В 1999 году человек, который соблюдает Рождественский пост, не воспринимался окружающими иначе чем «фанатик».
За эти 10 лет мы перестали быть фанатиками.
Нет, многие по-прежнему соблюдают Рождественский пост, может быть, таких людей стало даже больше. Просто Православная Церковь стала восприниматься большинством людей в качестве одного из общественных институтов. И наш пост не выглядит для них каким-то чудачеством или личным подвигом. Понятно: кто хочет служить в армии, должен носить погоны и слушаться приказов. Значит, кто хочет быть православным, должен соблюдать посты. На первый план в восприятии наших крещеных, но внешних соотечественников вышло, на самом-то деле, самое церковное из обоснований поста — послушание Церкви.
Вот только, к сожалению, обоснованием послушания Церкви не стала, в большинстве случаев, вера во Христа, живущего в Церкви Своей.
На вопрос «для чего люди ходят в церковь?» в истекшем десятилетии люди стали все чаще отвечать: «это часть жизни», «это правильно», «так надо». При этом численные результаты серьезных социологических опросов продолжают давать поразительный разброс: «православными» признают себя 70% российских граждан. При этом сообщают, что хотя бы раз в месяц заходят в храм, от силы 5%. То есть 65% людей считают примерно так: «Я считаю себя православным, потому что Церковь — это хорошо. Она хранит духовные традиции, дает людям утешение в смерти близких, красиво крестит новорожденных и красиво венчает новобрачных. Человеку, у которого все в порядке, делать там особенно нечего, но она — полезный общественный институт».
Последнее дикое словосочетание я услышал по радио в Рождественский сочельник в этом году. Человек, позвонивший в эфир, возмущался: почему Церковь как «общественный институт» неудовлетворительно выполняет возложенные на нее «социальные функции».
Все-таки, в девяностые годы такое вряд ли было возможно. Человек мог возмутиться, что «попы в золоте, а народ в рванине», мог сказать что-нибудь про агентов КГБ и торговлю беспошлинным алкоголем. Но придать Церкви статус «общественного института» — нет. В конце того тысячелетия люди в России все-таки еще чувствовали инстинктивно: Церковь с точки зрения этого мира скорее АНТИобщественный институт…
Плохо ли быть «общественным институтом, наделенным социальными функциями»?
Наверное, нет. И смешно мне было бы на странице журнала, посвященного во многом социальному служению Церкви, возмущаться по этому поводу. Беда в другом. Прошедшие 10 лет нового века не принесли людям понимания: для чего же Церковь становится в числе прочего и «социальным институтом». А ведь ответ на этот вопрос очень важен. Церковь ведь совсем не хочет уменьшить количество обездоленных в социальной структуре. Просто потому, что социальная структура, в отличие от людей, составляющих эту структуру, ей безразлична. Необходимым для себя образом Церковь являет людям любовь Христову, и вот эта любовь как раз и может воплощаться в форму помощи обездоленным.
Во второе десятилетие века мы входим, имея полный арсенал всех мыслимых возможностей воздействия на общество. Церковь может организовывать крестные ходы через всю страну, прямые трансляции церковных соборов, проповеди на многотысячных стадионах.
Остается выразить надежду, что в ближайшие 10 лет эта «клерикализация всей страны» не сделает Россию страной, секулярной по американскому типу, о чем о. Александр Шмеман писал: «Американский “секулярист” может быть вполне “религиозным” человеком, преданным своей церкви, регулярно молящимся, посещающим богослужения и щедрым на пожертвования. Он торжественно обвенчается в церкви, освятит свой дом, исполнит религиозные обязанности — и все с вполне искренней верой. Но все это ни в коей мере не отменяет того очевидного факта, что его понимание всех аспектов жизни — брака, семьи, дома, работы и, наконец, самих его религиозных обязанностей — проистекает не из веры, которую он исповедует в Церкви, — веры в Воплощение, Смерть и Воскресение Христа, Сына Божьего, ставшего Сыном Человеческим, — но из своего рода «философии жизни», то есть идей и убеждений, которые фактически не имеют ничего общего с этим вероучением, если не прямо враждебны ему. Достаточно лишь перечислить некоторые основные «ценности» нашей культуры: успех, безопасность, общественное положение, конкуренция, выгода, престиж, честолюбие, — чтобы понять, насколько они противоречат самому духу Евангелия…»
Впрочем, Господь дает нам и основание упования на то, что русское Православие не пойдет по описанному выше пути.
Даром ли в конце последнего года «десятилетия социальной клерикализации» Он сподобил мученической кончины одного из остававшихся еще, как пел Высоцкий, «настоящих буйных» — о. Даниила Сысоева?
