– Тридцать лет, что мы живем на этом кладбище, эту дорогу никто не ремонтировал. А там дети похоронены, и родители после дождя пройти не могут! Ладно, меня младший сын возит, а у многих же нет никого…

По неровной, испещренной ямами и камнями дороге Лидия Михайлова идет вглубь кладбища, к огражденному мраморным забором участку. «Это мемориал скорби и памяти о погибших в железнодорожной катастрофе 4 июня 1989 года под г.Ашой. Пострадало 1500 человек. Среди них было много детей. Они навсегда в наших сердцах. Мы помним всех», – встречает плита возле входа.

А дальше – ряды очень похожих могил. Почти на каждой – гранитный памятник с выпуклым портретом, имя-фамилия и годы жизни «1973–1989», а сбоку – цветная фотография в овале из металлокерамики. Маскаев Артем, Федоряк Оксана, Шевченко Андрей, Усольцева Ольга, Михайлов Александр... Всего 47 могил.

3 июня 1989 года десятиклассники челябинской 107-й школы, в том числе хоккеисты юношеской команды клуба «Трактор», отправились на две недели в Адлер собирать черешню. Пятая трудовая четверть, как называли тогда. К опаздывающему поезду «Новосибирск – Адлер», несмотря на возмущения родителей, прицепили дополнительный «нулевой» вагон, в котором и поехали школьники. Потом последние вагоны обоих поездов попадут в эпицентр взрыва.

– Мы хоронили их ровно неделю. Последних встречали уже в аэропорту… Одни урны и только Андрюша Шевченко, который умер в Москве, в институте Склифосовского. Я ходила на похороны каждый день, я считала это своим долгом – проводить всех детей в последний путь. И самое, наверное, ужасное даже… даже не прощание с собственным ребенком, его тело мы нашли, но он все равно вот здесь, – Лидия Ивановна подносит руки к сердцу, – а прощание с Сережей Генергардом. Он сирота был, и когда руководитель похорон сказала всем выйти из зала, остаться только родственникам, его сестра Марина попросила меня: «Тетя Лида, останьтесь». И вот открывают крышку, а гроб пустой и такая ма-а-аленькая урночка, где написано «Генергард Сергей». И нам надо расстелить костюм… Это было самое жуткое состояние. Но такая вот наша действительность была.

За могилой Генергарда теперь ухаживают Михайловы. Саша и Сережа лежат рядом.

«Саша, поздравляю тебя с Днем Рождения. Желаю тебе хорошо учиться на 4 и 5, слушаться родителей и хороших успехов в хоккее. Твой друг Сергей».

Из белого мешка, какой обычно покупают для картофеля, Лидия Ивановна достает все, что осталось после сына. Сашин архив.

– Вот открытка Сережи Генергарда на 15-летие, а вот альбом с грамотами. За первое место в кубке города, это 85-й год. Это на приз газеты «Молодая гвардия» в Киеве, уже 86-й. А это 1-е место в финале первенства СССР по хоккею среди юношей, Северодонецк, 1988 год, а это Рига, тоже первое место заняли. А это уже 89-й, грамота всесоюзного первенства. После этого турнира про ребят сняли сюжет. Когда они погибли, мы попросили телеканал прокрутить пленку, чтобы увидеть их живыми. Чуть все от разрыва сердца не умерли.

Среди фотографий Лидия Ивановна находит снимок за год до катастрофы – на фоне цветущей яблони стоят восьмиклассники вместе с классным руководителем Эрой Григорьевной и учителем литературы Ириной Михайловной.

– И вот смотрите: Сережа погиб, Сережа Смыслов погиб, Андрей Кулаженков погиб, Алексей, Андрюша Шевченко, Артем, Стас, Олег, Саша, Ирина Михайловна – все погибли. На следующий год ребята пришли в школу, а полкласса нет, и на их места больше никто не сел. Говорят, выпускной прошел просто в слезах.

– А вот, – Лидия Ивановна достает еще одну уже черно-белую фотографию, – четверо друзей. Они у Наташи Востриковой – за Сашей темный памятник – на последнем дне рождения. Ни одного нет в живых.

На обороте фотографии синей ручкой написано: «1989 год. В гостях у Наташи. Масалов, Генергард, Петров, Михайлов. Фото напечатано одноклассниками после смерти хоккеистов».

– Вот так, – вздыхает Лидия Ивановна. – А это мы на месте катастрофы. Все уже пожелтело…

Из белого квадратного конверта вдруг вылетает фотография.

– А вот что получилось… По этой фотографии мы и узнали Сашу. «Лицо, туловище, конечности буроватого цвета с участками обугливания. Смерть наступила от ожогового шока».

В пять лет Саша Михайлов встал на коньки. В хоккейном городе Челябинске тогда в каждом дворе была залита коробка. А так как Михайловы жили недалеко от хоккейной школы «Трактор», то выбор спорта был очевиден.

Лидия Ивановна пересказывает режим дня сына с такой точностью, как будто только вчера в 6.30 будила Сашу, а уже в 7.30 у него – первая тренировка, завтрак в столовой поблизости, потом – уроки в школе, обед и снова тренировка. А вечером могла быть игра. Дома всегда стоял борщ или макароны с тушенкой – на случай, если команда придет пообедать к Михалычу – так друзья звали Сашу.

Взрыв в ночь на воскресенье, 4 июня, в 01.10 минут по местному времени (в 23.10 по московскому), опрокинул последние вагоны наземь, выбил стекла в домах близлежащих поселков. Местные жители сначала подумали – рядом сбросили атомную бомбу. На машинах, тракторах, грузовиках они помчались на место, а после вспоминали, что сосны стали похожи на обгоревшие спички, кругом лежал рваный металл, одежда, раненые люди, рельсы были изогнуты петлями. Возникший при взрыве пожар охватил территорию около 250 га. Очевидцы ужасались: воздух словно превратился в пламя, а ночная тишина – в стон, который к утру потихоньку угасал.

Вскоре на место поехали машины скорой помощи из ближайших городов, спасатели, солдаты. На вертолетах полетели врачи из Челябинска, а уже утром – из Москвы, Петербурга, Спитака, Англии. В больницах срочно освобождались места для пострадавших. Развозить людей помогали местные жители, они же стояли в очередях на сдачу крови, несли компоты и вентиляторы для больных.

В двух поездах, согласно количеству проданных билетов, находились 1284 человека, в том числе 383 ребенка. Но на детей младше пяти лет тогда не брали билет, поэтому точное число пассажиров так и осталось неизвестным.

Сначала некоторые предполагали, что произошел теракт – два поезда никогда не встречались в этом месте, но в тот день оба шли с опозданием. Как выяснится позже – и эта версия станет официальной – бригада одного из проходящих товарных поездов предупредила диспетчера о запахе газа в районе 1710 км. С проблемой решили разобраться утром, а в это время дежурный персонал на продуктопроводе «Западная Сибирь – Урал – Поволжье» лишь увеличил подачу газа, чтобы восстановить упавшее давление. Следствие потом установит, что повредить трубу мог ковш экскаватора еще при постройке в 1985-м, а утечку газа вовремя не заметили, так как не было регистрирующего оборудования.

Вытекавшие из трубы легкие углеводороды (метан, этан, пропан, изобутан, гексан и другие) испарялись и в виде газового облака скапливались в низине, по которой в 900 метрах от продуктопровода проходила железная дорога. Вероятно, искра от токоприемника одного из локомотивов и привела к взрыву. В 2001 году МЧС издаст книгу «Катастрофы конца XX века», где скажет, что энергия этого взрыва «соответствовала энергии взрыва тротила массой около 300 т».

Тем утром Лидия Михайлова вместе с шестилетним сыном Женей и подругой, которой неделю назад Саша и Сережа Генергард помогали сажать картошку, собирались в лес.

– И вдруг звонок. Звонит Людмила Масалова, мама Артема. И кричит: «Лида, ты не слышала, сейчас передавали, что случилась катастрофа? Наши поезда то ли с рельсов сошли, то ли что-то еще». А тогда же не было сотовых. Я прибежала к областной больнице, а на станции переливания крови уже народу… Все, думаю. И передают. Но еще неизвестно о потерях.

Позже врач Валерий Михайлов, отец Саши, в одной из больниц города Аши, в пятнадцати километрах от которого и произошел взрыв, найдет лист с почерком сына – там Саша перечислял друзей-хоккеистов, с которыми был эвакуирован. А уже находясь под капельницами, попросил врача позвонить маме и передать, чтобы не беспокоилась.

– «Передайте моей маме, что я ее очень люблю». Вот с такими словами и живу 30 лет.

Сейчас состояние сына врач Лидия Ивановна объясняет по-медицински: при ожоговом шоке сначала идет эректильная фаза, когда организм возбужден, а дальше – торпидная фаза, когда происходят разные функциональные нарушения и ресурс организма истекает.

– А тогда я вернулась домой, села на диван, и вот хотите верьте, хотите нет, но на стене как будто обрисовался портрет с улыбкой. И я понимаю, что эта улыбка – конец мук, Саша умер. И как заорала диким голосом. Подруга спрашивает: «Что? Что?», а я просто не могла успокоиться, хотя я не истеричный человек. На часах было 20 минут второго.

Как выяснилось позже, Саша Михайлов лежал вместе с Сережей Смысловым. Их врач Людмила Комарова написала маме Сережи:

– Время было без двадцати час, я зашла к вашим мальчикам. Саша Михайлов агонировал… – пересказывает Лидия Ивановна то письмо и после пятисекундной паузы, словно набрав воздуха, добавляет: – То есть Саша прожил где-то 12 часов. И, видимо, врачу так трудно давались эти строки, что в конце она поставила жирную точку.

В тот же вечер Лидия Михайлова вместе с родственниками других пассажиров отправилась на специально организованном поезде в Ашу.

Ранним утром 5 июня над Ашой все еще висело черное облако – дым не рассеивался. Виктор Храмов, военный комиссар Ленинского района Челябинска, стоял вместе с другими родственниками на площадке возле вокзала и вслушивался в фамилии пострадавших. В Краснодарский край в предпоследнем 16-м вагоне отправились его жена и двое детей, 4 июня младшему Виталику исполнялось 7 лет.

С собой полковник Храмов взял лишь чемодан с прибором для бритья.

– Думал так: мои едут в последнем вагоне, две нижние полки, одна верхняя, даже если поезда лоб в лоб столкнулись, ну, будут ушибы или переломы, ну и ладно, – объясняет он свое спокойствие в то утро. – А на месте уже нам сообщили, что это не столкновение поездов, а взрыв, связанный с продуктопроводами, и все очень серьезно.

В предварительных списках выживших, отправленных вертолетами в разные больницы республики и соседних областей, Виктор Петрович свою фамилию не нашел. Не увидела имя сына и Лидия Михайлова вместе с другими родителями хоккеистов. Таких людей забирали автобусы в Уфу – там родственников ждали другие списки.

– Нас привезли на какую-то базу отдыха, – вспоминает Лидия Ивановна, перебирая фотографии, – лес – просто сказка, и мы приехали… такие. Помню, проснулась, и соловьиная трель на рассвете. Птицы перекликаются, поют, птичий гвалт просто. Знаете, это непередаваемо было. Где-то в душе все опустилось, и думаю: «Ну как же так… Людей нет, а птицы поют…. Жизнь-то продолжается, ее не остановит даже такая большая беда». Я потом много-много лет не могла слышать птиц, не ходила вообще в лес.

Фотографию своего Саши, ту самую, которая сейчас лежит в белом конверте, Лидия Ивановна нашла на фанерных стендах со снимками и описаниями фрагментов тел, возле морга. В этот момент рядом кто-то упал в обморок – то ли от увиденной знакомой руки с колечком, то ли от 30-градусной жары.

– Была одна женщина и мальчик… – задумчиво произносит Виктор Петрович. – Я к ним еще раз приходил, но определить невозможно, одно туловище осталось… вот такого цвета, – стучит по темно-коричневой скамейке, на которой мы сидим. – Я до сих пор не могу понять, как мама одного парнишки смогла его опознать, там все было деформировано… Она говорит «сердцем». Мое сердце либо уже очерствело, настолько было деревянным, что ничего не чувствовало. В общем, не нашел. И пришел к выводу: а к кому я буду на кладбище ходить-то? Мне еще ладно, я при погонах, в любой момент могли заслать в другое место. А как бабушка с дедушкой?

Тогда полковник Виктор Храмов решил взять три символические урны. Дождался очереди к граверу, подписал их и в коробке, перевязанной черной ленточкой, повез на Кубань, в город Лабинск – на родину жены. Отец Светланы – по плотницким делам мастер – сделал саркофаг.

Учеников из 107-й школы похоронили на Первом градском кладбище. Спустя двадцать лет недалеко от него построили ледовую арену «Трактор» – на ней тренируется хоккейный клуб, в котором хотел играть Саша Михайлов.

– Саша меня все просил купить его подружке Наташе костюм спортивный. Говорю: «Ну я же не знаю, какая она». Вот время пришло… у гроба познакомиться. А как она ревела… Костюм я ей потом все равно купила, желтенький с синими полосками. Она как цыпленок в нем была, такая хорошая девочка. Она мне и сейчас звонит, поздравляет с праздниками.

Ближе к 40 дням мамы школьников решили пойти в епархию – попросить отпеть детей. В черных траурных платьях с непокрытой головой – «мы просто не знали, как надо» – они получили выговор священника как «не по форме одетые». Ушли. На следующий день знакомый Лидии Ивановны, увидев ее в слезах, предложил: «А вы напишите письмо Патриарху Пимену. Я через два дня поеду в Москву и по пути сброшу в почтовый ящик».

– И мы написали, что погибли дети, они некрещеные, но наша душа просит их отпеть. Невинные души прошли круги ада. И таким образом письмо дошло. С тех пор на годовщину трагедии мы всегда заказываем сорокоуст и приглашаем батюшку.

Прах погибших развезли по 45 областям и девяти республикам бывшего СССР.

После катастрофы в 107-й школе создали музей, разместив фотографии всех погибших детей из Челябинска. Лидия Ивановна рассказывает, как единственный выживший из команды, защитник Саша Сычев, приходил на первый урок, а на втором пропадал. Находили его в этой комнате, сидящим перед фотографиями друзей.

Саму же Лидию Михайлову друзья отправили в санаторий.

– Я просто выпила тонну антидепрессантов, жить не хотелось. Кто-то в подъезде гонял тараканов, и вот три штуки ползут по стене на кухне, а я сижу. Такое было состояние. И душевная боль совершенно не сопоставима с физической болью, зубы, роды – это все такая ерунда. И опять кастрюлю борща сварю – и бу-бух, в унитаз. Кормить некого. Вот так закрою глаза: «Скорее бы 50 лет, может, немножко будет легче». Мне тогда было сорок.

23 февраля 1990 года Лидия Михайлова, на тот момент заведующая гарнизонной поликлиникой, предложила подруге и коллеге по работе сходить в гости к Виктору Храмову: «Я представила: если мне так больно, то как ему?» Купили коньяк с колбасой и хлебом и пришли в новую, только полученную полковником трешку. Лидия Ивановна до сих пор помнит эту сцену: в зале стоял диван, рядом – открытая бутылка коньяка, а напротив – одна собранная секция от стенки. И там фотография жены Светланы и детей, две гвоздики, покореженная железка от вагона и три билета – 25-е, 26-е и 27-е место. Их нашли в кирзовой сумке проводника (она не сгорела) на месте катастрофы и вместе с другими вещами разместили в спортзале в Уфе. «Билеты на тот свет», – называет их Храмов.

Виктор Петрович и сам не знает, сколько было таких вечеров, когда вспоминал, как в далеком 1975-м он, выпускник военного училища, и Светлана, медсестра в сельской больнице, собирали вишню, как расписались, никого не предупредив. А ночью пробирались через окно в дом к родственникам жены, и чтобы собаки не лаяли на незнакомца, кидали им конфеты. Утром увидели – сладостями был усыпан весь двор.

Накануне поездки детей на каникулы к родителям жены Виктор подарил младшему Виталику модель самолета для склеивания – на 7 лет, в день рождения. Начали собирать, но не успели – сыновья строго предупредили: «Папа, смотри не клей! Мы приедем и сами сделаем!»

– Проводники уже с флажками, а поезд все стоит, – вспоминает Виктор Петрович. – И вдруг старший сын Алешка выходит на площадку и говорит: «Пап! Ну ладно, ты уж доклей самолетик, а мы поехали». Вот такие последние слова… Знаете, я неоднократно говорил: лучше бы я погиб в Афганистане – тогда бы они ходили не по городу Челябинску, а по Краснодарскому краю. Остался у меня после войны один «сувенир» – простреленная фуражка.

Виктору Петровичу 69 лет. Он уже давно не ходит в форме, но обязательно в рубашке и галстуке. Мы сидим в сквере возле главной площади Челябинска – площади Революции со статуей Ленина. Рядом – администрация города и драматический театр, а на здании сзади, за голубыми елями, возвышается красный логотип РЖД – это офис южноуральского управления. Звучит инструментальная музыка, на ветках чирикают воробьи, две девочки наперегонки гоняют на самокатах возле пока еще закрытого фонтана.

– Долгое время была надежда, ма-а-аленькая-маленькая, где-то в пятке, в одной клеточке, что они живы. Ну мало ли, находятся в беспомощном состоянии, – Виктор Петрович говорит размеренно и, смущенно улыбаясь, добавляет: – Я даже ездил к какой-то ясновидящей в Москве – увидел статью о ней в журнале «Крестьянка». Хотя и не верю в это все.

Храмов отправлял письма во все больницы, куда были эвакуированы пострадавшие – в Москву, Петербург, Свердловск и Горький (сейчас Екатеринбург и Нижний Новгород соответственно), писал даже в военно-медицинскую академию на Дальний Восток, проехал по домам инвалидов в области и соседних регионах.

– Говорят, время хороший доктор, – Виктор Петрович делает большую паузу, и его голос становится мягче. – Нет, время не лечит, оно притупляет боль. Мы это не пережили. И после Нового года я места себе не нахожу. Обязательно надо побывать там. И с теми людьми, с которыми мы ездим, мы уже родственниками стали в какой-то степени.

В июне 1989 года родственники погибших из Челябинска объединились на базе 107-й школы в «Ассоциацию родственников погибших и пострадавших под Ашой» и попросили РЖД выделить поезд для поездки на место трагедии. Его назовут «Поезд памяти».

26 августа – за неделю до нового учебного года – восемь вагонов остановятся вдоль поля. Здесь еще останутся следы трагедии, хотя пути будут спешно засыпаны гравием. Возле столба кто-то найдет сережку и удостоверение проводника, кто-то – игрушку погибшей дочери и аккумулятор, который отец вез домой в Адлер, а кто-то наступит на кость. На фоне сожженных деревьев Виктор Петрович сфотографирует подсолнухи – плоды кубанских семечек.

Вскоре поле вспашут и посадят новые сосны, ели и березы. В центре родственники сделают братскую могилу – захоронят 327 урн с прахом тех, кого опознать не смогли, установят гранитную плиту с именами 675 погибших, положат плитку и заасфальтируют подъезд.

В 1992 году на месте мемориала появится восьмиметровый памятник – две скорбящие фигуры, словно разделенные огнем. А у его подножия – три маршрутные доски с вагонов поезда «Новосибирск – Адлер».

Башкирское отделение железной дороги построит здесь платформу «1710-й километр». Ежегодно 4 июня родственники погибших приезжают сюда на «Поезде памяти» – служат панихиду, меняют венки, выдергивают выросшую между плитами траву. Первые лет пятнадцать, рассказывает Виктор Петрович, на место катастрофы было просто паломничество, причем в основном ездили те, кто не нашел никого. Тогда и просить дополнительные вагоны было проще: ассоциация подавала список с фамилиями, а после структурных изменений в РЖД поездка не обходится без бюрократии. За подготовку «Поезда памяти» вместе с еще двумя родителями взялся Виктор Храмов: сначала он обзванивает родственников – поедут ли, потом собирает у них документы.

– Неудобно, да, но, к счастью, отказов от РЖД пока нет, в этом году нам выделили аж три вагона! Предварительный список – 90 человек! – радуется Виктор Петрович и добавляет: – Если собрали поезд сирийской техники и по всей стране катали, значит, на это есть деньги, а уж на это дело…

Первые годы к поезду из Челябинска присоединялись жители Омской области – по подсчетам, это второй по числу жертв регион, в поездах погибли 118 человек.

– Правда, – продолжает Храмов, – многие уже ушли. И ушли в том числе по той причине, что не смогли адаптироваться, потеряв своих родных. У нас есть семья, которая двух детей потеряла, другая женщина воспитывала сына-хоккеиста в одиночку, теперь у нее никого, а у еще одной женщины погибли муж и дети. Когда уходят из жизни те, кто тебя на погост должен провожать… тут очень больно.

– А вот мое семейство. Гаврики, – с нежностью произносит полковник, показывая два черно-белых снимка на диване с леопардовой накидкой – последние портреты Светланы Храмовой и детей.

В фирменном пакете от аптечной сети Виктор Петрович принес папку с документами, которые скрупулезно собирал после катастрофы. Здесь – фотографии с поездок на «Поезде памяти», подсчеты погибших, вырезки из газет о катастрофе, распоряжение, по которому родственники ездят на годовщину, даже стихотворение челябинского композитора Кульдяева со строками «Каждый проверил на Адлер билет. Только не встретит их Черное море, Поезд курортный идет на тот свет...»

– А вот еще, – Виктор Петрович показывает три пожелтевших билета на поезд «Новосибирск – Адлер», по которым семья Храмова отправилась в Краснодарский край. Хрупкие клочки бумаги того гляди порвутся на ветру.

Мы молчим.

– Что вам тогда помогло, утешило? – спрашиваю.

– Закалка, Надя…

После той трагедии родственники Виктора Петровича были готовы, признается он, «его хоть на козе женить». Полковника это злило. Подумать о второй семье он смог только спустя год, после Дня памяти.

– Съездил туда – как будто получил разрешение: «Можешь обзаводиться».

Все тридцать лет Виктор Храмов проводит 4 июня у монумента, и каждый год обязательно приезжает в Лабинск – в гости к родителям Светланы и на могилу жены и сыновей. Тещу он до последнего звал мамой, а в 2016 году ездил ее хоронить. «Я ей обещал».

А теперь у Храмова есть еще одна задача – сохранить мемориал. Пока же памятник не относится к объектам культурного наследия даже регионального значения.

– Раньше мы не думали о его судьбе, а когда стали «белеть», – улыбается Виктор Петрович, поправляя кепку, – стали беспокоиться. А ведь это не просто памятник, а братское захоронение! Но сейчас он находится в полосе отчуждения железной дороги, и если завтра кто-то решит там что-то построить… Это будет невозможно, если эта точка будет нанесена на карту как памятник федерального значения… Вот этим последние годы занимаюсь.

Три года назад Храмов написал о проблеме Владимиру Путину: пришел в приемную президента в Челябинске и, приложив фотографии, отдал письмо. Параллельно по совету сотрудницы приемной написал федеральному инспектору республики Башкортостан. После серии ответных писем из разных министерств выяснилось, что «памятник "Улу-Телякский мемориал" закрепили за администрацией сельского поселения "Красный Восход"». Позже Храмов общался с главой села – ухаживать за мемориалом тот просит местных жителей.

– Этот мемориал должен быть федерального значения! Тогда государство будет давать республике деньги на содержание, – повторяет Виктор Петрович, аккуратно складывая документы обратно в пакет.

– Как думаете, почему так сложно это сделать?

– Это же надо деньги кому-то выдавать, а у нас сейчас только берут. Кстати, я и Малахову предлагал: «Давайте обсудим это дело». И тишина.

На арене хоккейной школы «Трактор» прохладно и шумно. Хрустя щитками, похлопывая друг друга по плечу и спешно поправляя шлемы, на лед выходят команды – юноши 2007 года рождения. Трибуны молчат.

Вдруг откуда-то потянулась Lacrimosa из «Реквиема» Моцарта. Шесть женщин – матери Андрея, Артема, Саши, их классный руководитель, 83-летняя Эра Григорьевна, – стоят напротив команд, поочередно опуская глаза, пока диктор зачитывает имена, а два хоккеиста лет семи отвозят корзины цветов под портреты погибших. «Сергей Генергард, Олег Девятов, Алексей Козловский, Андрей Кулаженков, Александр Михайлов, Артем Масалов, Сергей Смыслов, Андрей Шевченко, Станислав Петров. Мы вас никогда не забудем», – раздается по арене, и на гостей обрушивается стук клюшек по льду. Команды снимают шлемы – наступает минута молчания, а после нее матери рассаживаются на трибуне. 30-й ежегодный всероссийский турнир памяти погибших хоккеистов открыт.

– Нам приятно, что наших детей помнят, – слегка улыбаясь, объясняет мама Артема Масалова, Людмила Сергеевна. – Мы вообще ждем этот турнир и, какие-никакие, идем. Нас уже мало осталось, всем по 70 лет…

– Мы вообще не думали, что проживем эти тридцать лет, а тут турнир живет, – добавляет Лидия Ивановна. – Первые годы мы собирались на кладбище каждые выходные, а потом проводили время вместе – где-то за рюмкой, где-то за чашкой чая. И нам было хорошо вместе, потому что мы понимали друг друга, вот эту боль. Даже говорили одними словами. И половина женщин сейчас остались одни, мужья уже поумирали… Ни кормильца, ни здоровья, ни опоры. Те, кто работал на ЧТЗ, получают пенсию по 10 тысяч рублей.

Лидия Ивановна рассказывает, как 15 тысяч компенсации за погибших детей за два года после трагедии превратились в полторы, и женщины купили себе по «китайскому» пуховику, из которых вскоре вылезли перья.

– И если бы не было Жени, внуков, чем заполнить эту жизнь? – восклицает Лидия Ивановна. – Да, я занимаюсь декупажем, делаю всякие тарелки, вазы, работаю – в 1990-е мы с моим мужем Валерием Ивановичем создали медицинский центр при Южно-Уральском госуниверситете. И хотя мое кредо – нельзя жить прошлым, я вспоминаю своего покойного сына каждый день. И вот знаете, сижу на приеме, приходит мужчина, дата рождения – 15 июня 1973 года, и у меня все в душе… «Что смотрите?» – спрашивает. – «Ничего». Я не могу ему объяснить, но смотрю, какой был бы мой сын сейчас. И у Жени был бы брат, надежное плечо.

В начале 1980-х Лидия Ивановна работала замдиректора областного медучилища, а Саша ее просто изводил – требовал брата. Добился. С пяти лет Женя ходил с Сашей на хоккей, был на всех посиделках друзей в гостях у Михайловых, смотрел, как парни пускали в пресс друг другу плоские овальные пульки – «проверяли на мужика».

Как и брат, учился в хоккейной школе «Трактор» и стал чемпионом России среди юниоров, но из-за травмы пришлось оставить большой спорт. Тем не менее, Михайловы остаются хоккейной семьей. Сегодня Евгения знают как продюсера спортивных трансляций областного телеканала и соорганизатора «Турнира памяти». Его старший сын тоже занимается в «Тракторе», а младшему недавно подарили детскую клюшку, и пока он бегает с ней по дому.

На турнир же Михайловы пришли всем составом.

– Главное – чтобы ребята с помощью этого турнира росли профессионально, – поясняет Евгений и признается, что не потерпит чего-то нечестного и неправильного на соревнованиях. – Для меня это такие... святые вещи.

К 25-летию со дня трагедии Евгений с командой пресс-службы «Трактора» сделали фильм, сняв родителей хоккеистов – Лидию Михайлову, Людмилу Масалову, Наталью Шевченко, врачей, которые выхаживали пострадавших. Единственного выжившего из команды Александра Сычева Лидия Ивановна уговаривала дать интервью неделю. Уже профессиональный хоккеист Сычев признался, что друзья снятся ему до сих пор.

Сам же Евгений после недели монтажа фильма похудел на 10 килограммов и пришел к матери с вопросом: «Как вы все это пережили?»

За два месяца до годовщины катастрофы, в середине апреля, Лидия Михайлова ведет журналистку «СТС-Челябинск» вдоль рядов могил на городском кладбище – корреспонденты делают сюжет о состоянии дороги, ведущей в том числе к мемориалу. Пока оператор снимает дыры на асфальте, Лидия Ивановна рассказывает, как лет семь назад этот мемориал разгромили – неизвестные вырвали эмблемы из нержавеющего металла на памятниках, обломили края.

К 25-й годовщине администрация города помогла отремонтировать мемориал, но с дорогой вопрос пока открыт.

– В дождь сюда пройти невозможно! Мы не один год стучимся во все двери. У нас уже несколько томов переписки, – в руках Лидии Ивановны стопка писем разным инстанциям.

– А что отвечают?

– Нет средств, не запланировано, просто какие-то отписки. Если в ближайшее время ничего не изменится, мы с нашими родителями придем под окна мэрии с плакатами и будем стоять до последнего. И я уверена, что сотни тысяч жителей города нас поддержат.

Сейчас ухаживать за мемориалом помогают ученики 107-й школы и, как недавно выяснили родственники, незнакомый мужчина лет сорока. Периодически от него приезжают два помощника, чтобы почистить дорожки, покрасить оградку. Когда женщины случайно встретились с ними возле могил, те признались лишь, что тот мужчина в детстве был в одном из «курортных» поездов и вышел незадолго до 1710-го километра.

– Зачем вы этим занимаетесь? – спрашиваю Виктора Петровича.

– Несколько раз на месте катастрофы я вспоминал передачу «Чтобы помнили», – отвечает полковник, смотря на уходящее солнце. – Там в заставке было поле, а на нем колышек и фотография человека. Вот и я хочу сохранить этот памятник, чтобы люди не забыли об этой катастрофе, сохранить его в назидание, чтобы никто не творил те «чудеса», которые преждевременно уводят людей из жизни, чтобы делали все с чувством ответственности, капитально. Ведь то, что там произошло – это же дело рукотворное, это не стихийное бедствие. Как и с «Зимней вишней» – знали же, что помещение не приспособлено…

– Конечно, сейчас это уже только мое горе, – размышляет Лидия Ивановна. – Кто-то старается эту трагедию немножко запрятать внутрь. Я тридцать лет говорю через «не могу», потому что, кроме вот этой памяти, больше ничем не могу помочь своему сыну. А если говорить про пострадавших, то у них же у всех проблемы со здоровьем, ожоговые травмы не прошли бесследно. Знаю, что одну женщину не взяли на работу в магазин, потому что «руки обожженные».

В 1999-м в Челябинске открылся музей истории медицины города. Среди стеллажей медицинской литературы XVIII-XIX веков, макета первой больничной палаты, архивных приборов и коллекции игрушек создатели разместили скромную экспозицию «Ашинская трагедия» – вероятно, это единственная в России музейная память о тех днях.

На стене – стенд с фотографиями пострадавших, поступивших в ожоговое отделение городской больницы №6. Рядом – стол и кресло его заведующего, профессора-комбустиолога Романа Лифшица, разработавшего новые методы и препараты для лечения ожоговых травм. Все его наработки челябинские врачи будут применять в июне 1989-го, а позже их круглосуточное дежурство у больных с редким перерывом на сон признают «успешным» – из 172 ожоговых пациентов выживут 126.

Музейщики сохранили журнал регистрации пострадавших, поступающих из Аши, на полку с книгами поставили макет так и не построенного челябинского ожогового центра – мечта доктора Лифшица, повесили литографию по металлу с изображением поезда и надписью «Аша. 1710 км. 4.06.1989 г.».

Методист Светлана Исааковна рассказывает, что посетители музея – в основном школьники, студенты медуниверситета и пациенты городской больницы, находящейся в соседнем здании, – часто впервые узнают об этой катастрофе именно благодаря экспозиции. На экскурсиях для детей на примере этой катастрофы сотрудники музея рассказывают об опасности огня.

Недавно в составе экспозиции появился еще один предмет – вазу с белыми искусственными хризантемами ручной работы принесла женщина лет пятидесяти. Музейщикам сказала, что сама перенесла ожоговую травму и хочет оставить цветы в память о жертвах той катастрофы. Те, конечно, приняли.

Раннее утро. Поезд «Челябинск – Москва», сделав двухминутную остановку в Аше, мчится в сторону Уфы. До 1710-го километра остается еще одиннадцать.

Зеленой лентой тянется лес, за три секунды проскакивают одноэтажные деревянные дома поселка. Вдруг деревья расступаются – мгновение – и две скорбящие фигуры мемориала погибшим в катастрофе 4 июня 1989-го провожают очередной поезд. Остановку на платформе делает лишь «Поезд памяти», пока еще ежегодный, а в будни – только пригородные электрички.