Бог снова и снова открывается нам через наше же убожество
«Павел, раб Иисуса Христа, призванный Апостол, избранный к благовестию Божию, которое Бог прежде обещал через пророков Своих, в святых писаниях, о Сыне Своем, Который родился от семени Давидова по плоти и открылся Сыном Божиим в силе, по духу святыни, через воскресение из мертвых, о Иисусе Христе Господе нашем…» (Рим.1,1-4).
С этих торжественных слов начинается послание апостола Павла к Римлянам — к той первохристианской общине, которая существовала в самом центре тогдашней Вселенной, Экумены, в том городе, куда, по преданию, ведут все дороги. Апостол говорит о том кто он и в чём состоит его служение — он напоминает адресатам своего послания о том, в чём состоит служение его апостольства: это благовестие Божие, то есть проповедь Иисуса Христа — Мессии, предсказанного пророками, чьи свидетельства открыты в писаниях Ветхого Завета. Этот Мессия — потомок царя и пророка Давида (линии родства чётко прослеживаются в евангелиях от Матфея и Луки — см.Мф.1, 1-16 и Лк.3, 23-38), — не был простым человеком: как свидетельствует апостол, он » открылся Сыном Божиим в силе, по духу святыни » — то есть, через воскресение из мёртвых, через явленные в Нём силы, через самый дух Его проповеди, в Нём ясно открылись сила и слава Божества. Не настолько ясно, чтобы это стало достоверным научным знанием (и это надо чётко понимать — истины веры не научны по самой своей сути, поскольку научная аргументация есть своего рода принуждение, а вера, то есть доверие, Богу требует свободы), но так, чтобы верой Его могли во спасение принять те, чьи сердца открыты для истины. В этом напоминании и состоит смысл апостольского приветствия, однако обратим речь наша пойдёт о другом — почему апостол делает акцент на том, что Иисус именно «открылся» Сыном Божиим?
Здесь надо понять разницу между нашим восприятием Божественного Откровения и тем, как его принимали современники апостолов. Древний мир смотрел на божественное снизу вверх — как муравей, быть может, смотрит на человека, стоящего возле муравейника. Где-то там, далеко или близко, ходили боги и титаны, пребывая в постоянной череде симпатий и антипатий, поближе к человеку были духи мест, деревьев, источников и тому подобного, однако человек обречён был проскальзывать «между ног» всей этой мощи — как насекомое пытается лавировать между стеблями растений и лапами более крупных существ. Такое виденье было свойственно отчасти даже богооткровенной ветхозаветной религии — вспомним пророка Давида, вопрошавшего » то что есть человек, что Ты помнишь его, и сын человеческий, что Ты посещаешь его ?»(Пс.8,5). Человек воспринимал непредсказуемо и свысока обнаруживающие себя божества, как неизбежность — мучительную неизбежность «стихий мира»(Кол.16,20): как щепку в бушующем море божественных страстей и возмущений. Отсюда, собственно, и родились понятия фатума и фортуны: благоволение божеств случайно и непредсказуемо, и лишь неумолимый ход событий являет тебе то, что замыслили о тебе боги. Неважно , какой ты — важна лишь суровая поступь богов, сотрясающая землю: это дрожание или двигает тебя вперёд, или отбрасывает назад. А может и обратить в небытие. В любом случае человек не ценнее той тины, из которой создан богами и выхода из этой порабощённости миру нет — как в известном фильме «Матрица»: мир нашего восприятия — сон, за которым стоит ужас полнейшего ничтожества и рабства.
И вот, среди этих муравьёв-насекомых является Некто. Само Его существование взрывает привычную для человека картину мира — оказывается, Бог не где-то в далеке. Это не далёкий Зевс или титан, а человек, во всём подобный нам, «кроме греха» (Евр.4,15) — то есть, само воплощение Сына Божьего показывает насколько близок нам Отец. Вернее, Бог открывается нам как Отец, благодаря воплощению и явлению Сына. Это — совершенно иное понимание божества и совершенно иная религиозность. Более того, сам факт явления Бога в людях в силе и славе — чудесен, ведь нет никакой лестницы снисхождения, никаких эманаций, никакой цепочки воплощений и богов — в людях является вся «полнота Божества телесно»(Кол.2,9). Причём является не в высоких и сильных, не в богатых и славных, а «немощное мира избрал Бог, чтобы посрамить сильное»(1Кор.1,27) — Сын Божий открылся в бедности и уничижении (вспомним слова прор. Исайи: » Господи! К то поверил слышанному от нас, и кому открылась мышца Господня? Ибо Он взошел пред Ним, как отпрыск и как росток из сухой земли; нет в Нем ни вида, ни величия; и мы видели Его, и не было в Нем вида, который привлекал бы нас к Нему. Он был презрен и умален пред людьми, муж скорбей и изведавший болезни, и мы отвращали от Него лице свое; Он был презираем, и мы ни во что ставили Его «(Ис.53,1-3))
То есть неважно кто ты и какое место ты занимаешь в обществе, не важно здоров ты или болен, умён или простоват, нищеброд с вокзала или рафинированная бизнесвумен, рокер или скрипач-виртуоз, выпускник МГУ в третьем поколении или гастарбайтер, вынужденный бросить семью и отправиться за тридевять земель на заработки — Бог с тобой и откроется в тебе по благодати (см.ап. Иоанна: » Смотрите, какую любовь дал нам Отец, чтобы нам называться и быть детьми Божиими !»(1Ин.3,1)), если ты сам открылся для Него верой и доверился Ему. Раб или свободный, богач или неоплатный должник — для всех открыто Его Царство! И залог этого — Сам Христос, открывшийся Сыном Божиим. Собственно говоря, именно поэтому проповедь апостолов была чужда догматизирования и системности — они проповедовали Христа распятого и воскресшего: это само по себе было вестью освобождения. Человек, принявший апостольское свидетельство, видел, что «стихии мира», рабом которых он себя мнил, ничтожны и нет ничего кроме Христа — всё в Нём: «в нём живём, и движемся, и существуем» — «жизнь — Христос, а смерть — приобретенье»(Флп.1,21). Нет гигантов, нет титанов, нет их тяжёлой поступи, нет никакой «Матрицы» — есть любящий Бог, который Сына своего отдал в жертву за наши грехи, а теперь держит нас в Своих любящих ладонях. Человеку открывалась богозданная простота мира, в которой путь человека виделся прямым и светлым — остаётся лишь, взяв Христа за руку, встать на этот путь в Крещении и идти по нему, принимая все скорби и лишения, болезни и немощи, как соучастие в Кресте Господнем!
Нам такое виденье не даётся легко — наше восприятие Христа иконографично: мы уже видим и мыслим Его в силе и славе так, как Он отражён на святых образах. Благородные лики, ясные краски, красивые ниспадающие ризы, нарочитая торжественность, предельная открытость всего сокровенного (отображающая суть и смысл происходившего) — всё это влияет на наше восприятие и момент откровения Сына Божьего «в силе, по духу святыни» оказывается смазанным — Христос оказывается не среди нас, а над нами, снова как бог или титан: мы восхищаемся Его подвигом, но Он — снова далеко. Снова приходится подниматься куда-то ввысь, карабкаясь по лестнице закона, которым «не оправдается никакая плоть»(Гал.2,16). А ведь Он никуда не уходил и не уйдёт из нашей среды — пусть Он вознёсся, но при этом, где двое или трое из нас с верой собраны во имя Его, там и Он явится во славе. В этом и состоит смысл Евхаристии — собираясь во имя Христово и принося по Его заповеди хлеб и вино, мы оказываемся в инобытии: лицом к лицу с Сыном Божиим — Он снова и снова открывается нам через наше же убожество. Поэтому и надлежит пребывать в «молитве и преломлении хлеба» как можно чаще — через это изображается в нас Христос (см.Гал.4,19).
