Моя бабушка Александра Ивановна родилась в 1903 году в Петербурге, в семье банковского служащего, происходившего, по ее рассказам, из крестьян. Прадед мой, Иван Иванович Васильев, был человеком глубоко религиозным, благочестивым; детей своих сызмала водил на все церковные службы, объяснял, что и почему совершается в храме, учил молиться дома. Моя будущая бабушка была очень привязана к своему отцу, любила ходить с ним в церковь, а еще — по книжным магазинам. Две великие радости было: с папой в храм и с ним же — за книгами. А еще бабушка вспоминала, как примчалась однажды из гимназии домой и с порога радостно крикнула: «Папа! Царь арестован!». А папа обернулся от окна к ней и тихо спросил: «И чему же ты радуешься?».
После революции Иван Иванович был старостой прихода Введенской церкви на Васильевском острове, впоследствии снесенной. А когда начался «штурм небес», когда пошли первые процессы над духовенством, когда большевистские газеты, выполняя указание Ленина, «взяли бешеный тон» в отношении Церкви — мой прадед, будучи уже 40‑летним (примерно — точно год его рождения мне неизвестен) вдовцом с тремя детьми, поступил в семинарию, чтобы стать священником. Но семинарию закрыли, и вскоре после этого Иван Иванович умер от какой-то болезни. К сожалению, мои сведения о нем обрывочны и скудны: в свое время мне ума недостало расспросить бабушку подробнее, а теперь уже все, кто мог мне что-то о прадеде сообщить, ушли. Но я берегу его фотографии и полагаю, что к Православию пришла и его молитвами тоже.
Однако дочь его, моя бабушка, веру пронести через годы советской власти не смогла. И детям своим ее не передала, соответственно. Отчего — не знаю. Не всякий человек в силах противостоять такому напору, защищая свой мир; к тому же, рядом с бабушкой никогда не было никого, кто мог бы поддержать в ней веру, помочь ей сохранить духовное наследство. Во всяком случае, мне она в детстве моем говорила, что религию придумали богатые, чтоб угнетать бедных и т.д. Хотя, рассказывая об отце, о церкви, в которую ходила с ним, о праздниках — заметно теплела. А может быть, она просто за меня боялась? Мне известны случаи, когда в семьях священников в советские годы вырастали неверующие дети — только потому, что их отцы, зачастую просто затравленные, поддавались малодушию и ограждали от веры и церковной жизни собственных детей…
Умерла моя бабушка в 1993 году после долгого периода крайней немощи. Хотя и настали уже новые времена, церкви в нашем селе не было. Не было и верующих в семье — об отпевании никто и не подумал. Я об этом вспомнила только в текущем году — вот через сколько лет. Сама, как говорится, дозрела… Но можно ли отпевать неверующего, человека, фактически отвергшего Церковь? ъ
Ведь бабушка пребывала в Церкви — ребенком, подростком, а потом, получается, отказалась от веры отца… Однако в тетрадке, которая лежала на столике возле бабушкиной кровати, непослушной после инсульта рукой простым карандашом была нацарапано: «Отче наш, Иже еси на Небесех…». Это была единственная молитва, которую она помнила наизусть. Она произносила ее для меня, когда я была еще ребенком — просто ради интереса, чтоб позабавить. Но не забавляла же она себя перед смертью!
Спрашиваю одного священника, второго, третьего. Своего рода заочный консилиум батюшек приходит к выводу: нужно отпевать. Сделать это прошу именно третьего из моих консультантов — священника Георгия Иванькова, служащего в храме во имя святителя Тихона Задонского в Заводском районе (отец Георгий, кстати, не сразу согласился, услышав мой рассказ о бабушке — советовался с кем-то еще).
Приближаемся к чуду. По разнообразным причинам отпевание откладывалось: сначала отец Георгий заболел, потом я уехала в Оптину пустынь, потом на работе у меня случился аврал. Наконец, звоню отцу Георгию. Он смотрит в свой график и после некоторого размышления говорит: «Ну, давайте в эту субботу».
В пятницу меня внезапно осеняет: суббота — 31 мая. День рождения бабушки! Конечно, я сразу увидела в этом Божий знак: мы с отцом Георгием поступаем правильно. Но… мне бы вот здесь не останавливаться, не поддаваться вялости и маловерию. А я…
Я знала, что детей в старину принято было называть по святцам. Но знала также и то, что Церковь не требовала этого категорически. Многие родители искали небесного покровителя для младенца среди святых, память которых совершалась на протяжении недели после его рождения. Короче, мелькнула у меня мысль: «Заглянуть надо в календарь — нет ли там какой Александры 31 мая по новому стилю». Мелькнула и пропала. В расписании богослужений в храме значилось «Память святых отцов семи Вселенских Соборов», и я вполне удовлетворилась этой информацией.
И вот, наконец, чин отпевания — погребения — рабы Божией Александры совершен. Впервые ставлю поминальную свечку. Упокой, Господи, душу моей бабушки, прости ей все согрешения…
И тут чудо продолжается. В храм, предваряя собственную бабушку, влетает рыжая девчушка лет шести. Пожилой алтарник Александр Григорьевич — добрый дедушка Тихоновского прихода — спрашивает ее:
— Как тебя зовут?
— Саша!
— Александра? Да ты ведь именинница сегодня!
31, по старому стилю 18 мая,— память Феодота Анкирского и семи дев‑мучениц: Александры, Текусы, Клавдии, Фаины, Евфрасии, Матроны, Иулии. Верующий отец назвал первенца строго по святцам. Мученица Александра Анкирская — небесная покровительница моей бабушки. Но я могла бы не узнать об этом никогда, закрутившись в своих проблемах и забыв заглянуть в подробный церковный календарь, если бы не пришла в Тихоновский храм именно в это время — не раньше и не позже! — девочка Саша; если бы у Александра Григорьевича был другой характер, не такой открытый и приветливый… Если бы Сам Господь не ходил за нами, как мать ходит за рассеянным ребенком, подбирая и возвращая ему то, что он по неразумию своему бросает и теряет…
Мученик Феодот Анкирский жил в конце III — начале IV века в Галатии. Он был корчемник, иначе говоря, хозяин гостиницы. В страшную эпоху Диоклетиановых гонений эта гостиница в городе Анкире стала тайным прибежищем преследуемых христиан: у Феодота они всегда могли переночевать и подкрепиться, даже если у них совсем не было денег. Именно в это время приняли мученический венец семь христианок-девственниц, уже немолодых; старшая из них, Текуса, доводилась Феодоту теткой. Мучениц утопили в реке, привязав камни к шеям. Преступление Феодота заключалось в том, что он ночью, тайком вытащил их тела из воды и похоронил, как и раньше хоронил казненных христиан, зачастую выкупая их тела у палачей. Мученика выдал один из участников захоронения, не выдержавший пыток… Трагедия третьего века по Рождестве Христовом и трагедия начала века двадцатого. Гонения на христианство всегда кончались его победой; это утверждение было вменено в вину 81‑летнему митрополиту Серафиму (Чичагову), расстрелянному на Бутовском полигоне.
Повторюсь, мне трудно судить о моем прадеде — слишком мало о нем знаю: но, не отрекшись от веры, более того, решив стать священнослужителем в те годы — много худшие для христиан, нежели годы правления Диоклетиана, как мы теперь знаем,— он, по сути, заступал на место мучеников. Был ли он внутренне готов к страданию при этом — не ведаю. Мученичество, исповедничество — это дано не всем, и не нужно нам друг друга судить. Нужно просто возвращаться к нашим мученикам, к нашим небесным покровителям, покровителям наших родных. Церковь говорит нам, что после смерти человек уже не может меняться к лучшему; каяться нужно на этом свете, а не на том. Но из этого не следует, что мы не можем помочь ушедшему от нас человеку изменить его посмертную участь к лучшему. Мы можем и должны это делать, только…
Только упаси нас Бог думать, что просто заказать отпевание и затем сорокоуст — достаточно для этого. Для этого нужно еще стараться жить по-христиански.
