Система детских домов психологически калечит ребенка. Тому подтверждения — и исследования, и тот факт, что так мало выпускников детских домов после выпуска могут социализироваться. А как же действует система на сотрудников, на тех, кто работает в ней? Об этом — психолог, специалист по семейному устройству Людмила Петрановская.
Работа в детском доме — дело очень непростое. Прежде всего потому, что вообще одно из самых тяжелых занятий в жизни — отвечать за ребенка, который к тебе не привязан. Это мог на себе почувствовать любой, кто взял, допустим, в гости с ночевкой подружку или друга своего ребенка.
Пусть это совершенно замечательный воспитанный мальчик или чудесная, скромная девочка. Но то чувство облегчения, которое мы испытываем, когда возвращаем его родителям, даже если он ничего вредительского у нас не делал и совершенно не мешал, очень хорошо дает нам понять, что, на самом деле, отвечать за ребенка, который к тебе не привязан, — тяжело.
А воспитатели в детских домах находятся в этой ситуации постоянно, они отвечают за детей, причем дети к ним не привязаны.
Никаких механизмов регуляции их поведения в распоряжении взрослых нет. Ни грубых механизмов (по крайней мере, если они не нарушают закон): они не могут кричать на детей, бить, наказывать лишением чего-либо. Ни тонких механизмов, когда ребенок хочет слушаться, хочет нравиться, когда реагирует на тон, на взгляд.
Поэтому воспитателям в детских домах не позавидуешь: они юридически отвечают за детей, а реально внутренней ответственности, ответственности, в которой всегда присутствует взаимосвязь с тем, за кого отвечаешь, — нет.
Кроме этого, они постоянно находятся в обществе тяжело травмированных детей, то есть тех детей, которым очень плохо, плохо каждую минуту.
Естественно, дальше стоит выбор, что делать человеку с нормальной психикой. Если ты это их состояние будешь эмпатически воспринимать и пускать в себя, но тогда ты с ума сойдешь, потому что ты помочь реально им всем не можешь, а чувствовать всё время их боль невозможно. Некоторые, в общем то, достаточно быстро это понимают и просто берут какого-нибудь ребенка: усыновляют, под опеку забирают и уходят. То есть они понимают, что действительно могут помочь одному конкретному ребенку и — вытаскивают его из системы.
Это один из вариантов. Кто-то понимает, что он просто вообще не может находиться в этом пространстве переживаний, боли, и увольняется очень быстро.
Кто-то остается и в той или иной степени вынужден отмораживать свои чувства. То есть выстраивать некую броню для того, чтобы не чувствовать эту боль постоянно.
Соответственно, это защитное онемение чувств, если человек его очень часто включает, постепенно может стать второй натурой. Если у человека высокое моральное чувство, он все равно не выдержит, будет всё время болеть, ему постоянно будет плохо, и он рано или поздно всё равно уволится или будет продолжать болеть…
А если у него не очень высокое моральное чувство, то постепенно происходит деформация личности, появление цинизма, нарастание такой корки, когда дети в учреждении кажутся уродами, браком. И нет никакой проблемы в том, чтоб отправить такого ребенка в психбольницу, если он плохо себя ведет, зато есть полная уверенность, что никто таких детей не возьмет, кому они нужны такие.
Понятно, что это всё зависит ещё и от учреждения, от того, какая атмосфера в коллективе, какой руководитель. Если учреждение хорошее, с адекватной атмосферой, если руководитель ждет от людей, что они будут заниматься детьми, будут сохранять человеческие чувства, то тогда противостоять давлению этой беды проще, можно как-то черпать поддержку в коллегах, не забывая, ради чего все здесь работают. Как-то сохранять человечность, несмотря на тяжелую психологическую сторону.
Если руководитель сам, например, давно выгоревший, циничный человек, если отношения в коллективе — склоки, раздоры, ощущение, что «мы тут присматриваем за этими уродами», то понятно, что человеку в одиночку противостоять всему этому тяжело, и он либо должен уйти, либо станет таким же.
Да, детские дома очень разные. Разные по внутренним неписаным психологическим правилам. И правила эти про то, остаются ли люди живыми, остаются людьми или — отмораживаемся. Но в любом случае живыми там оставаться очень трудно, потому что вокруг такая густая атмосфера беды, в которой продолжать чувствовать, — очень сложно.
Система бумаг
К общему фону беды, в котором приходится работать, добавляется то, что сверху, от начальников из министерств, управлений, постоянно спускают какие-то требования, становится всё больше и больше бумаг, всё больше отчетов, требований провести совершенно ненужные бестолковые мероприятия… И это, конечно, очень истощает, и возникает такое ощущение, что дети мешают заполнять бумаги.
К сожалению, достаточно распространена и грубая манера обращения к сотрудникам со стороны руководства, неуважение к потребностям людей, к каким-то их обстоятельствам и так далее.
Понятно, что тогда выгорание усиливается, и вследствие выгорания наступает та самая защитная деформация. И тогда уже, когда человек подвергся этой деформации, по большому счету, его вообще к детям нельзя подпускать. Ни к каким детям, тем более — к сиротам. Но как раз именно такие люди там работают часто годами, потому что они не устают, им неплохо.
В итоге мы имеем, что дети вырастают вроде как под присмотром, но при этом психологически с полным ощущением одиночества, часто перенесшие насилие, жестокое обращение. Психологическое насилие вообще просто поголовно, когда их оскорбляют, когда им предрекают будущее под забором, когда оскорбляют их родителей, не разрешают видеться с родными или еще что-нибудь. Собственно говоря, результат мы имеем очень невеселый.
Разрушить заборы
Чтобы изменить ситуацию, нужна полная, тотальная реформа всей системы, всех учреждений.
Во всем мире, по крайней мере, в развитых странах, на которые мы, вроде как, пытаемся ориентироваться, действуют жесткие ограничения на количество детей в учреждении. В разных странах — от восьми до двенадцати детей максимум.
У нас, как мы знаем, учреждения гораздо, гораздо больше. Причем они изолированы. А изоляция тоже ничего хорошего не несет. Когда всё учреждение за забором, фактически общественного контроля нет, и если у человека есть склонность к тому, чтобы упиваться властью над слабыми, то, собственно говоря, никаких сдерживающих тормозов-то для него нет. Особенно если это маленькие дети, например, в доме ребенка: никто ж не увидит.
Недавно был случай, когда избили трех младенцев. Там, собственно говоря, если бы один из мальчиков не впал в кому, и ему не пришлось бы вызвать «скорую» — никто бы не узнал. А сколько этих избиений ежедневно происходит — мы не знаем, система-то закрытая. Идет такое развращение вседозволенностью, властью над слабыми существами.
Учреждения могут быть более здоровыми, только если они включены в обычную жизнь. Меньше случаев насилия в тех учреждениях, в которых дети ходят в обычную школу, гуляют в обычном дворе, ходят в обычную поликлинику. Такой и должна быть модель учреждений, если уж от них не удалось избавиться полностью: просто обычная квартира в обычном доме, где живут до восьми, максимум — до двенадцати детей с постоянными воспитателями, не двадцать у них нянек, а два воспитателя. Общаются с обычными детьми, гуляют в обычном дворе, ходят в обычные кружки, в обычную поликлинику.
Здесь — та степень прозрачности, при которой гораздо сложнее издеваться над ребенком, и у ребенка гораздо меньше ощущений собственной ненормальности и собственной полной подконтрольности людям, с которыми он фактически заперт за забором, как в местах лишения свободы.
И, соответственно, если это постоянные воспитатели — у них больше возможностей выстраивать человеческие отношения с этим ребенком, которые основываются не только на подчинении.
Итак, чтобы исправить ситуацию: прежде всего, должно быть разукрупнение и никакой изоляции, всё должно быть интегрировано, включено в обычную жизнь.
Речь абсолютно обо всех учреждениях. Единственное отличие, которое может быть, скажем, с умственно отсталыми детьми, с детьми-инвалидами, что там эти нормативы должны быть ещё ниже, то есть не по12 детей, а по 3–4 ребенка.
Может быть и инклюзивное воспитание: как в многодетной семье может быть один из детей болен, так же и тут. В некоторых случаях может просто потребоваться больше персонала.
Если говорить про маленьких детей, они вообще не должны содержаться ни в каких учреждениях до трех лет, а лучше — до пяти. Они — абсолютно беззащитны.
Да, для этого есть профессиональные семьи, которые, в том числе, готовы принимать детей временно. Те же самые женщины, которые работают нянями в чужих семьях, почему не могут работать у себя дома, экстренно принимая младенцев, ухаживая за ними, пока не найдутся усыновители? Но и потом ребенок не должен попасть в учреждение.
Если ему не нашли семью — катастрофа. Значит, вообще никто ничего не делает. Я понимаю, что у нас сейчас так. Вообще это нонсенс, чтобы для ребенка младше трех лет не нашлась семья, это немыслимо, если люди действительно работают…
У нас есть соседняя Украина, в которой всего семь лет назад ситуация с усыновлением была ничуть не лучше, чем у нас сейчас. Сейчас у них не то, что ребенка-дошкольника, ребенка до десяти лет найти в учреждениях практически невозможно.
Просто надо работать.
