1.
К нам в хоспис приехала девочка на программу помощи в конце жизни. Она еще могла ходить, хотела и могла общаться, хотя только через переписку, так как у нее стояла трахеостомическая трубка. И вообще она оказалась очень умной, начитанной и художественно одаренной. А вот ее мама прямо с порога заявила, что с дочерью находиться в хосписе не планирует и не будет. У нее много работы, есть еще один ребенок, которого надо содержать, и съемная квартира, за которую надо платить. И помогать ей некому. Поэтому приезжать она, конечно, будет один-два раза в неделю, но только на пару часов. И когда дочь будет умирать, тоже не надо звонить — она не приедет. «Позвоните, когда умрет, я приеду и подпишу все необходимые бумаги».
С подобным мы столкнулись впервые и поэтому не поверили, что такое вообще возможно: мать оставляет в хосписе ребенка одного. Более того — оставляет дочь умирать в одиночестве. Мы использовали все аргументы и способы, чтобы донести до мамы: так нельзя, она не имеет права бросить дочь в конце жизни, она себе этого никогда не простит. «И как же дочь? Каково ей будет умирать одной, без мамы, среди чужих людей?» Все было бесполезно. Мама развернулась и уехала.
Девочка прожила у нас несколько месяцев. Мы все привязались к ней, старались, чтобы она не чувствовала себя брошенной. Кроме няни с ней практически всегда был кто-то из сотрудников. Мы общались, читали, смотрели фильмы, занимались творчеством. Она талантливо рисовала и вообще много чего умела делать руками.
А потом она умерла. И рядом с ней не было мамы, но были все мы, работавшие в тот день сотрудники хосписа. А еще случайно (случайностей не бывает!) именно в это время приехал священник, с которым она очень сблизилась, пока была в хосписе. И он стоял у постели умирающей девочки и молился о легком исходе ее души. А мама приехала, когда в хоспис уже прибыла полиция, чтобы зафиксировать смерть. Мама подписала документы и уехала. Больше мы ее не видели.
Потом она забрала тело дочери из морга, но с нами не связывалась, «сердечко» с именем своего ребенка на аллее памяти не повесила и о дне памяти не спросила. Ее отношения с хосписом закончились, по сути так и не начавшись.
Безусловно, мы ее не поняли. И осудили. Мы все были на стороне ребенка.
Но много позже, вспоминая и переосмысливая эту историю, я четко поняла: если бы она могла остаться с дочерью, она бы осталась. Но она просто не могла. Предел ее прочности был пройден.
Девочка родилась в результате экстренного кесарева сечения. Никто не верил, что она выживет, но она выжила. А потом у нее диагностировали рак. И началась борьба за ее жизнь. Отец девочки их оставил. Мать сняла квартиру в Москве, потому что светлые промежутки ремиссии становились все короче, а проявления болезни, ее лечение и восстановление все тяжелее. Только она знает, сколько раз ее бросало от надежды к отчаянию и от отчаяния к надежде. Сколько сил, средств, энергии, веры она вкачивала в дочь, чтобы та продолжала жить и бороться с болезнью. А потом болезнь победила окончательно. Победила не только девочку, но и ее мать. Эта сильная женщина поняла, что больше не может быть сильной. Бороться за жизнь дочери долгие годы могла, а принять ее смерть не в силах. И в этом нет ее вины. А есть только ее огромное горе и безысходность.
2.
Эта история имела продолжение. После семинара, на котором я представляла этот случай, ко мне подошла женщина и сказала: «Прямо сейчас вы избавили меня от чувства вины, с которым я жила много лет. Мой сын много лет болел тяжелым неизлечимым заболеванием. Мы жили вдвоем. Я очень его любила и очень преданно ухаживала за ним. А он любил меня и был самым лучшим, самым заботливым сыном. Я не хотела думать о том, что он умрет раньше меня. Я сама врач, поэтому делала все возможное и даже невозможное, чтобы продлить его жизнь. Но наступил предел. Его организм исчерпал все ресурсы, сын умирал и знал об этом.
Ему было 27 лет, он был взрослым человеком с высоким интеллектом. В больницу он ехать отказался, потому что современная медицина больше ничем не могла ему помочь, и врачи ему об этом неоднократно сообщали. Мне на помощь приехала сестра. Мы по очереди дежурили, не спали. И вот я как врач поняла, что мой сын подошел к последней черте и у него скоро начнется агония.
Тогда я сказала: «Мне срочно надо забрать документы. Я быстро». И буквально выбежала из квартиры. Меня никто не стал останавливать — ни сын, ни сестра. Никакие документы мне, естественно, забирать не надо было. Я просто поняла, что не могу видеть агонию и смерть сына. Не могу при этом присутствовать, не выдержу. Я просто шла и шла, держа в руке телефон, и ждала, когда позвонит сестра со словами: «Все, его больше нет». И она позвонила через два часа.
Меня практически сразу накрыла страшная вина. Я бегом бежала назад, упала на колени перед кроватью, рыдала и просила сына меня простить за то, что я его бросила в самый страшный миг. А он лежал очень спокойный и с улыбкой. Сестра обняла меня и сказала: «Не вини себя. Твой сын очень любил тебя. Он держался, сколько мог, он ждал, когда ты уйдешь, чтобы ты не видела его смерти, чтобы окончательно не разбить твое сердце. Он очень легко умер. Смотри, он улыбается». Но я тогда не услышала сестру, не поверила ей. Подумала, что она меня жалеет и поэтому так говорит — чтобы утешить.
Все годы я жила с мыслью о том, что ни одна мать не имеет права так поступить. И не прощала себя. А теперь простила, потому что поняла: я тогда тоже дошла до своего предела. Я готова была до конца своих дней быть рядом с больным сыном и ухаживать за ним, но видеть, как он умрет… Нет, это было невозможно. Я действительно не могла. А еще я подумала, что сестра сказала мне правду тогда. Мой сын очень любил меня. И знал, что его смерть — самое страшное для меня. Поэтому не просил меня остаться, когда я уходила от него в тот день. Он все понял и пожалел меня, отпустил. Защитить меня от вида своей смерти — это была его забота обо мне, его любовь, последнее, что он мог для меня сделать. И я ему за это бесконечно благодарна».
3.
А вот еще одна похожая история. У нас в хосписе от неизлечимой формы злокачественного внутричерепного новообразования умирала 11-летняя девочка. Еще не так давно активная, красивая спортсменка с очень здоровым и сильным организмом. Может быть, именно поэтому до последних минут жизни она находилась в ясном сознании.
У нее была какая-то особенная личная симпатия к нашему главному врачу. В тот день она задала вопрос именно ей: «Ирина Владиславовна, мне кажется, что я сегодня умру. Это правда?» Та подтвердила, что это действительно может произойти сегодня. Девочка сказала: «А вы можете не уходить сегодня домой? Можете остаться здесь? Я не боюсь умирать, но мои родители… Мне так их жалко. Я не знаю, что с ними будет, когда я стану умирать». И врач осталась.
Примерно за полчаса до своей смерти девочка шепнула врачу, которая сидела рядом: «Отправьте, пожалуйста, моих родителей из палаты.
Они плачут, а я уже не могу, мне так тяжело. Скажите, пусть идут в храм и молятся обо мне. Не надо им видеть, как я умру».
Когда родители услышали от врача, что дочь просит их молиться за нее в храме, они вскочили и практически бегом бросились по коридору к хосписному храму. Девочка улыбнулась и сказала: «Вот теперь хорошо… Позовите их только тогда, когда меня не станет». Так и произошло.
Родители тоже все поняли. Уже потом, когда прощались с нами и благодарили за все, что мы делали в хосписе для дочери и для них, они отдельно обратились к главному врачу: «Дочь очень любила и жалела нас. Мы только сейчас поняли, что она специально отправила нас в храм, чтобы мы не видели, как она умирает. И спасибо вам, что вы тоже это поняли и пощадили нас. И что дочь умерла не одна. Вы были рядом, и с вами ей было спокойно».
Фото: freepik.com