Храм в наукограде и привычные чудеса

– Из газосиликата, наверное?

– Что вы, кирпич! Задумка проектировщиков как раз в том, чтобы максимально отказаться от современных материалов и сделать, как в старину, чтоб на века. Если предполагает стена в основании метр сорок кирпичной кладки, значит здесь метр сорок кладки. И стены не по полметра толщиной, а больше метра. Все добротно, основательно…

– Но это же требует больших затрат.

– Именно. Когда в прошлом году Попечительский совет храма возглавил министр культуры Владимир Мединский, первое, о чем спросил: «А почему такие объемы? Есть же современные материалы, которые позволяют быстро и недорого построить храм». Но у нас уже других вариантов не было. Как заложили, так и достраивать пришлось, тем более, что основные строительно-монтажные работы были сделаны.

Не было ни кровли, ни инженерных сетей. Понимаете, что такое для здания, когда ни крыши, ни тепла? Вся постройка, если бы не было такого неожиданного вмешательства главы Попечительского совета, через год-другой требовала бы уже ремонта, а не строительства.

Говорят, что министр культуры просто проезжал мимо и заметил храм. Потом получил благословение от Патриарха и возглавил Попечительский совет, в который входила уже администрация города, предприниматели, прихожане. Все мы что-то делали по мере возможностей и пожертвований, которые поступали, а Мединский пришел и поставил задачу ввести храм в эксплуатацию через год. И через год он был готов.

– Как же вам удалось построить храм за год?

– Мне? Когда меня назначили настоятелем, я в ужасе был. Ну как вообще возможно все это с мертвой точки сдвинуть? Знаете, я стоял, смотрел и думал про себя: «Господи, если Ты не будешь этим заниматься, построить его невозможно…».

Храм стоял без крыши, внутри возникла влага, в нижнем храме вообще грибок. Подключили реставраторов, сушили стены, параллельно прокладывали инженерные сети…

Неожиданно возникло большое количество помощников, и я вдруг поверил в возможность достроить храм. Это был какой-то небывалый подъем, огонь, который всех зажег. В последние дни перед освящением, когда мы готовились к приезду Патриарха, на территории храма трудилось такое количество людей!

Это было что-то невероятное и напоминало слаженную работу муравейника, где каждый знал, что и для чего он делает.… Мы так и говорили друг другу – вместе построим храм.

– Неужели тринадцатилетнему подростку Библия была интереснее Джека Лондона?

– В то время я зачитывался романами Дюма. Они были наполнены христианской символикой, которую я до конца не понимал. И Библия, которую я тоже не понял, стала для меня настоящей terra incognita. Вообще, история христианского Запада, отечественная история всегда интересовали меня, но вопросы жизни и смерти еще больше.

Мне было лет шесть. Я увидел крышку гроба у подъезда. Испугался, прибежал к маме. Она говорила что-то про ящик, в который кладут человека, когда наступает смерть. Не помню ее ответа на мое «Что такое смерть?», зато ощущение недосказанности и даже несогласия помню отлично. По всему выходило, что и я умру, и дедушка с бабушкой умрут тоже.

В подростковом возрасте вопросы о жизни и смерти стали всплывать чаще, а благодаря литературе – отчетливее. Любая религиозная практика пытается либо преодолеть смерть, либо ее осмыслить. Мое подсознание отказывалось вообще соглашаться с фактом смерти… После прочтения Библии я был готов уже не только мимо храма пройти, но зайти в него.

– Священник ответил на все ваши недоумения?

– Нет, не на все. Главное, что я понял из Евангелия, что Христос – это Жизнь. Он пришел дать нам жизнь и жизнь с избытком (Ин:10:10). Для меня уже тогда в словах «Бог умер и воскресе», в этой благой вести евангелистов заключалась вся полнота. Как всякому пытливому уму, мне требовались ответы на конкретные вопросы.

Тогда часто рукополагали юношей, которые только пришли из армии, а если и учились в семинарии, то заочно, была объективная необходимость в священниках. Люди нуждались в общей молитве. Поэтому понятно, что на какие-то философские и сущностные вопросы священники в моем городе ответов дать не могли. Я стал искать сам, позарез хотел все сомнения разрешить. А где ответы? Интернета тогда в доступе не было, серьезной религиозной литературы было очень мало. Стал задумываться о поступлении в семинарию.

– И поступили не в московскую?

– Нет. Я три года в храме был звонарем, потом алтарником, в архиерейских службах участвовал. После окончания школы вместе с настоятелем просил благословения епархиального архиерея поступать в Московскую Духовную Семинарию.

Владыка Варнава, митрополит Чебоксарский и Чувашский, документы посмотрел и говорит: «А зачем вам в Московскую семинарию ехать, смотрите, вот же Тобольская семинария открылась. - Так это же Сибирь! - Ну да, 1800 км от нас, зато интересно!». Таким было его благословение…

– Я совсем не жалею об этих четырех годах в семинарии. Это был колоссальный жизненный опыт. Мы объездили с миссией всю сибирскую равнину от Обской губы и северных морей до границ с Казахстаном.

Раньше я сидел в своем захолустном городишке и дальше него ничего не видел. А тут нас сажали в самолет и везли в Надым, где полгода полярная ночь, а полгода день. А потом грузили в Ми-8 и везли в поселок Хэ, где был в заточении митрополит Петр Полянский. Я видел первозданную тундру, видел, как живут ханты и манси.

Мы просвещали и крестили, была и миссия среди сверстников. Все это было и экзотикой, и романтикой, но еще больше – временем познания себя. Это было время, когда…

– ...баптисты гуляли по Сибири?

– Да, конечно. А еще это было время репринтных изданий, первых книг православных издательств и возможностью зачитываться работами Шмемана, Мейендорфа, проповедями владыки Антония Сурожского, Кураева… Это было время откровений, когда рядом с источником подлинных знаний легко могла соседствовать алармистская бесцензурная литература, вызывавшая у некоторых приступы страха и желание бежать закапываться в Кировские пещеры. А я горел своими открытиями и хотел ими делиться. Правда, тогда же понял, что стать священником пока не хочу.

– Как же так?

– Решил, что если и буду, то лет через 10, не раньше, пока не достигну канонического возраста. После семинарии попал в братский хор Данилова монастыря и параллельно стал учиться в Московском государственном институте сервиса.

Без светского образования невозможна дальнейшая церковно-просветительская деятельность. Семинария – это школа жизни, позволяющая ориентироваться внутри церковной реальности. Но, чтобы говорить с обычными людьми на одном языке, этого было мало. Хотел понять, чем живут современные люди.

Потом я стал настоятелем Тихвинского храма, который требовал восстановления. Три года только им и занимался.

Вот выхожу на амвон и говорю: «Братья и сестры, у нас крыша течет, давайте думать, как нам многотысячный проект закрыть…». И тут же подходит человек: а давайте я помогу. Я видел реальные чудеса. У нас нет средств, мы не можем продолжить работу. Открываем с прихожанами «кружку для пожертвований» и обнаруживаем ровно ту сумму, что необходима. Это уже привычные чудеса, они постоянно происходят, но каждый раз понимаешь – строишь не ты, строит Бог. Вообще, когда чувствую тяжесть, то говорю: «Господи, ради тебя все потерплю. Если эта стройка нужна Тебе, то построим».

– Да, но настоятель – это же не просто главный по храму, это начальник…

– Начальник – Бог, я тут – управляющий. Помните в Евангелии «кто хочет быть главным, пусть будет всем слугой»? Я вижу свое служение в священстве и настоятельстве.

Отец Антоний Лакирев часто в проповедях повторяет, что хороший христианин – тот, кто старается слышать, слушать и слушаться Христа. Когда понимаешь, ради чего несешь послушание, это вытаскивает тебя из вороха административных проблем и не позволяет превратиться в простого администратора.

– А что теперь с этим делать?

– Я в Церкви 27 лет. Многое пришлось пережить, переоценить. Были падения и взлеты. Был кризис, когда я писал прошение об отчислении из семинарии. А потом – встреча с монахами Данилова монастыря, где я окончательно осознал, что Христос – смысл всей моей жизни. Остальное, если оно не наполнено Им – красивый, но музей. Крепкие стены, многотонные колокола – антураж.

Я могу сидеть перед вами в странных, пусть и симпатичных одеждах девятнадцатого века, но без этого содержательного наполнения – я буду лишь актером театра. Кто-то создает храм-крепость, в которой можно отгородиться от лежащего во зле мира, я же пытаюсь жить по другому принципу.

Храм – это центр встречи человека с Богом, которая совершается в Евхаристии. Раз есть такой храм, значит Господь дал нам всем задание и возможность говорить о том, что жизнь со Христом – это счастье.

Протопресвитер Александр Шмеман писал, что нельзя быть верующим и не радоваться. Я считаю, что храм в Троицке – это платформа, отталкиваясь от которой, мы имеем возможность возвещать всем радость о Христе.