Я начал рисовать, то есть подбирать определения, и быстро поймал себя на том, что получается что-то очень знакомое, словно где-то виденное.
Идеальный молодой человек умён. Он любит учиться. Вижу светлое чело, склонённое над книгой. У него нет вредных привычек, вместо них — любовь к спорту. Он мускулист и подтянут. В одной руке у него книжка, в другой — спортивная сумка с теннисной ракеткой или волейбольным мячом…
Вот на этом этапе я поймал себя на мысли, что, кажется, я не рисую, а срисовываю. Мой юноша явился из иллюстрации то ли к Букварю, то ли к другим советским учебникам для более старших классов. Там главный персонаж гладит брюки по утрам, делает зарядку, переводит бабушку через дорогу, успешно осваивает преподаваемые науки, любит активный отдых и излучает непобедимый оптимизм.
Так я с удивлением обнаружил, что в попытках нарисовать идеальный образ молодого человека мы можем с лёгкостью соскользнуть на ошибочный путь. А именно — взять плакатного комсомольца и превратить его в идеал путём надевания крестика на шею.
Есть над чем подумать. Что плохого в советском воспитании? Вроде бы ничего. Есть там место и труду, и уважению к старшим, и патриотизму, и бескорыстию, и дружбе, и науке. Казалось бы — только дайте этим людям веру и молитву — получите святых. Так многие и говорят: советская власть + Православная Церковь = Святая Русь в силе и действии.
Но это великая неправда или богословская ошибка, несущая катастрофу.
Над советским идеальным человечком — плакатным ли, мультяшным, всё едино, — не было Неба и не было Отца, Который на небесах. Зато в нём, в человечке, был грех, который в Букваре не изображался. Грех вообще в расчёт не брали, сводя его только к социальной несправедливости.
Вот нарисовано, как мальчик поливает фикус. Но ведь не нарисовано, как тот же мальчик в припадке бешенства после ссоры с мамой разбивает горшок с фикусом об пол. Нарисовано, как он моет посуду, но не нарисовано, как он наотрез отказывается её мыть. И всё остальное — глупое, злое, агрессивное, похотливое, поселившееся в человеке, — тоже не нарисовано. А ведь оно было. И оно остаётся. Мы ведь помним, как быстро полинял и испарился тип советского неверующего праведника сразу после крушения системы. Исчез коллективизм, исчез трудовой подвиг, в Букваре появились другие рисунки.
От картинок прошлого, засоривших область ума, приходится избавляться не без усилий. Но мой вопрос остаётся: каким же будет он, тот собирательный образ молодого человека, в чьих руках окажется ответственность за жизнь и за Церковь?
Он будет не плакатен, таков, какого не нарисуешь. В Церковь, к Богу он будет идти совсем не так, как первоклашки в бантах скачут на Первое сентября. Он будет идти с боями и сквозь окружение.
Число людей, приходящих к Богу с детства благодаря домашнему воспитанию, будет не очень велико. Во-первых, нормальных православных семей мало. Во-вторых, воспитывать мы ещё не научились. В-третьих, дети родителей слушаться не хотят, и вообще, мир меняется так стремительно, что к нему привыкнуть не успеваешь. К Богу молодёжь будет приходить драматически.
Одни придут от большого ума и знаний. Мифическая вера простецов давно умерла. Её заменило суеверие невежд. И будущее веры — за умом и жаждой истины. Поэтому привычная для ума Церковь села` и крестьянства уступит первенство Церкви города и студенчества. А где не уступит, там исчезнет.
Другие придут от невыносимого стыда и от непроизносимых гадостей. Не придут, а приползут, причём в слезах и с чувством, что больше идти некуда. Таких будет большинство, потому что умнички, пришедшие через книгу, всегда немногочисленны. А вот большинство будет развращаться, нравственно гнить, узнавая в десять лет то, чего раньше не знали и не изведали семидесятилетние. И если не сойдут с ума от неестественности, если не умрут наутро от тоски после очередной вечеринки, если не озлобятся до состояния демона, то приползут каяться. Так и начнут спасаться. Со временем другим помогут спастись.
Есть ещё нравственно и религиозно гениальные люди, которым относительно легко (за чистоту и простоту) дастся то, что всем вообще даётся с кровью и потом. Есть мистические натуры, которые до прихода в Церковь Христа Спасителя успеют побывать умом на Востоке и на Западе, поискать «просветления», узнать о чакрах, мантрах и кармах. Эти тоже, если не потеряются среди улыбчивых демонов, погружённых в медитацию, станут людьми молитвы и духовного труда.
В любом случае в Церковь будут приходить спасаться. То есть будут приходить те, кто погибал, и именно затем приходить, чтоб не погибнуть. От данной картины не веет лживым оптимизмом, и нарисовать её труднее, чем иллюстрации к Букварю.
Что пожелал бы я этому обобщённому молодому человеку, человеку будущего?
Желаю ему освоить какое-либо ремесло, чтобы, независимо от должности и образования, его же руки всегда могли дать ему хлеб.
Желаю ему посмотреть хоть немного мир, чтобы перестать ругать свою собственную землю и понять, что со времён грехопадения всюду всё примерно одинаково.
Желаю, по приезде в любой город или село, идти на кладбище с молитвой, потому что жившие раньше нас, скорее всего, были лучше нас. Не хуже — точно.
Желаю научиться терпеть боль физическую и нравственную, но как можно меньше той и другой причинять окружающим.
Ещё — относиться к деньгам как к деньгам, а не как к богу, и уметь делиться заработанным.
Ещё — меньше грешить, чтоб с ума не сойти.
Ещё — искать счастья в семье. Если там его нет, то нигде нет. Притом, что и монастырь семья, а если не семья, то это и не монастырь.
Ещё — много читать, но знать, что самая великая книга — Евангелие.
Ну и последнее: знать, что грех будет завоёвывать всё больше и больше места в сердцах людей и в их сознании. Облегчённо-прохладительного христианства не будет. Будет труд и исповедничество. И значит, главные из ожидаемых качеств — это трудолюбие.