1.
Мама села ужинать с ноутбуком, хотя обычно сама всех за это ругала. Ася второпях и нехотя проглотила холодную котлету и, закрывшись в своей комнате, читала в телефоне новые сообщения. Все отчитывались, что они дома и всё в порядке, и присылали ссылки, ссылки, ссылки. Ася открывала их одну за другой и на каждой новой странице забывала дышать.
Писали о четырех погибших. О людях, которых не могли найти. О гибели зверей в зоопарке — их не успели вынести, оставили в клетках. О том, что пропал целый класс. На фотографии было невозможно смотреть, а не смотреть — еще невозможнее.
Из узких окон рвался дым, в котором ничего нельзя было различить — были ли у окон люди? Оказалось, что были, люди, еще живые: Ася, не дыша, смотрела, как из гущи дыма на четвертом этаже вылетает небольшой человек, бьется о козырек и падает в толпу.
— Мама! — выскочила она из комнаты. — Ты видела? Этот мальчик, который упал из окна, он выжил?
Мама сразу поняла, о каком она мальчике говорит.
— Его в больницу забрали, — сказала она. — Везде пишут, что пока живой. Ты не читай больше об этом, Ась, ты потом спать не сможешь. Давай кино вместе посмотрим, какое хочешь?
— Никакое.
Ася вернулась к себе и снова полезла в интернет. Ничего другого делать было просто нельзя. Не будешь же сегодня, как обычно, смотреть сериал, гладить рубашку для школы, перекрашивать ногти, писать реферат или читать книжку про придуманное, когда там люди в окнах, в дыму, в огне. Люди, живые. Пока живые.
Она позвонила папе и, пока разговаривала с ним, смотрела в окно, выходящее на проспект. Ей казалось, что дым расползся по городу, осел во дворах, смешался с вечерней темнотой, и из приоткрытой форточки явно тянуло дымом. Связь была плохая, папа ехал поездом, и вскоре его голос потерялся между городами.
Но сразу пришло голосовое сообщение от Яны: «Лешка пропал, оказывается, он сегодня туда собирался в кино. Мы не можем до него дозвониться, я очень сильно боюсь, я не могу, я боюсь, что мне делать?»
Асю затрясло. Она согнулась в кресле и не то вскрикнула, не то застонала громко, потому что мама оказалась рядом.
— Кто? — сразу спросила она.
— У Яны брат пропал, — сипло сказала Ася, сжавшись в комок и обхватив себя руками. Нестерпимо разболелся живот.
— Подожди, пропал — это еще ничего не… — не договорила мама. — Да что ж такое происходит-то! — вскрикнула она, нарезая круги по комнате. — Как такое вообще могло случиться!
Ася словно уменьшилась до размера собственного мизинца. Она чувствовала только, как пульсирует жилка на шее: Лешка-про-пал-про-пал.
— Он знаешь какой! — сказала она и сама удивилась, что еще может говорить. — Если он был там, он точно побежал помогать другим! Он бы просто так не ушел!
— Вот что, Аська. — Мама рывком поднялась на ноги. — Надо спать. Будет утро. Пожар потушат. Все найдутся. Там, скорее всего, есть какие-нибудь подвалы или склады. Закутки всякие. Кто-нибудь спрятался. Кто-то надышался дымом, не может себя назвать, отвезли в больницу. Понимаешь? Кто-то, тот же Леша твой, наверняка был не там, а где-нибудь еще. Если человека нет дома, это же не означает, что он обязательно там, правда? И пожарные, они же приехали, они работают. Они помогут обязательно всем, кто не успел выйти. У них для этого все есть, я знаю, я смотрела сериал про пожарных. Не может же быть, чтобы всё так плохо. И я тоже спать пойду.
Она погасила свет и ушла в тишину спальни, но сразу вернулась за телефоном и ноутом:
— Вся техника подлежит конфискации до семи утра.
Ася не стала спорить. Не открывая глаз, заползла под покрывало, накрыла голову подушкой. Она была уверена, что не сможет спать, но сон едва ли не сразу накрыл ее темной духотой.
Ей ничего не снилось, а если и снилось — она не запомнила.
2.
Мама не разбудила Асю, и та проснулась в середине второго урока. Как ни странно, ее никто не потерял, и все сообщения были только о том, что пожар до сих пор не потушен, а число погибших с каждым часом растет.
А главное, молчала Яна. Со вчерашнего вечера она не выходила в чат, и Ася уже было набрала ее, но не решилась, сбросила вызов. Попозже. Возможно, Яна позвонила кому-нибудь из класса.
Было холодно и вьюжно. Ася не смогла найти шапку — то ли оставила ее в машине, то ли вообще в боулинге, а ветер хлестал по щекам и скидывал капюшон. В городе было непривычно тихо. Как будто не настоящий город, а нарисованный углем на бумаге. Только ветер был живой, кусачий.
По дороге в школу Ася обогнала соседа Илью. Он был на год младше Аси, они жили в одном подъезде и в детстве ходили друг к другу в гости — их бабушки дружили. Два года назад Илья, съезжая с горы на ватрушке, врезался в дерево и серьезно повредил позвоночник и ногу. Он долго лечился, но до сих пор передвигался медленно и с трудом.
Асе было немного стыдно с ним разговаривать: в день, когда Илья расшибся, она каталась на такой же ватрушке с той же самой горы — и хоть бы хны. Она попыталась его обогнать и сделала вид, что очень торопится. Но Илья спросил в спину:
— Привет! Ты вчера до конца слушала?
Ася оглянулась:
— Что именно?
— Так стрим же! Вы с родителями разве не слушали? Переговоры пожарных, которые зашли внутрь. Умные люди нашли, как к ним подключиться.
Ася не смогла сказать, что она спала. Там люди горели, а она спала как ни в чем не бывало.
— Нет, мы даже не знали, что можно было слушать… Надо было тоже!
— Мы всей семьей сидели и слушали. До двух ночи. Где-то в два закончился стрим, меня родители заставили лечь спать, а сами сидели и до утра новости читали.
— А у меня телефон отобрали, чтобы не сидела до утра.
— И у меня в конце концов тоже. А то я бы вообще не спал.
— Что там было? — спросила Ася.
— Вначале они не могли дойти, очень сильное задымление, высокая температура. Потом зашли. Люди, оказывается, в кинотеатрах остались. Никто не знает еще сколько. До них не смогли добраться. Когда меня прогнали спать, уже было тридцать семь. Утром просыпаюсь — а там еще больше. И это же наверняка не конец.
У Ильи были покрасневшие запавшие глаза.
— Родители вчера предлагали туда в кино пойти, — сказал он. — На «Тихоокеанский рубеж».
— И не пошли?
— Да они чего-то чуток поспорили из-за ерунды, — неожиданно откровенно сказал Илья. — Отец вспылил, сказал, что никуда не пойдет, что мы ему настроение испортили, и уселся за комп. Ну и мы без него тоже не пошли.
«Как бы он там со своими ногами?» — подумала Ася.
Сегодня с утра она успела прочитать про закрытые запасные выходы и про людей, которых нашли рядом с наглухо заблокированными дверями, и про тех, кто остался запертым в кинозале. Она не стала рассказывать, что была там в субботу, искала подарок для Яны, но выше первого этажа не пошла, потому что сразу же купила ей смешную обложку на паспорт. Сколько там народу — толпа почти как в автобусе в час пик, и ясно же, что и в воскресенье людей было не меньше.
— Ох, Илюх… — только и смогла она сказать.
Илья кивнул:
— Как-то так. Отец с утра поехал сдавать кровь для пострадавших. А еще я сегодня прочел…
Он говорил и говорил, и с каждым его словом становилось все тяжелее идти. Все меньше воздуха было в груди. Хотелось сесть куда угодно, сжаться в комок и больше ничего не слышать.
3.
В школе никто не удивился, что Ася пришла только к четвертому уроку.
— Твоя мама сказала, что у тебя живот болит, — сказала их классная Анна Михайловна.
— Я на контрольную, — ответила Ася. — По алгебре.
Анна Михайловна медленно кивнула. На ее бледном лице остались одни глаза, и похоже было, что она долго плакала.
— Контрольную перенесли, не знаю на какой день, — сказала она. — Галины Ивановны сегодня уже не будет в школе. Она сказала, чтобы вы сами сидели тихо и решали по учебнику, тебе ребята скажут номера заданий.
Класс был залит оранжево-леденцовым светом, который, казалось, сохранился с пятницы. Народ сдвинул столы в дальнем конце класса и приглушенно гудел. Матвей развалился на рюкзаках в углу рядом с розеткой. Он единственный заметил Асю.
— Ась, — окликнул он. — Все у тебя нормально?
Ася пожала плечами. Как это — нормально? Что сегодня может быть нормально?
— Савельева пришла? — спросила она.
Яны в классе не было.
— Нет. У нее брат вроде бы… Хотя в списках его нет.
— А у кого еще?
— Седой, он сам там был, на катке. Прикинь, убегал на коньках, не было времени переобуться, упал и, короче, сильно ногу подвернул. Его какой-то мужик незнакомый на себе вынес. Дома сидит. У Галины, — это он про математичку, — там вообще… сестра и маленькая племяшка. Ни слуху ни духу. Она пришла никакая, задания раздала, ей позвонили, она вышла с телефоном в коридор, и всё, не вернулась больше. <…>
Во рту стало горько и вязко. Ася взяла свободный стул и села ко всем. Огромный ком засел глубоко в горле. Асе казалось, что если она скажет хотя бы слово или закашляется, то разревется на всю школу.
Света, самая бойкая, шумная и язвительная в классе, лежала, уронив голову на стол, и, кажется, плакала. Ася никогда в жизни не видела, чтобы Света плакала.
Ася вышла в коридор и встала у окна. С неба сыпалась мелкая пепельная труха. По стадиону медленно шли две женщины со скандинавскими палками и сгорбленный мужик с биглем на длинном поводке. Бигль рвался вперед, мужик едва поспевал за ним. По школьным коридорам прогремел звонок, как откуда-то из прошлой жизни.
— Что там у Яны Савельевой? — спросила Анна Михайловна. — Она звонила?
— Нет.
— И мне не звонила. Позвони ей сегодня, пожалуйста. Я за нее очень беспокоюсь. Она мне не отвечает, и мама ее тоже молчит.
Ася кивала и даже попыталась улыбнуться, и ей было стыдно за то, что Яна и на ее звонки тоже не отвечает.
— Его же в списках нет, — сказала она.
— Он есть в списках! У него фамилия другая! Он Орлов! — выдохнула Анна Михайловна. — Но это же ничего не значит, все равно надо надеяться, правда? Будем надеяться, да? Вот, например, в десятом «А» есть такой Демидов…
Бигль наконец-то вырвался на волю и носился по школьному стадиону как сумасшедший.
— Мы же с ним все замучились — вроде бы умный парень, но лентяй, а главное — уважения ноль, хамит, грубит, учителя для него — пустое место. Что он мне однажды сказал, это я даже повторить не могу. И вот ты знаешь, Ася, он, оказывается, с четвертого этажа, где аттракционы, где все полыхнуло-то, до последнего помогал детей выводить, пока сам не надышался, пробовал вручную карусели останавливать, которые не выключили и прямо с детьми бросили. Это я к чему? Его тоже не могли найти, его же в больницу увезли полуживого, без куртки, без документов, без телефона. А утром мать его позвонила — нашелся, представляешь, нашелся, поганец, слава Богу! Я впервые со вчерашнего вечера вздохнула с облегчением! Так что… верить надо, верить.
Помолчав, она добавила:
— Я не буду сегодня урок проводить, идите все по домам. По городу не таскайтесь. Ты мне только позвони обязательно, если будут новости от Савельевой. <…>
4.
Ася могла пойти на другую остановку, откуда не было бы видно того места, но задумалась и по привычке повернула туда, где было ближе. Оттуда, где стояла Ася, не было видно дыма и было совсем не похоже, что внутри этого здания — жадная горячая дыра.
Когда-то здесь была кондитерская фабрика. Мама училась в школе рядом и говорила, что раньше в этом районе постоянно пахло шоколадом. А теперь — дымом, и снег был словно не снег, а пепел, и, когда Ася почесала щеку, ей показалось, что ее собственные руки тоже пахнут дымом и пеплом.
Около здания стояли люди. Ася подошла ближе и увидела, что они окружают мемориал, сложенный из цветов, фотографий и игрушек. Ася одновременно и хотела уйти, и не могла уйти. Она тихонько встала сбоку, за чужими спинами: надо было отбыть здесь свое, отстоять. Это знак уважения и скорби.
Постоять со всеми, в общем кругу, в общей боли, рядом с этим зданием, которое с виду целое, а в глубине до сих пор тлеет. С которого, как в мирное время, смотрят вывески: 3D-кинотеатр, фитнес-центр, контактный зоопарк. И кажется, что все, кто здесь собрался, могут плакать, а она, Ася, — нет. Она была словно хрустальная фигурка с трещиной, вроде бы незаметной, но чуть подвинуть — и разобьется вдребезги. И не слезы у нее, а стеклянный песок: резь такая — глаз не открыть.
Надо, наверное, цветы купить, промелькнуло в голове, обязательно надо цветы. «Не уходи, — говорило ей что-то внутри. — Оставайся здесь. Ты еще не всё. Ты здесь нужна». А через некоторое время стало яснее ясного: теперь цветы. Хорошо бы мягкую игрушку, хотя бы маленькую. Но денег в рюкзаке хватит только на цветы.
Ася перешла через дорогу, купила четыре гвоздики у самой маленькой бабушки, замотанной в странное тряпье, вернулась и, чтобы не протискиваться к мемориалу через толпу, оставила цветы на скамейке сбоку. Там было уже много цветов, и горели маленькие свечи, и рвались в небо связанные гроздью белые воздушные шары.
Она оглянулась на мемориал, быстро окинула взглядом фотографии: красивые, живые, радостные лица. Сколько хорошего у них еще могло произойти в жизни, а теперь не случится. Сколько любви они могли еще принести в наш мир. Лешки среди них, кажется, не было. Асе было стыдно их разглядывать, выискивать Лешку — казалось, что она виновата. Она не могла быть ни в чем перед ними виновата, но не могла избавиться от этого чувства. Потому что ей было холодно, ветер продул уши и застудил лодыжки, потому что хотелось поесть горячей еды, выпить кофе, надеть что-нибудь на голову, вернуться домой, лечь в ванну и слушать музыку, и, сколько получится, не думать о том, что пишут в социальных сетях и о чем говорили в школе.
Ася шла домой пешком, и, хотя ушла уже далеко, ей по-прежнему казалось, что спину обдает жаром, и в груди жгло, и под вéками, и в горле. Здание горело, и вместе с ним горели те, чьи родные остались внутри, а ожоги оставались у всех, кто стоял рядом.
Фото: freepik.com
