Сегодня день всех тех, через кого продолжается в истории дело Христа – дело созидания Царства Бога.
И я, Иоанн, увидел святой город Иерусалим, новый, сходящий от Бога с неба, приготовленный как невеста, украшенная для мужа своего. И услышал я громкий голос с неба, говорящий: се, скиния Бога с человеками, и Он будет обитать с ними; они будут Его народом, и Сам Бог с ними будет Богом их. И отрет Бог всякую слезу с очей их, и смерти не будет уже; ни плача, ни вопля, ни болезни уже не будет, ибо прежнее прошло … Улица города – чистое золото, как прозрачное стекло. Храма же я не видел в нем, ибо Господь Бог Вседержитель – храм его, и Агнец. И город не имеет нужды ни в солнце, ни в луне для освещения своего, ибо слава Божия осветила его, и светильник его – Агнец. Спасенные народы будут ходить во свете его, и цари земные принесут в него славу и честь свою. Ворота его не будут запираться днем; а ночи там не будет. И принесут в него славу и честь народов. И не войдет в него ничто нечистое и никто преданный мерзости и лжи, а только те, которые написаны у Агнца в книге жизни (Откр., 21).
День всех святых – их день. День тех, кто мог бы сказать вслед за Павлом: уже живу не я, но живет во мне Христос (Гал. 2:20). Это и есть святость. И она не может не проявлять себя, не быть исповеданием и свидетельством. И это исповедание Христа человеком есть вместе с тем и исповедание Христом этого человека перед Отцом: Всякого, кто исповедает Меня пред людьми, того исповедаю и Я пред Отцем Моим Небесным (Лк.12:8).
Но что это значит – исповедовать Христа? То же ли самое, что учить обрядовым и моральным предписаниям? Именно этим занимались книжники и фарисеи. И никого кроме Христа не возмущало их учение, за которое никому бы не пришло в голову их преследовать. Напротив, исповедовать Христа – значит подвергать себя смертельной опасности, как это видно из контекста, откуда взяты эти слова. Но почему? Потому, что Христос, по Его собственным словам, принес не мир, но меч, разделяющий отца с сыном, брата с братом; потому что возвещаемое Им Царство и мир сей – несовместимы: один порядок вещей исключает другой. И исповедовать Христа означает исповедовать, утверждать Его шокировавший слушателей, ошеломляющий своей новизной подход к ключевым вопросам, точнее – ответам на них, будто бы основанных на Писании и «предании старцев».
Всем сакральным формам и связям Христос противопоставляет личностное отношение – любовь: к Богу и к человеку, кто бы он ни был – мытарь, грешник, еретик; любовь к Богу и к Божьему творению («посмотрите на полевые лилии, как они растут!» (Мф. 6:28)). Все остальное не столь важно и важно лишь постольку поскольку. Религиозная идеология, патриархальный уклад, где над личностью господствует клан и обычай, целиком и полностью подчиняя ее себе – все это враги человеку, так как все это вырастает стеной между им и Богом, им и другим человеком, наконец, между ним и им же самим, между его подлинным и неподлинным «я».
Христос пришел не за тем, чтобы основать новую религию, а для того, чтобы избавить человека от всех видов рабства и прежде всего – духовного. Но свобода ради свободы неизбежно становится только одной свободой – свободой разрушать. А разрушающий уже не свободен – он игрушка разрушительной стихии, которой поддался. Свобода оказывается тем самым лишь одной из форм рабства и не происходит этого лишь в одном единственном случае: когда свобода образует одно целое с любовью, когда она добровольно и с радостью ограничивает себя ради Другого. Так Бог ограничивает Себя перед человеком вплоть до того, что позволяет убить Себя. Я имею в виду не только распятие: Бог допускает для каждого из нас возможность в нас самих надругаться над Ним, оплевать и осмеять Его, наконец, убить, хотя при этом оставляется и возможность и раскаяния, и изменения. В первом случае мы не ведаем, что творим, сладострастно предаваясь овладевшей нами стихии, во втором – просыпаемся, выходим из спячки, порождающей чудовищ и делающей чудовищами нас самих.
Христос пришел разбудить человека и делает Он это так энергично, что наблюдающие и слушающие Его переживают шок. Да и как бы отреагировал любой из нас, услышав такое: Кто любит отца или мать более, нежели Меня, не достоин Меня; и кто любит сына или дочь более, нежели Меня, не достоин Меня; и кто не берет креста своего и не следует за Мною, тот не достоин Меня (Мф. 10:36-38)? В другом месте Спаситель выражается еще резче, говоря о необходимости ненависти к самым близким и объявляя домашних человека его, человека, врагами. Эти шокирующие заявления, аналогов которым нет, принято смягчать, истолковывать их в том смысле, что Бог должен быть на первом месте, а родные на втором, но, думается, если бы Христос намеревался произнести именно эту банальность, Он бы так и сказал. И это конечно же никого бы не смутило, не возмутило: кто из иудеев не знал, что любить прежде всего надо Бога – причем всей крепостью, всем помышлением, а уж потом мужа, жену, детей, родителей…
Но Христос предпочитает банальностям возмутительные, невыносимые для слуха и здравого смысла высказывания, опрокидывающие все стереотипы, на которых держится их, слушателей, миропорядок. Он говорит то, за что наказывают смертью и не только на Его земной родине – вспомним историю с тем же Сократом. Но ни Сократ, да и никто из философов, никто из основателей религий не произносил столь резких заявлений, не обращался к слушателям с такими безумными призывами. Так почему же Тот, Кого мы называем воплощенной Любовью высказывается именно так, а не иначе?
Мы едва ли поймем эти обжигающие слова адекватно, не зная исторического контекста. Христос обрушивается на семью патриархального Ближнего Востока именно потому, что, как я уже сказал, семья, род безраздельно подчиняли себе человека, определяя его самосознание. Точнее – не давая пробудиться этому самосознанию. Приведу один пример из сегодняшнего дня. В Литинституте с моей дочерью учится девушка из глухого дагестанского аула, которую просто убили бы, появись она в нем в той одежде, которую носит в Москве, то есть в самом что ни на есть обычном для любой европейской девушки «прикиде». Девушка эта – мусульманка, симпатизирующая христианству. Но скорей всего она никогда не перейдет в него и прежде всего из-за страха – страха быть убитой родственниками.
Примерно в том же положении находились слушатели Иисуса. И разве не были убиваемы своими же единоплеменниками, а затем и «цивилизованными» римлянами те, кто последовал за Ним? Поэтому Он и предупреждает обо всем заранее, обещая тем, кто окажется Его достоин, здесь, на земле – крест, бывший тогда отнюдь не метафорой, и – разделение с Ним власти в Его Царстве: Тогда Петр, отвечая, сказал Ему: вот, мы оставили все и последовали за Тобою; что же будет нам? Иисус же сказал им: истинно говорю вам, что вы, последовавшие за Мною, — в пакибытии, когда сядет Сын Человеческий на престоле славы Своей, сядете и вы на двенадцати престолах судить двенадцать колен Израилевых (Мф.19:27-28).
Это – третий отрывок из завтрашнего евангельского чтения. Мир будет судим святыми, которыми будет дана власть над ним в пакибытии – на новой преображенной земле. Хотим ли мы этой земли, которой правит Христос и святые? Или мы хотим, чтобы все оставалось по сути тем же, с той лишь разницей, чтобы мы жили во всех смыслах комфортней, а наша страна была бы единственной сверхдержавой, диктующей свои условия всему миру? Но тогда мы ничем не отличаемся от фарисеев и иудейских первосвященников, даже если и называем себя православными. Тогда мы любим «мир сей» больше Христа, и потому исповедуя христианство, исповедуем на самом деле вовсе не его, а паразитирующую на имени Христа консервативную и/или национально-религиозную идеологию, заблуждаясь сами и вводя в заблуждение других.
Остается напомнить, что путь, на который звал Христос, это не путь насилия, но и не путь непротивления злу в том смысле, в которое вкладывал в это понятие Толстой или современные пацифисты. Это и не тот путь, который провозглашали единственным путем спасения гностики, понимая под спасением бегство от мира, противопоставляя дух и материю. Путь Христа (и, соответственно, христианина) – это путь принятия на себя зла вплоть до его крайнего проявления – позора креста в одиночестве и – самое страшное – богооставленности.
Церковь мучеников. Изображение в католической часовне на III остановке Крестного Пути, Иерусалим
Спасение души? Апостол Павел готов был пожертвовать им ради спасения единоплеменников. То есть, иными словами, для того кто действительно любит, в ком действительно живет Христос, есть нечто поважней, чем их собственное спасение. Оно – то, что приложится, точнее – уже приложилось; то сокровище, которое ты должен отдать, чтобы не потерять и об этом тоже прямо говорит Христос. Проблема, однако, в том, что и эти слова и вообще Евангелие закрыто от нас, как выразился Мережковский, покрывалом привычки. Довольствуясь необременительными для исполнения и вполне укладывающимися в рамки здравого смысла истолкованиями, мы зачастую не способны вникнуть в их ошеломляющий радикализм, обязывающий к столь же радикальной перемене ума и перемене жизни.
Иными словами – к святости, состоянию, где время и вечность – одно, где человек превосходит самого себя и уже не только человек, но и – по дару Любви – Богочеловек («уже не я живу, но живет во мне Христос»). Для большинства это, увы, недостижимо, и недостижимо именно потому, что не было главной жизненной задачей, точнее – сверхзадачей, но это не означает, что они не будут помилованы, если вспомнить откровение Спасителя старцу Силуану Афонскому. Но одно – быть помилованным, другое – быть другом Христа. Именно в этом и состоит наше призвание.
Человеческое любопытство обследует
Прошлое и грядущее и прилепляется
К этим понятиям. Но находить
Точку пересечения времени
И вневременного – занятие лишь для святого,
И не занятие даже, но нечто такое,
Что дается и отбирается
Пожизненной смертью в любви,
Горении, жертвенности и самозабвении.
Для большинства из нас существует
Лишь неприметный момент, входящий
Во время и выходящий из времени,
Теряясь в столбе лучей из окна,
В невидимом диком тмине,
В зимней молнии, в водопаде,
В музыке, слышимой столь глубоко,
Что ее не слышно: пока она длится,
Вы сами – музыка. А это только догадки, намеки,
Догадки вслед за намеками; а остальное –
Молитва и послушание, мысль и действие.
Намек полуразгаданный, дар полупонятый есть Воплощение.
Здесь невозможный союз
Сфер бытия возможен,
Здесь прошлое с будущим
Смиряются и примиряются,
А иначе мы действуем, словно
Движимы кем-то и лишены
Дара внутреннего движения,
Во власти сил преисподней.
Но действие в высшем смысле –
Свобода от прошлого с будущим,
Чего большинство из нас
Здесь никогда не добьется.
И от вечного поражения
Спасает нас только упорство.
В конце же концов мы рады
Знать, что питаем собою
(Вблизи от корней тиса)
Жизнь полнозначной почвы.
