Фрагменты из приходских бесед. О лжи

Отец Алексий: Мы говорим о девятом поучении Аввы Дорофея, — о том, что не должно лгать.

Нам следует понимать, что в общем-то ложь — это одна из таких областей, о которой труднее всего говорить с детьми. Совершенно каждый человек к этому причастен, поэтому рассказывать другим, что не должно лгать, всегда несколько странно. Исходя из того, что всяк человек есть ложь, по слову Псалмопевца, с этого, наверное, и надо начать, говоря о поврежденной человеческой природе, — с того, что действительно нет такого человека, который не был бы ложью, хоть как-то не был бы искажен.

Потому что ложь есть искажение правды. Мы как-то говорили однажды, что зло не имеет бытийности, не принадлежит бытию; так и ложь не принадлежит бытию. Ложь — это ничто, отсутствие правды или ее искажение. Она без правды не существует, она существует постольку, поскольку существует правда. Есть возможность эту правду исказить. А так как каждый человек искажен, то и внутренняя правда всякого человека в той или иной степени искажена. Поэтому зло очень легко к нам приражается; мы очень легко на это зло поддаемся.

С другой стороны, мы хорошо знаем по слову Писания, что отец лжи — это сатана. И если мы приражаемся этой неправде по своей воле, то тем самым становимся исполнителями не Божественной воли и Божественной правды, а сатанинской, как это ни страшно звучит. И встает проблема, как же быть, чтобы постоянно исправлять собственное искажение.

С этого и начинает свое поучение авва Дорофей. И из главы в главу, из поучения в поучение он непрестанно твердит, — есть у него некий метод постоянного повторения очень важных вещей, — что можно приобрести навык к доброму и к злому. Самое главное в жизни человека — это его навык, который приобретается от внимания или невнимания к малому, от радения или нерадения, — это то, о чем мы с вами уже говорили, но о чем мы можем говорить во всякой беседе с нашими детьми. Навык лжи приобретается легче всего; это самый легко приобретаемый навык. А искореняется он очень тяжело.

Каким образом он искореняется? — Приобщением к правде; никак по-другому ложь не исправишь, как только приобщением к правде. Христос о Себе говорит: Я есмь Путь и Истина и Жизнь, то есть Сам Христос есть эта правда. Только общение с Ним и только приобщение к Нему может исправить нашу кривизну и нашу ложь.

Когда мы с детьми говорим об этом поучении, обычно это всегда попадает на время после каникул, когда празднуется Крещение. И вот Евангелие, которое читается на Богоявление, четвертое зачало от Матфея, говорит о том, как Христос приходит на Иордан к Иоанну креститься. Христос говорит с Иоанном, а Иоанн видит, как Христос идет через толпу грешников, людей, действительно искаженных, всячески отпадших от правды Божией. Они идут, чтобы каким-то образом себя исправить. Даже в пророчестве Исайи это звучит: сделать кривые пути, неровные пути гладкими, чтобы всякая кривизна выпрямилась, чтобы всякая вершина понизилась и всякая впадина возвысилась. Так говорится в пророчествах, которые читаются на водосвятие. Действительно нужно приготовление, чтобы сделать прямыми пути Господни… Итак, вот Христос приходит на Иордан в толпу людей, которые действительно хотят правды Божией. Они чувствуют свою внутреннюю неправду, свой грех, свое искажение, и приходят на Иордан с тем, чтобы быть готовыми через покаяние принять Мессию. Иоанн в знак их покаяния омывает их иорданской водой. Вода — это как бы символ покаяния и отпущения. И среди этих людей вдруг обретается наш Господь, Сама Истина и Правда, Который приходит к Иоанну и тоже просит крещения вместе с теми людьми, которые пришли, чтобы исправиться. И тогда Иоанн, узнавая Его, говорит, — Тебе ли от меня креститься, это я от Тебя должен креститься. А что Христос ему на это говорит, помните? — Нам надлежит исполнить всякую правду. И тогда Иоанн Его крестит и в этот момент с небес раздается голос Отца, Дух сходит в виде голубине на Христа — Сей Сын Мой возлюбленный, в Котором Мое благоволение.

Тут говорится о Правде. Какую же правду надо исполнить? О какой правде может идти речь, ведь ни о какой правде с точки зрения справедливости человеческой речи быть не может. Какая же тут справедливость, когда безгрешный Христос берет на Себя грехи мира? Справедливость заключается в том, чтобы грешник, который приходит весь в долгах, расплатился за свои долги, ответил бы за свою неправду, воздал бы чем-то. А тут такого нет. По правде, по той правде, которая присуща нашему взгляду на мир, по той нашей человеческой справедливости это никакой правдой и никакой справедливостью быть не может, — ведь вместо того, чтобы воздавать грешникам за их грехи, требовать с должников их долги, Господь исполняет всякую правду таким странным, удивительным образом — Он берет на Себя грехи мира, Он берет на Себя неправду мира. Всю ложь этого мира, все его искажения Он берет на Себя, чтобы Самим Собой и Своей собственной жертвой эту правду даровать людям и восполнить Собой, исправить.

Тем же самым образом происходит и наше приобщение к правде. Только Сам Господь, только Сама Истина может восполнить нашу собственную неправду. Посему Он не дает нам пути поиска человеческой правды и справедливости по человеческим параметрам, а указует нам путь милости и покаяния.

Авва Дорофей говорит нам, почему это происходит; он не приводит примера с крещением, но дает очень четкую формулу, говоря, что кривое правило и прямое делает кривым. Вот такой совершенно замечательный афоризм. Кривое правило, то есть наше собственное искажение, наша собственная линейка, кривая наша правильность прямое делает кривым, то есть тот взгляд, которым мы смотрим на мир, наше собственное мерило, наше собственное правило (правило по-церковнославянски значит ‘линейка’, и то же соотношение во французском, то есть то, чем правят, чем выправляют и чем управляют — это одно и то же слово), так что наше внутреннее правило, согласно с которым мы смотрим на ближнего, оцениваем его поступки, выносим свой маленький приговор или даем оценку тому или иному явлению этого мира, все делает кривым, как это ни странно и ни страшно, — мера человеческой справедливости, исходящей от человека, все делает кривым. И поэтому Господь не дает нам возможности в Самом Себе вот так мерить мир, поэтому, исполняя всякую правду, Он показывает, как ее можно исполнить, — через Свое явление миру, через Богоявление.

И здесь как раз нам и следует поговорить о том, как же выправить свое собственное правило, каким образом оно исправляется.

Исповедь и искреннее покаяние — это для любого человека настоящий и единственный способ исправления самого себя, потому что наш единственный Учитель и Педагог берет на Себя нашу неправду, восполняя ее Своею благодатью. И единственное, что Он дает нам сделать самим — это потрудиться над собой, приобрести некий навык делания правды, делания исправления. Для этого человек должен прежде всего увидеть свою ложь, определить себя внутри себя, найти критерии своей собственной неправды. Увидеть, в чем он, собственно говоря, всегда прегрешает против истины.

Сама по себе привычка лгать происходит из некоторых совершенно очевидных вещей, о которых говорит авва Дорофей. Сначала он говорит о том, какие бывают виды лжи: обычно человек лжет либо словом, либо мыслью, либо всей своей жизнью. И при этом ложь тоже происходит из трех причин. Всякий грех происходит либо от сластолюбия, либо от сребролюбия, либо от словолюбия, поэтому и ложь бывает от этих трех причин. Человек лжет либо для того, чтобы не укорить себя и не смириться, либо для того, чтобы исполнить свое желание, либо для приобретения. С этих трех причин начинается навык лжи.

С детьми можно разобрать самые простые примеры этой лжи, которая для нас самих совершенно незаметна. Мы сами постоянно, по мелочи, но очень часто лжем только из-за этих причин. Первая причина — чтобы не укорить себя. Что чаще всего делают наши дети? — Опаздывают в школу. И когда опаздывают, обычно что говорят? — Автобус не пришел вовремя, не зазвонил будильник, родители не разбудили. Масса причин. И мы сами так делаем. Эти причины, которые позволяют нам внешне оправдать наш поступок, не дают нам возможности просто сказать о себе правду: я поленился вовремя встать. Человек придумывает причины, чтобы никогда не укорять себя, — вот изначально из этого и происходит ложь. Человек живет самооправданием. Это самое большое препятствие для исповеди, то есть для исправления, для приобщения к правде. И хотя в слове оправдание корень правда, самооправдание является самой главной причиной лжи.

В чем беда самооправдания, самый главный вред этого явления? — Вред в том, что когда человек может оправдать сам себя, значит, он не дает возможности сделать это никому другому. Действительно, что происходит на исповеди? Это Господь нас оправдывает, то есть Своей правдой покрывает нашу неправду. А когда мы себя сами оправдываем, это значит, что мы никоим образом не даем Богу возможности нас оправдать. Оправдать Господь нас может только в том случае, когда мы в состоянии самоукоряться, можем себя укорить, обвинить, наказать; только в таком случае мы даем Богу свободу нас оправдать. Итак, именно нежелание самоукорить и является первой причиной лжи.

Вторая причина. Человек лжет, чтобы поступить по своей воле, исполнить свое желание. Здесь мы тоже должны хорошо отдать себе отчет в том, что и это тоже связано с исповедью. Правда Божия и воля Божия — это, в общем, одно и то же. Человек, который хочет жить по воле Божией, — это тот, кто постоянно прислушивается к правде Божией. Вот желание поступать по своей воле лишает детей очень важной добродетели — послушания; о послушании на этом уроке всегда очень длинный разговор. Мы сначала спрашиваем, — ребята, что такое послушание? А у них о послушании нелепейшие представления. Послушание — это свобода или рабство? — Люди, которые хотят, чтобы их слушались, конечно, скажут “свобода”, а для детей это совершенно неочевидно. Послушание — это когда я обязан выполнить чье-то поручение. Послушание — это когда мне говорят что-то делать, а я не хочу. Это хорошо или плохо? — Это, наверное, хорошо, но для меня это плохо. Я не хочу. И когда человек не хочет жить по послушанию, он все время придумывает что-нибудь, чтобы исполнить свою собственную волю. Он начинает лгать. Тогда мы с ними начинаем филологически разбирать слово послушание. Какой корень?

— Слушать.

Отец Алексий: А что слушать? Кого слушать-то? — Родителей, говорят они. Кого мы вообще родителями называем? Начинаем вспоминать, что Господь сказал: никого не называйте ни отцами, ни учителями, ни наставниками, а только Самого Бога. Почему Господь никого в Евангелии не велит называть отцом? Вы когда-нибудь думали об этом? Ведь это на самом деле интересно. Ведь укоряют же нас протестанты в том, что мы называем священников отцами. Правда, они своих родителей тоже мама с папой называют как-то так, между делом.

— Отец-то у нас один, Отец небесный.

Отец Алексий: Ну, хорошо, понятно. А что, родители наши не отцы?

— С маленькой буквы.

Отец Алексий: Мы никогда и не называем их с большой. Почему Господь говорит, никого не называйте отцом, учителем, наставником, а мы всех как раз называем и отцами, и наставниками, и духовниками? Почему мы так поступаем? А ведь это связано с послушанием, только с послушанием. Может быть, вы что-нибудь скажете, интересны ваши мысли по этому поводу.

— Потому что через них мы узнаем волю Божию.

— А почему нельзя называть?

— Потому что для нас должен быть один Отец Небесный. Истина….

— Бог отцом не может быть…

Отец Алексий: А родителей своих почитать?

— Если родители говорят неправду, то мы их не должны слушать.

Отец Алексий: Наверное, вы в чем-то правы. Действительно. Дело в том, что на самом деле отечество, и учительство, и наставничество только через Бога может осуществляться в своей полноте. Вот если мы не видим в Боге нашего Отца небесного, то никогда отечество до конца не раскроется нам ни в собственном родителе, ни в ком. И отцовство, которое принадлежит только Богу, подается, как величайший дар родителю и духовнику, потому что действительно родители тогда настоящие родители, когда они ведут своих детей к Богу.

— А если…?

Отец Алексий: Тогда, к сожалению, увы…

— Ну, а как, если семья живет, а родители неверующие…

— А родители неверующие, а он маленький ребенок.

Отец Алексий: Разве мы не видим ужасных, жутких примеров, в крайне искаженных семьях, в семьях падших родителей, которые своих детей бросают или учат их злу? Разве их можно назвать отцами?

— Но ведь ребенок все равно их ребенок…

Отец Алексий: …и почитать он их должен; почитать хотя бы только за факт рождения. А есть и еще очень важный момент. Каждый родитель, если он не до конца себя исказил, все равно так или иначе учит ребенка некоторым вещам, некоему закону естества, который утверждает в человеке совесть, — закону Божию. Но по-настоящему если духовник не ведет человека к Богу, то он занимает место Бога. Вот вам результат, которым оборачивается ложная религиозная жизнь сект. Там наставник, гуру, занимает место Бога, занимает место отца и наставника, и его в этом смысле нельзя называть никем. В каждом, кто ведет к Богу, отражается отечество Отца Небесного, поэтому мы его называем отцом. Всякий, кто ведет к правде, действительно так или иначе возвещает правду Божию, может быть, не до конца, не во всем, но тем не менее только это делает его отцом, наполняет его отцовством небесным, и только тогда мы можем во всей полноте назвать его отцом, потому что если наша семья — малая Церковь, то это, конечно, имеет своим источником богоотцовство. И когда священник по-настоящему умеет руководить своими духовными чадами, так, чтобы не заслонять собой Христа, чтобы не к себе людей приводить, а к Богу, то он прежде всего сам научается слышать голос Божий и приучает к тому своих духовных чад.

Вот это и называется послушанием, — когда человек слышит Слово Божие. Мы же с вами как раз находимся в том искажении, когда слышать не можем. Как у Бродского — Я слеповат, я, Боже, глуховат… Совершенно наше внутреннее состояние — глуховатость и слеповатость.

В прошлое воскресенье читалось Евангелие о слепом. Действительно: Господи, хочу прозреть. — Иди, вера твоя спасла тебя. А мы находимся в состоянии и слепоты, и глухоты, потому что ведь были бы мы по-настоящему зрячими, мы бы видели Бога в каждом своем ближнем, в тяжелых обстоятельствах жизни узнавали бы милость Божию, во всей своей жизни видели бы непрестанную заботу о нас Творца. При ясном зрении — Господь рядом, близко Господь, и никакие жизненные обстоятельства нас бы не смущали, не раздражали, не приводили в уныние, потому что видение, что это Господь тебя ведет, слышание Его слова никогда не ставили бы нас в состояние беспомощности и уныния, в котором мы чаще всего пребываем. Но мы же не просим об этом Бога, значит мы в этом не нуждаемся. Иногда даже бывает так, что мы боимся просвещения.

— Почему не просим? В утренних и вечерних молитвах просим…

Отец Алексий: Да разве мы так просим как он? Его молчать заставляли, а он кричал. Спросил Господь, — Чего ты хочешь от Меня? Он же не сказал ни “смирения”, ни “терпения”, ничего другого. Ведь если мы просим у Бога, мы просим — дай нам то­го и этого, здоровья, и еще чего-нибудь, и, Господи, помоги нам, чтобы на работе все было хорошо, помоги нам с ближними, помоги, помоги… А чтобы так, как слепой сказать, — Госпо­ди, хочу прозреть… понимаете, какие это сильные слова? Это зна­чит все увидеть по-настоящему, неискаженно, без внутреннего повреждения. А мы не можем. Поэтому послушание как исправление нашего желания жить по себе, нашего не-слышания Бога, не-видения Его, и является путем освобождения от этого рода лжи.

Что такое слышать голос Божий, слышать волю Божию? Вы помните, мы говорили, когда рассуждали о внутренней свободе, что воля и свобода — это синонимы; поэтому это значит услышать голос правды Божией, освобождения Божиего, услышать голос Божией свободы. Как это можно сделать? — Да быть очень внимательным и послушным воле Божией. А послушание рождает в человеке навык, поэтому и необходимо послушание родителям, которые ведут тебя ко спасению в Боге, учителям, в воскресной или православной школе, духовнику, — это предание своей глухоты и слепоты в руки Божии, в исцеление Божие.

Второй навык лжи, который приобретается через желание жить по себе, исправляется исключительно послушанием, слышанием свободы Божией. Тогда послушание — это никакое не закрепощение, а именно свобода.

И третья причина, ложь для того, чтобы приобрести. Часто человек живет чужим приобретением, живет не своим. А у детей это происходит на каждом шагу. Они все время списывают, и списывание не считается детьми лжеприобретенем. Давать списывать или самим списывать настолько вошло в маленький навык лжи, что списать — это самое обычное дело. Что же происходит? С чего же начинается? Человек привык жить чужим. И мы с вами тоже приобретаем эту гнусную привычку потреблять, — потреблять то, что не наше, что достается легко, без нашего внутреннего труда, принимать некие вещи, не потрудившись. В этом смысле даже наша церковная жизнь чаще всего бывает таким лжеприобретением. Мы приходим в храм, чтобы что-то взять — не свое, чужое, ничего не отдавая взамен. Мы приходим в храм Божий, как в некий магазин, что ли, куда каждый приходит для самого себя. Даже причащение святых Христовых Таин является для многих людей не общецерковным деланием, не отданием себя Богу, а приобретением некоей благодати. Вот человек имеет возможность что-то взять и унести с собой из церкви: просфорочку, свечечку, немножечко здоровья, выпрошенного на молебнах. А жизнь духовная складывается через жертву и никак иначе складываться не может, потому что когда Христос приходит исполнить всякую правду, Он приносит Себя в жертву. И исполнение правды — это всегда некое подражание жертве Христовой. Мы, к величайшему сожалению, приучены духовно жить таким образом, как этому учили всевозможные документы, говорящие о Церкви в 60-е годы. “Церковь — это место для отправления религиозных потребностей”, куда человек приходит, чтобы исполнить какое-то свое желание. И вот спроси человека, зачем он ходит в церковь…

— Причаститься.

Отец Алексий: А зачем мы ходим причащаться? Для чего вы причащаетесь?

— Соединиться с Богом.

Отец Алексий: А зачем? Ведь для очень многих людей причаститься и соединиться с Богом значит что-то у Него взять.

— Чтобы жить, как Бог жил.

Отец Алексий: Как Бог жил, это значит принести себя в жертву. А для многих людей причаститься означает — все, кто тут стоит, меня не интересуют, а я пришел, возьму свое, и ко мне никто не подходи. Это мое. Люди приходят, — они мешают мне. Они зачем пришли? Я пришел взять святой воды, подать записку, но не затем, чтобы себя отдать Богу, а затем, чтобы что-то взять. Навык такой ложной духовности — одна из самых существенных трагедий, которые наполняют нашу церковную жизнь, потому что Церковь никогда не станет Церковью до того момента, когда все люди, приходящие в храм, не придут для того, чтобы соединиться друг со другом и со Христом, взять на себя крест и тяготы друг друга. И постольку поскольку все приходят в храм за своим собственным маленьким делом, за своей собственной благодатью, церковная жизнь не может наладиться вне взаимного движение всех людей друг ко другу и к Богу. Поскольку люди привыкли к тому, что самое главное место в храме — это церковный ящик, где масса людей стоит спиной к алтарю, и все они общаются с церковным ящиком. Самое главное действо и таинство для них происходит именно там, потому что там подаются записки, там продаются свечи, там заказываются молебны, панихиды, отпевания… А то, что происходит в другом месте, уже меня не касается. Я все подал, за все заплатил, я могу в любой момент уйти, все, что мне надо, я отсюда унес. Вот к сожалению, наша жизнь складывается таким образом…

— Ну, не все же…

Отец Алексий: Не все, конечно. Слава Богу, что жизнь каким-то образом меняется. Я это говорю не как обличительный памфлет, а потому что мне как священнику приходится очень часто с этим сталкиваться и видеть, как это происходит. В Москве ситуация одна… Вообще, Москва это ни с чем не сравнимый город, и духовная жизнь здесь иная. А возьмите какой-нибудь небольшой провинциальный городок, — там зачастую жизнь людей складывается именно таким образом. И во многом сами священники именно так себе и представляют свое служение: требоисполнительство и вот такие вещи. К сожалению, когда человек живет так и привыкает так жить, православный храм для него — это источник его личной благодати и приобщенности к Богу, настолько, насколько ему нужно в данный момент. И это тоже случай того, что человек лжет ради приобретения, он лжет уже тем, что его собственное искажение остается его собственным искажением и укореняется в том, что он-де поступает-то правильно, что он все делает хорошо, совершенно себя не изменяя. И общая исповедь происходит только из-за того, что человек подходит к исповеди, не меняя себя, думая, что на общем фоне можно как-то проскочить и очиститься. Грешен… грешен… грешен во всем… Человек не может исповедаться; он причащается святых Христовых Таин раз в год или три раза в год, потому что считает, что он исполняет некую свою обязанность перед Богом, и принимает то, что он заработал и заслужил через то, что попостился, прочитал каноны перед причастием и, соответственно, получил свое. Но ведь ни каноны, ни посты не являются условием для причащения; нигде не сказано, что если мы читаем каноны или постимся, это дает нам право причащаться. Можно не поститься и канонов не читать, а иметь сердечное сокрушение; это только нам нужно, это помощь, которую мы сами себе оказываем, но на самом деле это не является обязательным условием. Нужно только одно — сокрушение сердечное. Почему? Потому что мы приобщаемся Самой Правде, и нет ничего внешнего, что могло бы нас так выправить, чтобы наше соединение с правдой было бы ей как-то адекватно, тождественно. Ведь соединяться с правдой без страха может только сама правда. А если ты — в чем-то неправда, то приобщение к правде может быть только желанием самой правды приобщить тебя к себе, — и только через твое желание и сокрушенное сердце и осознание полной своей неправды. И поэтому со страхом Божием, верою и любовью мы приступаем. А посты здесь не главное, а только возможность глубоко почувствовать свою собственную неправду. И ничто другое нам не может позволить подойти к Самому Христу.

— Вопрос можно? Может быть, я себя очищу, получу благодать через причащение, поработаю над собой, воцерковлюсь, а потом уж буду жертвовать Богу и другим, потому что иначе, если нет благодати, нечего другим в жертву давать.

Отец Алексий: Но ведь это неправильно, что Господь дает нам благодать как некие отделенные энергии, это уже будет магизм совершенный, оккультизм. Учение, которое мы имеем, говорит о том, что благодать нетварна, мы приобщаемся нетварных энергий, мы Самому Богу приобщаемся, мы с Ним соединяемся. Соединиться с Богом можно только в качестве собственной жертвы, отдавая полностью себя в Его руки. Другое дело, что мы не в состоянии так отдать себя Богу, поскольку все в нас искажено и рвется в обратном направлении. Но сама решимость и воля все-таки Господом принимается. Когда мы причащаемся святых Христовых Таин, это Тело Его, — какое? — ломимое, Кровь, — изливаемая. Это же крест, и ничто другое. Чаша, которую нам выносит священник, — осуществленное распятие Христово. Распятый Христос Своим изломанным Телом и Своей излиянной Кровью приходит к нам, и мы не просто причащаемся неких энергий, благодати, чтобы все в нас так клокотало от счастья и радости, чтобы мы полны были физических сил и здоровья… Нет, мы ко Христу приходим. К Его распятию. Надо очень хорошо понимать, что крест тяжел, что жизнь наша, которую мы отдаем в руки Божии, может очень сильно поменяться совершенно не в том направлении, в котором нам бы хотелось. И только если мы приходим к Богу так, — с полным желанием и с полной внутренней свободой отдать себя, тогда все во славу Божию, тогда благодать, которую Господь нам подает, соединяет нас с Ним и исправляет. И тогда мы долгое время можем это хранить в себе, удивляясь тому, что в нас происходит: той внутренней свободе, легкости и радости, которая нам дарована крестом Господним. Потому что Крест принес радость всему миру. А если мы приходим для того, чтобы взять кусочек и для себя утаить, а другие нам не нужны, тогда и бывает: — Не подходи ко мне! Не целуй меня, благодать отнимешь! К иконе нельзя прикасаться после причастия, нельзя икону целовать. Отнимешь мое! — А что ж твое-то тут? Чего ж здесь может быть твоего? Все это ложное, неправильное; человек, к сожалению, приобщившись Бога, остался совершенно со своим недоразумением.

— А если такой порядок — сначала к иконе, потом к кресту…

Отец Алексий: А после креста к иконе нельзя? Вы понима­ете, это рождает те человеческие предания, против которых в свое время выступал Христос: Преданием человеческим вы устранили заповедь Божию. В Москве это, может быть, не так часто встречается, в новооткрытых приходах, где таких традиций просто не было, а в других местах, где храм был постоян­но открыт, это передается из поколения в поколение. Это на самом деле очень тяжелое явление.

— Можно ли молиться о самом себе, вписывать свое имя в записку?

Отец Алексий: Вписывайте, пожалуйста, и священник на Литургии вынимает частичку и говорит, — помяни, Господи, и мое недостоинство.

Молебен после Литургии — это явление того же самого порядка. Это такая странная традиция, которая настолько укоренилась … Водосвятия постоянные. Во многих храмах сама духовная жизнь как бы только с молебна начинается. Все оживляются, всем понятно, что теперь-то я для себя прошу, а то, что было, было как бы не для меня, было что-то мне непонятное, а теперь-то мое имя помянули…

Еще раз повторю: люди приходят в Церковь — зачем? Для чего? Для какой такой правды? Чтобы себе что-то схватить? Нельзя служить молебны после Литургии, это мое глубочайшее убеждение. Это полностью разрушает смысл нашего прихождения в храм. Больше и выше того, что совершилось на Литургии, быть не может. И человек, который пришел на Литургию, чтобы ее отстоять и оттоптать ради того, чтобы наконец-то отслужить свое маленькое личное, совершает неправильное действие.

— А панихида?

Отец Алексий: Если панихида не сопряжена с памятью в этот день какого-то события, то была Литургия, было помино­ве­ние, — что еще может быть выше этого? Все совершилось во время проскомидии, все имена, которые были нами принесены, чтобы помолиться о всех заблудших, болящих, путешествующих, — все эти имена были прочтены перед жертвенником, за них была вынута частичка. Эта частичка — как сам человек, принесенный ко Христу, вот как принесли расслаб­ленного и положили у Его ног, — вот так эти частички лежат горой у Агнца Божия, который становится Телом Христовым в Литур­гии. Вот, все принесено, вся Церковь собрана, и Матерь Божия, и частички из девятичинной просфоры, вынутые в честь святых Апостолов, мучеников и всех святых. Во время проскомидии на дискосе собирается рядом Церковь земная и Небесная. Ну, какая еще должна быть молитва, если все твои близкие уже находятся рядом с Христом. Вся Церковь совершилась во время Литургии, вся она омыта Кровью Христовой. Священник эти частички погружает в Чашу после Литургии — молитвами всех святых. Зачем там еще молебен или панихида?

— А давно это пошло, молебен?

Отец Алексий: С советских времен¹.

— А раньше не было?

Отец Алексий: Да и сейчас нигде вы не найдете, ни в Греции, ни в Болгарии, чтобы где-нибудь служился молебен после Литургии.

— А почему так происходит?

Отец Алексий: А потому что люди не причащаются святых Христовых Таин. А для храма это дополнительные средства, без сомнения. Вот и бывает, что так вяло, скучно идет Литургия, а потом все священники, какие только есть, выходят на молебен, и передаются записки с рублями с десятками, так все просто звенит от радости.

— Наверное, мы сами это провоцируем.

Отец Алексий: Мы все во всем виноваты, без всякого сомнения. Это просто говорит о нашей глубокой духовной необразованности и о нежелании, к сожалению, отдавать себя.

— А как в уставе написано?

Отец Алексий: В уставе требы совершаются по требованию прихожан и в принципе прихожанин может попросить отслужить после Литургии какую-то требу, и треба будет для конкретного человека. Ведь те молебны, которые предусмотрены как требы, имеют свое настоящее хорошее чинопоследование. И у человека не всегда есть такая нужда в такой серьезной требе. Это просто недоверие Богу, маловерие наше заставляет нас после Литургии заказывать молебен, а вовсе не нужда в какой-то требе. Если у человека совершается какое-то великое, замечательное событие, за которое он хочет Бога поблагодарить, то что выше Литургии, которая сама по себе евхаристия, благодарение? Поэтому когда после Литургии заказывается благодарственный молебен, а пришедшие люди при этом не причащались святых Христовых Таин, то как же ты благодаришь Бога, если на Литургии не отдал себя Ему? Своим рублем и записочкой? Тропарем, который спел хор?

Но если, действительно, у людей такая радость, что, например, ребенок родился, в институт поступил, сын из армии вернулся жив и здоров, тогда правильно было бы собрать всех своих близких у себя дома или в храме, отслужить всем вместе радостный благодарственный молебен, сесть вместе за стол, возрадоваться и возвеселиться. Совершается горе или беда, — заказывается молебен о болящем. Как это раньше было: приходили к батюшке и просили, — у нас такая беда, больной лежит, отслужите молебен о здравии. Священник брал святыню из храма, икону чудотворную, шел на дом к этому больному, дома служился водосвятный молебен у этой святыни. Человек и все его близкие молились о совершенно конкретном деле. Но, действительно, может быть, тогда, в иное время священнику было проще, он тогда всех своих прихожан знал в лицо. В каждом храме есть икона, перед которой совсем не в литургическое время совершается акафист. Приходи, пожалуйста, вот тебе молебен, молись. Но это действие уже совершенно конкретное, полное смысла, полное особенной сугубой молитвы о конкретных людях. Оно не вне Церкви происходит, а совершается всею Церковью, но отдельно от Литургии.

— А еще бывает служение треб перед Литургией.

Отец Алексий: Да не надо этого. Ну, разве нет другого времени? Это все равно обессмысливает идею богослужения, а до или после — вопрос не принципиальный. Вопрос в том, что когда приходят записки с пятьюдесятью молебнами, это значит, что люди, которые принесли записки, сделали это формально, а не как тот, у которого действительная нужда в том, чтобы была молитва. Я понимаю, что это все от отсутствия культуры, эта очень укоренившаяся ложная традиция служения молебнов и треб, соединенных с Литургией. Храмов не было, закрыты были храмы. Люди приходили в храм, может быть, раз в год, пока дойдешь, доедешь, а то еще и сам не можешь, просишь кого-то взять твою записочку. Из всего этого и сложилась такая традиция. Приезжали люди в храм и привозили мешок записок, и в этих записках каждый просил чего-то, что он сам не мог исполнить. И естественно, священник не мог отказать в такой просьбе, и приходилось после Литургии совершать эти заочные требы. А теперь так по-прежнему и происходит, — куча записок, людей, которые их подали, на молебне просто нет, а их записочки зачитывай. Конечно, так просто, “революционно” не отменишь молебны после Литургии, единственно только просвещением в рамках приходской жизни. Но если люди не будут причащаться регулярно, то у них обязательно будет чувство какой-то недостаточности и неполноты и желания что-то еще у Бога попросить, и будут молебны. Молебны учащаются, когда люди не причащаются святых Христовых Таин.

И если эти причины для внутренней лжи будут постепенно искореняться, тогда мы сможем преодолеть в себе все эти навыки, которые тоже имеют в себе несколько ступеней. Авва Дорофей говорит, что человек лжет либо мыслью, либо словом, либо самою своею жизнью. Мыслью лжет тот, кто верит своим помышлениям, верит мнению своему, верит каким-то вещам, которые проявляются в человеке как его мнительность². Человек живет и думает, — а что обо мне подумают? А что обо мне скажут? А как на меня посмотрят? И на других людей он смотрит так же. Смотрит на человека и верит своим мыслям о нем, своему искаженному суждению. С этого мы и начали наш разговор. Наш взгляд на этот мир может быть ложным, поэтому авва Дорофей крайне не советует верить своим помыслам. Если человек начинает доверяться своему мнению об этом мире или доверять своим помыслам о том, как на него смотрят, то, конечно же, он зачастую не способен выйти из этого состояния и может даже и психически заболеть. Мнительность — это такое состояние души, которое рождает в человеке неуверенность в себе и постоянное уныние. Опять-таки чаще всего наша внутренняя мнительность заставляет человека клеветать. Есть такое явление — “испорченный телефон”, когда мы начинаем доверять пересудам, словам, недомолвкам и т. д. и в конечном итоге получается, что когда возвращаешься к тому, что было, оказывается, что все было совсем не так. Ложь имеет такую особенность — искажать искаженное и так дальше и дальше… цепная реакция. А происходит это чаще всего оттого, что человек начинает доверяться своим мыслям.

Словами человек лжет, это понятно. Вместо того, чтобы укорить себя и сказать правду, он будет говорить сто слов в самооправдание, чтобы не сказать одного слова о себе: я согрешил. Нет, он будет оправдываться и в конечном итоге лгать, привыкать к тому, что эта ложь может стать для него облегчением его участи. Если человек солжет, значит, избежит наказания, приобретет возможность дальше поступать соответственным образом уже легче… и до такой степени доходит, что не лгать он уже не может. Дети часто лгут без всякой на то причины, настолько укореняется привычка оправдывать свои поступки ложью, — ты там был? Не был. Хотя он там был. Но почему он солгал, он объяснить не сможет.

— Как избавиться, как не оправдываться, контролировать себя…

Отец Алексий: Я уже говорил, у нас есть исповедь и воз­мож­ность никогда себя не оправдывать. Два пути — никогда не оправдывать себя и самоукорять.

— Батюшка, а есть такая ложь во спасение.

Отец Алексий: Сейчас мы об этом скажем несколько слов. Иногда говорят — ложь конь во спасение. Это неправильно понятая фраза из Псалтири, не поможет тебе даже конь, чтобы спастись. Ложь во спасение — это трансформация этой фразы. Авва Дорофей говорит, что бывают такие случаи, когда человек не может не солгать, когда малая ложь действительно, является возможностью избежать большего несчастья. Такие случаи встре­чаются в жизни человека, но к ним надо подходить крайне осторожно и осмотрительно, как к яду, который человек принимает для исцеления от болезни. Яд может послужить как лекарственное средство, но только в очень маленькой дозе. Поэтому авва говорит, что даже если случается тебе в жизни отступить от правды, чтобы спасти кого-то или избежать очень большого искушения, то и тогда ты себя не переставай в этом укорять, потому что вред ты все-таки получаешь.

— А если дети вместо школы идут на службу, а учителя спрашивают, где был, и очень отрицательно относятся, когда ребенок был на службе?

Отец Алексий: Ну, тут надо разобраться, в каком случае детей надо водить на службы.

— У нас священник говорит, что дети на все двунадесятые праздники должны быть на службе.

Отец Алексий: Хорошо бы. Но тогда это касается и взрослых, они должны прогулять свою работу.

— Но вы считаете, что ребенок может пропустить школу?

Отец Алексий: Ну, уж если так, то так, тогда уж по полной программе собюлюдать последовательность.

— В дореволюционное время это были праздничные дни?

Отец Алексий: Не все эти дни были праздниками. Ходили на раннюю обедню, которая совершалась в 5–6 часов утра, а потом шли на работу. Потом учтите, что в “ужасное” царское время суббота была днем рабочим. Когда есть возможность пойти на службу в двунадесятый праздник, это хорошо, когда нет, что поделаешь? Если есть в этом внутренняя необходимость, то надо либо заранее оговаривать этот вопрос с учителями, — так можно избежать неправды, сказать — мы возьмем задание, мы все сделаем, но завтра нас в школе не будет. Да, потом, может быть, ребенку придется за себя постоять, ну, пусть за свою веру чуть-чуть пострадает.

— Вы говорите, что дети не могут не лгать, что с этим делать?

Отец Алексий: Их надо выводить на чистую воду. А когда поймаешь на лжи, их надо укорять, уговаривать и показывать, что как нехорошо лгать, как это стыдно³. А так, конечно, привычка ко лжи и у взрослых формируется. У кого дети учатся лгать? — У родителей. Мам, тебя к телефону. — Скажи, что меня нет. Вот и все.

И третья ложь — когда человек лжет всей своей жизнью; самое страшное состояние. Это когда человек-блудник выдает себя за целомудренного и хвалит целомудрие, когда подлец хвалит честность и благородство… Не потому, что он хочет быть целомудренным, — он понимает, что он не таков, что для него это недостижимая высота, он знает, что он плохой, знает, что плохо, — но потому, что через это он намеренно соблазняет на грех других. Вот это самое страшное состояние человеческой лжи, когда человек подобно сатане обращается в ангела света, чтобы соблазнить. “Ибо ни неправда, ни сам дьявол, ни одна ересь не могут соблазнить, как только под видом добродетели”. Вот эта такая ложь, которая приобретается через навык ко лжи. Человек, постоянно себя оправдывающий и не умеющий жить никак иначе, как во лжи, начинает пользоваться ложью, чтобы убить других людей.

— Американцы так поступают. Косово разорили под благовидным предлогом.

Отец Алексий: Да, такая политика, очевидно, проявление этого. Но мы говорим не об абстрактных вещах, а о конкретном состоянии души человеческой. Когда правда Божия никому не нужна, — а без правды человек жить не может, — необходимо всякое свое злодеяние и всякое свое коварство оправдывать только видом добродетели.