«Мы бы и сегодня сидели в подвале»
В пустой зоне отдыха воронежского ПВРа мужчина смотрит телевизор. По «России-1» показывают репортаж о спецоперации в Донбассе.
Мужчину зовут Юрий, ему 52 года. В конце марта он вместе с женой эвакуировался из Рубежного, это город Северодонецкого района.
— Городок у нас маленький, компактный, замечательный. В 14-м году нас миновало, было тихо. Но теперь и он превращается в руины. Я понимал, что что-то будет, но не в таком масштабе, — говорит Юрий и крутит в руках пульт от телевизора.
На нем футболка, спортивки и резиновые шлепанцы на босу ногу.
В Рубежном у Юрия остались друзья, знакомые. Осталась сестра.
— Без воды сидят, без всего. Чем питаются, не знаю. Гуманитарку провозят, но где там? Что там? Вы понимаете, что это свой кров и они там сидят до победного? Если человек не уехал, значит, у него дом еще целый. У нас… Если б у нас был целый, мы бы и сегодня сидели в подвале.
«Под взрывами бегал в дом — надо натопить хату»
Семью поселили в детском оздоровительном лагере «Кировец». Сейчас здесь живут около 150 беженцев из ДНР и ЛНР.
Юрий показывает свою комнату, почти всю занимают четыре металлические кровати: две рядом по центру, а две — вдоль стен, для гостей. Его жена Юлия сидит, испуганно обхватив себя руками. Она похожа на маленькую нахохлившуюся птицу.
В ногах вьется черная дворняжка Сима. Это все, что осталось от прошлой жизни.
Юрий — сварщик, Юлия — детский врач. 24 февраля она собиралась на работу и услышала звуки стрельбы.
Из Харькова позвонила дочка:
— Мама, я не пóняла. У нас «Грады» слышны!
— И у нас стреляют…
Юлия вышла на улицу, завыла сирена. Но с того дня и до начала марта в Рубежном было относительно спокойно. Где-то вдалеке постреливали, в один частный дом прилетел снаряд.
7 марта Юрий встречал жену из больницы — она еще дежурила часа по четыре, а он уже на работу не ходил.
8 марта в городе начали стрелять.
Супруги жили в небольшом двухэтажном доме, подвала в нем не было, поэтому Юрий решил, что надо бежать к теще.
Дом тещи Юрия
Ее спускали в подвал со скандалом, женщина с трудом переставляла ноги. Юлия кричала: «Мама, быстрей! Мама, быстрей!» Потом сидели и, слушая обстрелы, шутили: «Вот нам подарки к 8 Марта сделали!»
На следующий день Юлия собралась на работу, вышла из дома — и зашла обратно.
— Стреляли так, что показаться на улице страшно. Откуда что прилетает, было уже непонятно.
Она рассказывает об этом, натягивая рукава водолазки до пальцев и глядя куда-то в окно.
В то утро муж ушел домой, чтобы протопить квартиру. Возвращаясь тем же путем, увидел возле тротуарной дорожки снаряд. У местной столовой вынесло стекла.
— Десять минут, и меня бы уже не было. А потом и под взрывами бегал в дом, — вспоминает Юрий. — Думаю, ну побегу ж, ну побегу! Газ же есть, надо протопить хату.
Там бьют, тут стреляют, только заскочил в хату — как даст, и дом ходуном. Но я пробегал каждый день.
А через несколько дней Юрий узнал, что на их улицу больше не пройти: теперь там была передовая, военные попросили людей покинуть дома.
Кто мог, из подвала поднимался в квартиру, чтобы сходить в туалет, нагреть воду, сварить кашу. Электричество по городу отключили, пользовались фонариками. Связь пропала. Юлия с мужем кое-как иногда дозванивались до дочки в Харьков.
За водой бегали на скважину возле церкви.
— Там взрывается, тут взрывается. Ты просто бежишь и не знаешь, добежишь ты или не добежишь. Набираешь воду, а там [рядом] разорвалось — и ты бегом, бегом назад. Вокруг видишь побитые дома, эти разрывы и на асфальте, и на футбольном поле, везде… — перечисляет Юрий, но жена останавливает:
— В красочных тонах это не надо, больно рассказывать про эти все обстрелы.
Еду в основном готовили на костре рано утром, пока еще оставались продукты. Мужчины разводили его во дворе — прыгали с балконов первого этажа. Снаружи ничего не было видно, потому что дом стоит буквой «Г».
Юрий хотел, но не мог добраться до своей матери в частный сектор. Тот район бомбили.
«Вот котики наши… Теперь это память»
Его мать погибла. Юрий ничего не знал, ему потом написали соседи.
— В доме был погреб, но она физически не могла туда спуститься. Мина попала в дом, ей оторвало ногу. Она у соседей на руках скончалась. Маме шел 76-й год. И не похоронить… Она осталась лежать во дворе. Вот все, что я могу знать, — на этих словах Юрий замолкает.
16 марта снаряд попал в дом тещи. Два подъезда сгорело, в том числе и тещина квартира. Юлия вспоминает, что все люди опешили:
Беженцы на территории ПВРа
— Мы сидим в подвале, соседи забегают: «Мы горим!» Выскочили, но мы же не можем потушить… Сначала думали скинуть шифер, потом вспомнили, что в соседних подъездах люди сидят, начали им стучать: «Мы горим!» Потом побежали, вспомнили, что у нас там в квартире 11 животных — дочкины, наши, мамины. А второй этаж — уже дышать нечем. Начали животных выкидывать, они не поняли: думали, что мы их выгоняем. Трое на улицу умудрились, а остальные [шмыгнули] в подвал — и назад домой. Естественно, задохнулись. Они не поняли, что мы хотим добро сделать.
Сима поскуливает на цветастом покрывале. Она единственная, кто остался с хозяевами. Недавно в Воронеже был гром, собака испугалась и залезла под кровать.
Юлия показывает на смартфоне фотографии спящих в обнимку рыжих котов.
— Вот котики наши. Дружные все были, — говорит она и быстро гасит экран. — Ну все, теперь это память.
В начале марта Юлия с мужем потратили много денег на продукты, делали запасы. Но все это потом сгорело вместе с квартирой.
Соседи предлагали еду. Сидеть на чужой шее не хотелось.
— Нам давали суп, ну… Прекрасно люди понимали, что у нас больше ничего нет. Но зачем их объедать? — спрашивает Юрий сам себя. — Потом видим, что все усугубляется, с продуктами становится еще тяжелей…
Через два дня они ушли в школу. Там было бомбоубежище.
— Там столько женщин и детей находилось, что просто ужас. И они так же бегали водички достать, детей как-то накормить. Ну давали какую-то гуманитарную помощь, в основном все старались детям, а мы кое-как, — продолжает Юрий.
Его теща — диабетик, после инсулина ей нужна еда. Они с женой выпрашивали для нее продукты, а сами почти ничего не ели.
Однажды пошли в больницу на санпропускник. Туда обращались раненые солдаты, там же им готовили еду. Супруги попросили дать хоть что-нибудь.
— <…> Боженька нам дал добежать, — Юлия понижает голос. — Назад пошли другой дорогой.
«Садись, отец»
Семья решила эвакуироваться. 29 марта пешком пришли в другую школу, там ждали машины — «Уралы» и «КамАЗы».
— Мы быстрее идем, а теща еле передвигается, с палочкой. Там стреляют из автоматов, пули летают, но не тронуло нас. Так потихоньку мы добрались, там уже спокойно вышли, нас никто не трогал.
Российские солдаты помогали беженцам грузиться и вывозили их в Старобельск, а оттуда все разъезжались кто куда.
— Начинают сажать их — а люди прут как танк, все же хотят жить: и дети, и пожилые, которые ногу поднять не могут…
Их грузят в эту машину, они набиваются как сельди в бочку, — вспоминает Юрий.
Он отправил тещу, жену и ее сестру в Старобельск, а сам остался — хотел пробраться к матери.
— К маме не получилось. К племяннице не получилось. До сестры я пробежал, тарабанил в дверь. Я все не мог ее найти, она тоже по подвалам пряталась, потому что квартира в центре города на пятом этаже.
Вернулся в школу. Его погрузили самым последним, там оставалось человек десять. Ехать Юрий уже не хотел.
— Думал, как-то буду по городу… Потом ребята говорят: «Садись, отец». Мне 53-й год. Я так прикинул по годам — да, стоит молодой парень.
— Конечно, отец. Потому что солдаты — ровесники нашей дочери. А ей 24 года, — добавляет жена.
— Спасибо ребятам, которые нас везли. Я больше десяти дней не ел особо. А они отдавали нам свой хлеб.
«Мы теплим надежду. Душа вся там»
Из Старобельска Юрий отправил тещу и сестру жены в Луганск, а сам с Юлией решил ехать в Воронеж. Добрались, два дня пожили на съемной квартире, а с 1 апреля их поселили в «Кировце».
Здесь тихо. Вокруг высокий сосновый лес. Чуть дальше по краям дороги рассыпаны дачные домики. Связь хорошо ловит только на улице.
В «Кировце»
Юлия читает новости в рубежанских Telegram-каналах и рассказывает мужу — он этим пользоваться не умеет.
— Недавно на фото [в чате] узнали свою улицу, вся разбита. Сегодня созванивались [со знакомыми], сказали, что в город не пускают, а из города выпускают. Возвращаться нельзя. Но мы теплим надежду. Душа вся там. Тем более, дочь осталась под Харьковом. Вот еще сегодня не звонили… — продолжает Юлия листать чаты.
Там каждый день появляются сообщения, что кто-то кого-то ищет. В одной из групп мелькает фотография и подпись: «Ищу куму с семьей, была на связи 9 марта. Кто что знает? Пропали».
— Сейчас пишут, что оттуда люди до сих пор уезжают. Кто-то сидел до последнего — может, питаться уже нечем стало. А ведь еще сидят. И сестра моя, как я понял, не собирается уезжать. Я не знаю, чем она питается… Спасибо, что здесь нас кормят, обогревают, к нам нормально относятся. Даже собаке перепадает: и от столовой, и от всего этажа, — улыбается Юрий, потрепывая Симу за ухом.
У супругов было немного украинских денег, часть они отдали маме Юлии, часть отправили дочке, часть поменяли на рубли в Старобельске. У Юрия в Ярославле есть двоюродная сестра, она им прислала пять тысяч.
— Если бы мы знали, что такое будет, мы бы деньги вообще не тратили. А так жили своей жизнью, как и все люди, — отмахивается Юлия. — То надо домой купить, то надо…
Выплаты 10 тысяч пока ждут. Хотят устроиться на работу, но никаких документов, кроме паспортов, у них нет. Трудовые книжки остались в Рубежном.
Все эти дни в ПВРе Юлия живет на успокоительных. Читает книги — здесь дают детективы. Почитала, вышла на улицу, поймала связь, позвонила дочке. Услышала голос — и уже легче.
Оба встают в 4 утра — в это время Юрий привык подниматься на работу. Засыпают крепко. Так, что ничего и никого не слышат. Юлия считает, что это от бессилия:
— Мне сказали, что сегодня ночью тут плакал ребенок. А я ночью просто падаю в какую-то пропасть.
В дверь стучит соседка, Юрий выходит из комнаты.
— Покоя нет, — вздыхает Юлия, когда мы остаемся вдвоем. — Мы здесь, а душа там. Там мы выросли. Мать надо его найти, похоронить… Муж меня одергивает: «Не реви, не реви». Но все равно прорывает. И опять ревешь. Постоянно плачу, особенно вечером.
Сима виляет хвостом и ставит лапы на колени хозяйке. Юлия оживляется и рассказывает, что сегодня утром выгуливала питомицу без поводка, а та побежала за кобелем. Все утро гонялась за ними по лагерю и кричала: «Сейчас палкой накажу!» Зато отвлеклась от новостей.
В пункте временного размещения. Здесь беженцы могут смотреть новости
В комнату заглядывает бойкая соседка, приносит «Момент»:
— Нате, подклейте обувь.
— Ага, я верну вам.
— Нитки, иголки я получила, обращайтесь, если что надо зашить. Если что-то еще надо, вы вот сюда пишите, — протягивает соседка бланк с пустой таблицей. — Если что-то Симочке надо, вы имейте в виду, там для животных можно попросить. Может, корм…
— Может, тарелка ей найдется? А то у нас столовская стоит, — неловко показывает Юлия на суповую миску у тумбочки.
Соседка уходит. Юлия растерянно смотрит на собаку и подпирает подбородок локтем. Говорит, что делать дальше, если не получится вернуться, они с мужем пока не решили.
— Как раз буквально вчера Юра меня спросил: «А если не вернемся?» Пока не хочу об этом думать. У нас есть 90 дней, и будем эти 90 дней молиться, надеяться. Он спрашивает: «А потом?» Говорят, миграционку можно потом еще на три месяца оформить тем городам, где идут интенсивные бои. Но мы теплим надежду… Мы все свято верим, что за эти 90 дней все устаканится. Но если нет — ничего не поделаешь.
Фото Вероники Словохотовой и из личного архива героев статьи
