Григорий Шеянов
Против времени:
священномученик
Сергий Мечев
священномученик
Сергий Мечев
В 1937 году в одну из поликлиник города Калинина устроился новый фельдшер. Тихий и неприметный, недавно освободившийся из заключения. Жил замкнуто, менял съемные квартиры, много времени проводил дома в уединении. Да иногда принимал каких-то приезжих людей – то в качестве гостей, то в качестве пациентов.
Фельдшер
Медицинский стаж у фельдшера был странный.
В 1910 году поступил на медицинский факультет Московского университета – и совсем скоро перевелся на историко-филологическое отделение.
В 1914-м ушел добровольцем на фронт и служил санитаром, через год выучился на брата милосердия – а после войны вернулся в филологию.
В 1919 году недолго проработал секретарем в Московском медицинском журнале.
И лишь в 1933-м, во время отбывания срока лишения свободы – вновь вернулся к медицинской практике, работал фельдшером где-то под Архангельском. Звали фельдшера Сергей Алексеевич Мечёв.
В 1910 году поступил на медицинский факультет Московского университета – и совсем скоро перевелся на историко-филологическое отделение.
В 1914-м ушел добровольцем на фронт и служил санитаром, через год выучился на брата милосердия – а после войны вернулся в филологию.
В 1919 году недолго проработал секретарем в Московском медицинском журнале.
И лишь в 1933-м, во время отбывания срока лишения свободы – вновь вернулся к медицинской практике, работал фельдшером где-то под Архангельском. Звали фельдшера Сергей Алексеевич Мечёв.
Вообще-то он был совсем не тихим.
И очень приметным.
И жизнь не сразу научила его менять съёмные квартиры. Недавно, в начале тридцатых, он годами жил у одной и той же квартирной хозяйки в городе Кадникове.
И ходил в рясе, не скрывая сана протоиерея. Открыто принимал духовных чад и отправлял посылки бедствующим священникам.
И писал письма своим московским прихожанам без «эзопова языка»:
И очень приметным.
И жизнь не сразу научила его менять съёмные квартиры. Недавно, в начале тридцатых, он годами жил у одной и той же квартирной хозяйки в городе Кадникове.
И ходил в рясе, не скрывая сана протоиерея. Открыто принимал духовных чад и отправлял посылки бедствующим священникам.
И писал письма своим московским прихожанам без «эзопова языка»:
“
Чувствуете ли вы, мои милые, как устремляется душа моя к каждому из вас? С вами соединил меня Господь. Вы – мое дыхание, вы – моя жизнь, вы – мое радование. Вы не заслоняете мне Господа, а показуете, вы не отдаляете Его, а приближаете. Через вас познал я Господа, в вас Он открылся мне; с вами и от вас возносил я молитву Ему. Служа вам, служил Ему, видел по образу Божию созданную вашу красоту, возносился к Его неизреченной доброте; зная ваши грехи, оплакивал свои согрешения, видя ваше исправление, посрамлялся пред Ним и просил Его помощи в исправлении моей грешной жизни. Словом, многими годами, через вас и с вами шел к Нему. Вы – мой путь ко Христу
Но время неотвратимо менялось; время давало понять, что вести себя таким образом уже нельзя. В 1933 году, о. Сергия арестовали вместе с местным кадниковским священником. Новое время создавало новый язык; окормление духовных чад и посылки гонимым священникам теперь следовало именовать «созданием контрреволюционной группировки церковников». А тут еще местный священник, отец Пётр, возьми да и скажи следователю: «Мечёв – крупная величина в церковном мире, пожалуй, не только Москвы, но и России». После таких показаний собрата – тюремное заключение отца Сергия стало неминуемым.
Странные слова
Святой праведный Алексий Мечев
Московский «старец в миру», настоятель храма Святителя Николая в Клённиках, на улице Маросейке – святой праведный Алексий Мечёв – не ограничивал свободы своего единственного сына в выборе жизненного пути. И тем большей радостью стало для него решение сына принять духовный сан. Решение долгожданное, пришедшее после получения светского образования и нескольких лет светской службы. Рукоположение состоялось в 1919 году, следующие четыре года отец и сын Мечёвы служили в одном храме. Несмотря на тяжелейший период в истории страны, то было время расцвета маросейской общины. Духовные дарования отца Алексия, незаурядная эрудиция и красноречие отца Сергия, исключительная красота и сила богослужения в клённиковском храме – привлекали людей, показывали им свет в окружающей их сумрачной безысходности. В храм тянулись новые и новые прихожане – «люди молодые, живые, только что пережившие революцию и заново, самостоятельно вырабатывавшие свое мировоззрение». Тянулись и приобщались к деятельной христианской жизни, основанной на тесном общении и взаимной поддержке мирян и духовенства.
В те годы отец Алексий, несомненно обладавший даром духовного зрения, сказал необычные слова:
В те годы отец Алексий, несомненно обладавший даром духовного зрения, сказал необычные слова:
Сын мой будет выше меня
Казалось, последующие события никак не подтверждали правоту этих слов. В июньский день 1923 года Святейший патриарх Тихон отслужил литию на похоронах отца Алексия. Ноша, свалившаяся на плечи отца Сергия – нового настоятеля маросейского храма – оказалась слишком тяжела. Огромная община, выросшая при ногах духоносного старца, требовала внимания и предъявляла очень высокие духовные запросы. Молодому и горячему отцу Сергию крест такого духовничества было явно не по силам. Об этом свидетельствовало и недовольство духовных чад, и неимоверная усталость их пастыря. Обессилевший отец Сергий неоднократно помышлял об оставлении своей паствы, собирался взять благословение на этот шаг у оптинского старца Нектария. Но, со временем, жизнь маросейской общины (которую ее новый пастырь теперь называл «семьей») выправилась и встала на новые рельсы. А старец Нектарий произнес об иерее Сергии все те же странные слова «он будет больше отца».
Больше отца
А как можно стать больше такого отца? Что может быть выше старчества? Мученичество первых веков? Но сам же отец Сергий учил, что подвиг пастырства «почитается в Церкви выше подвига мученичества».
Подлинное пастырство – оно само подобно мученичеству. Это ежеминутное отречение от покоя и уюта, отречение от самой жизни – жизни для себя и по себе.
Как говаривал великий оптинский старец Амвросий: «я тут у вас, как распятый».
Как писала келейница оптинского старца Нектария: «Бремя старчества страшно и тяжко. И быть старцем каждую секунду непосильно человеку».
Какой же подвиг, превышающий подвиг отца Алексия, был приготовлен отцу Сергию? Превышающий, а не равный? Кажется, в прежнее время не бывало на свете такого подвига. Но следующие годы жизни отца Сергия пришлись на время новое, время невиданное. Вот некоторые свидетельства об этих годах.
Подлинное пастырство – оно само подобно мученичеству. Это ежеминутное отречение от покоя и уюта, отречение от самой жизни – жизни для себя и по себе.
Как говаривал великий оптинский старец Амвросий: «я тут у вас, как распятый».
Как писала келейница оптинского старца Нектария: «Бремя старчества страшно и тяжко. И быть старцем каждую секунду непосильно человеку».
Какой же подвиг, превышающий подвиг отца Алексия, был приготовлен отцу Сергию? Превышающий, а не равный? Кажется, в прежнее время не бывало на свете такого подвига. Но следующие годы жизни отца Сергия пришлись на время новое, время невиданное. Вот некоторые свидетельства об этих годах.
1933
Работа фельдшером в заключении вблизи города Архангельска. Отца Сергия – переболевшего гриппом, обворованного уголовниками – перевели туда с тяжелых общих работ на лесопильном заводе.
Он говорил тогда духовной дочери: «Я так устал… Я не могу, когда что-то делают медленно, всегда был быстрым, а теперь и хочу скорей, да не могу. Куда бы ни пошли, иду всегда самым последним».
А духовная дочь так вспоминала об этой встрече: «…он был ласковый, мягкий и добрый, так что все жалобы, недоумения, недоразумения страшно было ему говорить... Ни одного упрека, ни малейшего раздражения не было в нем, несмотря на то что раньше был такой вспыльчивый. И когда нужно скорей и что-нибудь не ладится, я начинала волноваться, а он скажет тихо, спокойно: «Ничего, ничего», – и сразу в душе водворится мир».
Работа фельдшером в заключении вблизи города Архангельска. Отца Сергия – переболевшего гриппом, обворованного уголовниками – перевели туда с тяжелых общих работ на лесопильном заводе.
Он говорил тогда духовной дочери: «Я так устал… Я не могу, когда что-то делают медленно, всегда был быстрым, а теперь и хочу скорей, да не могу. Куда бы ни пошли, иду всегда самым последним».
А духовная дочь так вспоминала об этой встрече: «…он был ласковый, мягкий и добрый, так что все жалобы, недоумения, недоразумения страшно было ему говорить... Ни одного упрека, ни малейшего раздражения не было в нем, несмотря на то что раньше был такой вспыльчивый. И когда нужно скорей и что-нибудь не ладится, я начинала волноваться, а он скажет тихо, спокойно: «Ничего, ничего», – и сразу в душе водворится мир».
1935
Город Лодейное Поле Ленинградской области, главное управление Свирских лагерей. Профессор-психиатр проводит экспертизу психических расстройств заключенных.
«Первым был мною освидетельствован известный всей Москве… протоиерей о. Сергий Мечёв. У него оказалось реактивное состояние после допросов, на которых ему сообщили о расстреле его жены и детей. Мне удалось содействовать его отправке в тюремную больницу им. Гааза на испытание к гуманному профессору Оршанскому, который, как я надеялся, смог бы устроить отцу Сергию Мечёву свидание с его родными. Я был убежден, что его родные не расстреляны, а ложным сообщением об их смерти только мучили священника».
Город Лодейное Поле Ленинградской области, главное управление Свирских лагерей. Профессор-психиатр проводит экспертизу психических расстройств заключенных.
«Первым был мною освидетельствован известный всей Москве… протоиерей о. Сергий Мечёв. У него оказалось реактивное состояние после допросов, на которых ему сообщили о расстреле его жены и детей. Мне удалось содействовать его отправке в тюремную больницу им. Гааза на испытание к гуманному профессору Оршанскому, который, как я надеялся, смог бы устроить отцу Сергию Мечёву свидание с его родными. Я был убежден, что его родные не расстреляны, а ложным сообщением об их смерти только мучили священника».
1940
Окрестности города Рыбинска. Отец Сергий, недавно переживший очередное (и последнее) психологическое потрясение, тайно встречается со своим духовным сыном и другом, маросейским священником Борисом Холчевым. «Отец Борис, – сказал тогда будущий священномученик, – я заболеваю психически. Приходит человек, а я вижу, что у него в душе». Отец Борис лишь кратко возразил: «Это не болезнь, а прозорливость».
Окрестности города Рыбинска. Отец Сергий, недавно переживший очередное (и последнее) психологическое потрясение, тайно встречается со своим духовным сыном и другом, маросейским священником Борисом Холчевым. «Отец Борис, – сказал тогда будущий священномученик, – я заболеваю психически. Приходит человек, а я вижу, что у него в душе». Отец Борис лишь кратко возразил: «Это не болезнь, а прозорливость».
Сохранить общину
Больше двух лет тихий и замкнутый фельдшер живет на съемных квартирах вблизи города Калинина, иногда принимая приезжих духовных чад. На его плечах лежит груз окормления огромной маросейской «семьи», уже оставшейся без любимого храма, но по-прежнему связанной крепкими узами со своим пастырем. Община продолжала существовать, жила вопреки духу времени. Пастырь чувствовал ответственность за сохранение этой жизни.
А задача сохранить общину была почти невыполнимой. Новое время формировало новый тип священника – молчаливого «требоисполнителя», отстраненного от житейских нужд пасомых. Прихожане нового образца могли свидетельствовать о своей вере лишь немногими обрядами, совершаемыми в стенах храма. На языке нового времени это положение вещей называлось «полной свободой религии в СССР». Места для деятельной приходской жизни (служившей краеугольным камнем существования маросейской «семьи») эта «полная свобода» не предусматривала.
А задача сохранить общину была почти невыполнимой. Новое время формировало новый тип священника – молчаливого «требоисполнителя», отстраненного от житейских нужд пасомых. Прихожане нового образца могли свидетельствовать о своей вере лишь немногими обрядами, совершаемыми в стенах храма. На языке нового времени это положение вещей называлось «полной свободой религии в СССР». Места для деятельной приходской жизни (служившей краеугольным камнем существования маросейской «семьи») эта «полная свобода» не предусматривала.
Отец Сергий старался разделить свою большую паству на группы по 10-12 человек, связанных тесным общением и взаимной духовной поддержкой. По замыслу отца Сергия, для каждой такой «десятки» предполагалось рукоположение тайного священника. «Десятка» должна была знать лишь своего священника, никто из ее членов не должен был располагать точными сведениями о других подобных «десятках»…
Но для осуществления этого замысла нужно было отыскать епископа, согласившегося бы на совершение тайных священнических хиротоний. В конце 30-х годов это было нелегкой задачей. Православных епископов, остающихся на свободе, можно было пересчитать по пальцам. Но едва ли хоть один из них решился бы на совершение тайных хиротоний для нелегальной церковной общины, не поминающей имени митрополита Сергия (Страгородского).
Но для осуществления этого замысла нужно было отыскать епископа, согласившегося бы на совершение тайных священнических хиротоний. В конце 30-х годов это было нелегкой задачей. Православных епископов, остающихся на свободе, можно было пересчитать по пальцам. Но едва ли хоть один из них решился бы на совершение тайных хиротоний для нелегальной церковной общины, не поминающей имени митрополита Сергия (Страгородского).
Путь немощной совести
Отец Сергий Мечёв находился в церковно-административном подчинении митрополиту Сергию вплоть до октября 1927 года. Пока заместитель патриаршего местоблюстителя не выпустил указа о богослужебном поминовении властей (и о возношении за богослужением своего имени – при живом и здравствующем первоиерархе, митрополите Петре).
«За литургией по уставу Церкви возможна лишь молитва за власть верующую, а в данном случае речь шла о власти неверующей, безбожной» – объяснял отец Сергий своё неподчинение указу.
«За литургией по уставу Церкви возможна лишь молитва за власть верующую, а в данном случае речь шла о власти неверующей, безбожной» – объяснял отец Сергий своё неподчинение указу.
Я замкнулся в своем храме и не исполнял распоряжений, которые противоречили церковному уставу и моей совести.
Богослужебный устав играл слишком большую роль в жизни маросейского храма и его настоятеля. А дальнейшее развитие событий давало лишь новые поводы для отмежевания клённиковского пастыря от официальной линии церковной администрации.
«Я, – вспоминал он, – был не согласен с заявлением [митрополита] Сергия… о том, что Церковь в данный момент находится в условиях такой свободы, которая никогда не была ей предоставлена, как не соответствующим действительности. В самом деле, церкви как в Москве, так и в провинции закрывались, все приходило в запустение. И митрополит Сергий утверждая… обратное, действовал в угоду Советской власти, своим авторитетом руководителя Церкви прикрывал проводимую Советской властью политику притеснения Церкви… Я отъединился от него, замкнулся в своем храме, не исполнял тех его распоряжений, которые противоречили церковному уставу и моей совести».
Ссылаясь на свою «немощную совесть», отец Сергий, тем не менее, не считал свое решение единственно правильным в тот непростой и соблазнительный период церковной истории. «Если вы не разделяете моего пути, идите своим, но я не могу идти по другому» – говорил он своим чадам. А чада доверчиво шли за своим пастырем по пути неприятия новой церковной политики. «Для него даже в мелочах неприемлем был компромисс – душа его не переносила и тени неискренности, он не мог быть другим» – вспоминала одна из его духовных дочерей. Сыграла свою роль и позиция духовника отца Сергия, преподобного Нектария Оптинского. Старец Нектарий также не поминал за богослужением имени митрополита Сергия.
«Я, – вспоминал он, – был не согласен с заявлением [митрополита] Сергия… о том, что Церковь в данный момент находится в условиях такой свободы, которая никогда не была ей предоставлена, как не соответствующим действительности. В самом деле, церкви как в Москве, так и в провинции закрывались, все приходило в запустение. И митрополит Сергий утверждая… обратное, действовал в угоду Советской власти, своим авторитетом руководителя Церкви прикрывал проводимую Советской властью политику притеснения Церкви… Я отъединился от него, замкнулся в своем храме, не исполнял тех его распоряжений, которые противоречили церковному уставу и моей совести».
Ссылаясь на свою «немощную совесть», отец Сергий, тем не менее, не считал свое решение единственно правильным в тот непростой и соблазнительный период церковной истории. «Если вы не разделяете моего пути, идите своим, но я не могу идти по другому» – говорил он своим чадам. А чада доверчиво шли за своим пастырем по пути неприятия новой церковной политики. «Для него даже в мелочах неприемлем был компромисс – душа его не переносила и тени неискренности, он не мог быть другим» – вспоминала одна из его духовных дочерей. Сыграла свою роль и позиция духовника отца Сергия, преподобного Нектария Оптинского. Старец Нектарий также не поминал за богослужением имени митрополита Сергия.
Последние испытания
В 1938 году увенчались успехом поиски калининским фельдшером «непоминающего» архиерея. Проживавший в Калининской области епископ Мануил (Лемешевский) познакомился с отцом Сергием и, по его просьбе, тайно рукоположил во иереи четверых маросейских прихожан. А в следующем году епископ Мануил был арестован и дал признательные показания об отце Сергии и его пастве. Известие об этом стало для отца Сергия последним психологическим потрясением. Теперь его дальнейшая судьба была предрешена. Казалась предопределенной и судьба маросейской общины. Не довелось отцу Сергию сравнить вес пастырства и мученичества, положив их на разные ладони. Его пастырство неотделимо слилось с мученичеством. Помножилось на мученичество. Стало мученичеством.
В начале 1940 года отец Сергий уезжает из Калининской области и устраивается фельдшером в поликлинику города Рыбинска. Потом живет в городе Струнино Владимирской области, скитается по съемным квартирам в деревнях ярославщины, нигде не живет подолгу. Ежедневно служит на дому литургию и редко выходит на улицу. Он отслужил по самому себе заупокойный сорокоуст – так поступали древние подвижники, которые предвидели скорую смерть без христианского погребения. 7 июля 1941 года, за считанные дни до очередной (предполагаемой) перемены места жительства, отца Сергия арестовывают в деревне Деевское и препровождают в Ярославскую тюрьму.
В начале 1940 года отец Сергий уезжает из Калининской области и устраивается фельдшером в поликлинику города Рыбинска. Потом живет в городе Струнино Владимирской области, скитается по съемным квартирам в деревнях ярославщины, нигде не живет подолгу. Ежедневно служит на дому литургию и редко выходит на улицу. Он отслужил по самому себе заупокойный сорокоуст – так поступали древние подвижники, которые предвидели скорую смерть без христианского погребения. 7 июля 1941 года, за считанные дни до очередной (предполагаемой) перемены места жительства, отца Сергия арестовывают в деревне Деевское и препровождают в Ярославскую тюрьму.
Приговорен к расстрелу «без конфискации имущества за отсутствием имущества у осужденного»
Главная вина отца Сергия перед Советской властью заключалась в попытках сохранить маросейскую общину, сохранить живое общение и христианскую жизнь мирян вне церковных стен. Такой опции не было предусмотрено в новом обществе. Обществе, без остатка мобилизованном для борьбы и побед, крепко спаянном страхом, насквозь прозрачном для фанатичной веры в вождя. Любое объединение людей, кроме объединения на основе советской идентичности, несло в себе угрозу для бесперебойного вращения шестеренок государственной машины. И в этой логике справедливо звучали слова обвинительного заключения о том, что отец Сергий «на протяжении ряда лет являлся руководителем антисоветского церковного формирования».
Новое время определяло новое сознание людей и вырабатывало свой понятийный аппарат, время находило нужные слова и для обозначения деятельности отца Сергия: «В настоящее время Мечёв ведет работу по созданию подпольных т.н. катакомбных церквей… по типу иезуитских орденов и на этой основе организует антисоветские элементы для активной борьбы с Советской властью».
Двадцатые годы, золотой век маросейской приходской семьи – когда молодая власть под водительством Ленина и Троцкого разрушала храмы, не интересуясь внутренней жизнью их общин – уже ушли навсегда.
Новое время определяло новое сознание людей и вырабатывало свой понятийный аппарат, время находило нужные слова и для обозначения деятельности отца Сергия: «В настоящее время Мечёв ведет работу по созданию подпольных т.н. катакомбных церквей… по типу иезуитских орденов и на этой основе организует антисоветские элементы для активной борьбы с Советской властью».
Двадцатые годы, золотой век маросейской приходской семьи – когда молодая власть под водительством Ленина и Троцкого разрушала храмы, не интересуясь внутренней жизнью их общин – уже ушли навсегда.
Отец Сергий был расстрелян в Рождественский Сочельник, 6 января 1942 года. Осиротели трое его детей, овдовела матушка.
Пережившая отца Сергия на долгие 17 лет, не имевшая достоверных сведений о его судьбе, матушка не разрешала выкидывать и раздавать его старые вещи: «А старичок вернется, что он будет носить?».
Она твердо верила, что «Сережа», обещавший ей вернуться из заключения, исполнит обещание.
Осиротела и другая семья. Любимая и родная «покаяльно-богослужебная семья», маросейская община.
Пережившая отца Сергия на долгие 17 лет, не имевшая достоверных сведений о его судьбе, матушка не разрешала выкидывать и раздавать его старые вещи: «А старичок вернется, что он будет носить?».
Она твердо верила, что «Сережа», обещавший ей вернуться из заключения, исполнит обещание.
Осиротела и другая семья. Любимая и родная «покаяльно-богослужебная семья», маросейская община.
Из писем к прихожанам маросейского храма
“
Не ищите нормального духовного руководства, – не такое сейчас время; и не найдете, а если найдете, то на мгновение. Переключайтесь друг на друга, назидайтесь друг от друга, укрепляйтесь друг другом, утешайте друг друга. Друг друга тяготы носите, и тако исполните закон Христов (Гал.6:2). Помните, что можете остаться совсем без иереев Божиих.
“
Ныне храмы, воздвигнутые руками человеческими, разрушаются, но в покаянной тоске по ним поднимаются храмы, созданные руками Божиими. Огоньки смиренного мученичества вспыхивают повсеместно... Голодные, оборванные, дрожащие от холода, изолированные от мира, на голой земле, на снегу или в случайных избах, без гробов и священнического напутствия умирают иереи, иноки и верные.
Возносится ими молитва за грехи всей Церкви, возлюбившей внешнее паче внутреннего и обряд больше духа, – Церкви, не нашедшей в себе даже в годину исключительных бедствий целительных слез покаяния. Искорки терпеливого исповедничества мерцают всюду от ледяного океана до раскаленной пустыни. В покаянном плаче молятся открывшие терпением обстояний свои сердечные храмы, изгнанные за служение в храмах Божиих!
Войдем, родные, и мы в клеть душ наших, войдем в храм наш душевный, посвященный Господу еще в момент крещения и освященный им в момент первого причащения.
Храм этот наш; никто, никогда не сможет его разрушить, кроме нас самих. В нем мы – каждый – иерей и кающийся. Жертвенник его – сердце наше, и на нем мы можем приносить всегда на слезах наших великое таинство покаяния. Трудно нам, запустившим наш храм невидимый и недостойно жившим только храмом видимым, принять от Господа новый путь спасения. Восплачем и возрыдаем, но не слезами отчаяния, а слезами покаяния, примем всё как заслуженное. Разве не Господь посылает это?
Возносится ими молитва за грехи всей Церкви, возлюбившей внешнее паче внутреннего и обряд больше духа, – Церкви, не нашедшей в себе даже в годину исключительных бедствий целительных слез покаяния. Искорки терпеливого исповедничества мерцают всюду от ледяного океана до раскаленной пустыни. В покаянном плаче молятся открывшие терпением обстояний свои сердечные храмы, изгнанные за служение в храмах Божиих!
Войдем, родные, и мы в клеть душ наших, войдем в храм наш душевный, посвященный Господу еще в момент крещения и освященный им в момент первого причащения.
Храм этот наш; никто, никогда не сможет его разрушить, кроме нас самих. В нем мы – каждый – иерей и кающийся. Жертвенник его – сердце наше, и на нем мы можем приносить всегда на слезах наших великое таинство покаяния. Трудно нам, запустившим наш храм невидимый и недостойно жившим только храмом видимым, принять от Господа новый путь спасения. Восплачем и возрыдаем, но не слезами отчаяния, а слезами покаяния, примем всё как заслуженное. Разве не Господь посылает это?
Маросейские всходы
Наступившие годы перемолотили, развеяли, широко раскидали многочисленных чад маросейской общины. Рассеяли, как пшеницу. Казалось, что «маросейка» умерла. Но «если пшеничное зерно, пав в землю, не умрет, то останется одно, а если умрет, то принесет много плода».
И вот, почти в каждом уголке бескрайней страны, в каждой епархии нашей Церкви проросли и заколосились маросейские всходы.
Известные всей православной России епископ Стефан (Никитин) и архимандрит Борис (Холчев).
Десятки священников, явных и тайных. Украшенные сединой протоиереи и увенчанные в расцвете лет священномученики. Иеромонахи и монахини. Миряне, верные помощники пастырей – безвестные келейницы и знаменитые духовные писатели. Люди науки и творчества, «техническая интеллигенция» – соль земли, живой пример христианской жизни в безбожном и обезличенном мире. Люди, духовно рожденные и воспитанные при ногах отца Алексия и отца Сергия, многие десятилетия после их кончины дарили миру все то, что открыла им самим маросейская семья.
Дарили, даже помимо своей воли.
То, что уже невозможно было у них отнять.
Живой и осязаемый опыт деятельной жизни со Христом в Его Церкви.
И вот, почти в каждом уголке бескрайней страны, в каждой епархии нашей Церкви проросли и заколосились маросейские всходы.
Известные всей православной России епископ Стефан (Никитин) и архимандрит Борис (Холчев).
Десятки священников, явных и тайных. Украшенные сединой протоиереи и увенчанные в расцвете лет священномученики. Иеромонахи и монахини. Миряне, верные помощники пастырей – безвестные келейницы и знаменитые духовные писатели. Люди науки и творчества, «техническая интеллигенция» – соль земли, живой пример христианской жизни в безбожном и обезличенном мире. Люди, духовно рожденные и воспитанные при ногах отца Алексия и отца Сергия, многие десятилетия после их кончины дарили миру все то, что открыла им самим маросейская семья.
Дарили, даже помимо своей воли.
То, что уже невозможно было у них отнять.
Живой и осязаемый опыт деятельной жизни со Христом в Его Церкви.
 |
 |
 |
По материалам "Друг друга тяготы носите...". Жизнь и пастырский подвиг священномученика Сергия Мечева. М., ПСТГУ, 2012