. То есть по сути схему лечения меняют на более токсичную и менее эффективную. К тому же вводят в периферические вены, несмотря на тромбоз и ожог вен.
Нам даже не пришлось отказываться от химиотерапии в районной больнице, т.к. препараты на мой второй курс поступили, когда я готовилась к пятой химии в РНЦРР. Из шести химий, первую, как я отмечала выше, сделали по квоте. Вторую, третью и четвертую мы оплачивали из средств семьи и близких родственников. Пришлось даже брать кредиты. Каждый курс стоил 93-100 тысяч рублей, в зависимости от времени, проведенного в стационаре. Пятую и шестую химию мне включили в квоту как предоперационную и послеоперационную.
В октябре 2011 была проведена операция по реконструкции кишки. В ноябре дали квоту на облучение. Проходило оно тяжело, с периодическими остановками лечения из-за снижения лейкоцитов. Обострился пиелонефрит, начался острый лучевой энтероколит.
5 мая 2012 года резко проявилась лучеспаечная болезнь. Поднялась температура, началась рвота, тахикардия, вздутие живота, плеск, напряжение брюшной стенки. Поехали в приемное отделение районной больницы, где я год назад лежала с перитонитом. Сделали снимок живота, поставили диагноз – непроходимость. Положили в хирургическое отделение, в гнойную палату.
Поступила вечером, а 12 часам ночи приняли решение об операции. Проводили ее молодой дежурный хирург и анастезиолог. При попытке рассечь спайки на проблемном участке толстой кишки начался некроз тканей, операцию не завершили, зашили как есть. В реанимацию не положили, спустили в отделение. На протяжении всех майских праздников никто из врачей ко мне так и не подошел.
Не сделав, по сути, операцию, не решив проблему непроходимости, меня почему-то решили стимулировать медикаментозно. Быстро вводили горячие калиевые капельницы, кололи Церукал и Прозерин. Причем Прозерин, который вводится только подкожно, первый раз нетрезвая медсестра начала вводить в вену, отчего началась асфиксия. Спасло то, что медсестра опомнилась и не ввела всю дозу препарата.
За пять дней после операции у меня так и не взяли анализ крови — не могли найти вену и не умели пользоваться венозным портом.
После майских праздников, 10 мая врач-хирург решил сделать мне клизму по Огневу — с перекисью, очень жгучую. В просторечии она именуется «огненной». Медсестры подходили и тихонько говорили, чтобы я отказалась от этого гестаповского метода, так как он вызывает сильные боли и кровотечение. А в моем случае, как оказалось позже, это было бы ко всему прочему и неэффективно, поскольку кишечник в нескольких местах и разных отделах спаялся узлом.
Узнав о ситуации, мой лечащий врач из РНЦРР настоял на моем срочном переводе в институт. Я выписалась под расписку, с двумя дренажами, на пятый день после безуспешной операции, и в тот же день поступила в хирургическое отделение РНЦРР,.
12 мая мне сделали еще одну операцию по иссечению спаек, удалили по отрезку тонкой и толстой кишки. Восстановительный процесс проходил тяжело, неделю пролежала в реанимации, сильно потеряла в весе. Долго восстанавливалось пищеварение, почти все продукты не усваивались, периодически начиналось кишечное кровотечение. Полностью пищеварение пришло в норму только к маю 2013 года.
С мая 2012 в обследованиях периодически начали появляться данные о рецидиве в малом тазу, которые до апреля 2013 не подтверждались другими исследованиями. Кроме того, начался активный рост онкомаркеров. В апреле исследования показали рецидив в левом яичнике. Дали квоту, провели операцию, но опухоль не удалили, поскольку очагов оказалось больше, чем показывала томография. Решили проводить противоопухолевую терапию.
По месту жительства за химией не обращались, так как введение химии возможно только через венозный порт и мое состояние требовало особого контроля. В связи с общим ослаблением организма лечащий врач рекомендовал проходить симптоматическое лечение между курсами в израильской или немецкой клинике. Мы нашли израильскую клинику под Киевом, где успешно и эффективно проходим симптоматическое лечение. Врачи оперативно решают все проблемы, возникающие на фоне и после курса химии. А их уже было немало…
Тем не менее, как показали данные томографии, после двух курсов с июня 2013 года очаги уменьшились в два раза — химия эффективна, нужно продолжать лечение. Каждый курс обходится нам в среднем в 115 тысяч. Сейчас, в связи с сепсисом, сумма может возрасти, так как увеличиваются сроки госпитализации. Сумма на симптоматическое лечение — 200 тысяч за две недели. 12 тысяч — моя дорога туда и обратно, 30 тысяч — каждая томография. В связи с нестабильностью состояния на время моего пребывания в РНЦРР придется брать сиделку от 1000 рублей в сутки.
Кроме этого, в связи с температурой, по поводу бактеримии, опасности судорог и быстрого развития сепсиса, в Москве придется вызвать скорую — перевозку для транспортировки в РНЦРР. Стоимости еще не знаю, обычно в таких случаях справлялись силами такси, либо, как в 2011 году, ездили своим ходом.
Я мама замечательного сына, которому в сентябре исполнится четыре года. И я очень надеюсь, что эту и последующие даты я отмечу вместе с ним, мужем, моей дружной семьей и друзьями, которые меня очень поддерживают. Пока дышу – надеюсь. И буду бороться, с Божьей помощью.
