Гонима

(К вопросу о возвращении церковных святынь)

Странный вопрос, скажет читатель. Как можно говорить о го­не­ниях на фоне возрождения церковной Москвы и России? Открыты уже и продолжают открываться сотни храмов и десятки монастырей. Воздвигнут грандиозный Храм Христа Спасителя.

И все же не будем торопиться с заключениями.

Всякий вопрос следует видеть и решать в историческом контексте. Обратимся к началу нынешнего столетия, когда многими веками устроенное течение русской жизни было возмущено и взорвано революционными потрясениями. Одним из первых своих декретов советская власть отделила Церковь от государства и лишила ее имущества 1. Все, чем владела церковная община, от святынь до утвари, было объявлено народным достоянием, росчерком пера передано в собственность государства, перед которым теперь сами же верующие стали ответственными за сохранение своего достояния. Вскоре советская власть не преминула воспользоваться приобретенным, произведя изъятие церковных ценностей.

Однако первыми ризы с икон сняли, — правда, по другому поводу, — не комиссары и кощунники, а коллекционеры и знатоки, и было это еще в благословенные времена.

Дело в том, что еще с конца ХVII в. в России стала складываться культура ренессансного, гуманистического типа. Связи человека петровской эпохи с вековечной традицией, с верой дедов и отцов, определявшей дотоле общественную и личную жизнь, ощутимо слабеют. Он еще ходит в храм и участвует в таинствах Церкви, но они уже потеряли для него жизненное значение. Всем существом он устремляется к новым берегам, он хочет быть свободным от всех сдержек и условностей сословно-иерархического общества. “Наслаждаться и быть счастливым” — вот доминирующая тема возрожденческой перестройки умов и жизни в ХVIII столетии. И наиболее адекватным выражением и питающим источником этого мирочувствования вместо веры и Церкви становится таинственный и влекущий мир искусства: французского романа, английского пейзажного сада, портрета, гравюры, лирического стихотворения и музыки. Ничто не соизмеримо с божественным миром Моцарта. Его искусство стало для человека эпохи Карамзина и Пушкина оправданием и смыслом жизни. “Пожалуйста, не подумай, — писал Герцен в одном из писем Станкевичу, — что из сурового цивизма иль злосчастной демагогии я стану возражать на то место, какое ты отводишь искусству. Искусство — это уже кое-что. Оно вместе с зарницами личного счастья единственное, несомненное благо наше. В результате разрыва с культурной традицией и патриархальной религиозностью возникает новая жизненная реальность, в которой более не ощущается присутствие Бога. Его место заняла обожествленная красота и наслаждение ею”.

Новый подъем эти убеждения и настроения переживают на рубеже XХ в. “Тогда, в связи с общей тенденцией цивилизации, — писал историк Д. Кончаловский, — цель жизни усматривали в счастье, а последнее заключалось в ничем не возмущаемом наслаждении земными благами во всей их совокупности, начиная от высших духовных и до довольно низменных материальных, которые, однако, умело облагораживались общей культурностью. В сущности весь процесс ощущался как источник наслаждения и радости; наслаждения эти были весьма разнообразны: научное и художественное творчество для избранных, а для культурной и образованной массы наслаждение их плодами в популяризациях, театре, художественных выставках, художественных изданиях и репродукциях, туризме, спорте, краеведчестве, вплоть до таких чувственных удовольствий как рестораны, кафе, бар с их утонченной кухней, комфортом, нарядными женщинами и музыкой. Жить было приятно и легко, и особенно приятно было сознание, что с каждым десятилетием и даже годом эти приятность и легкость повышаются в степени и расширяются на все больший круг людей, пока — как это мечталось — они не сделаются достоянием всех” 2.

На страницах журнала “Мир искусства” в последний раз были поставлены “сложные вопросы” общественного служения искусства. Теперь оно понимается как самодостаточное. Полнее всего новое мировоззрение выразилось тогда в деятельности и личности Александра Бенуа. В первых корреспонденциях для журнала он признавался, словно в частном письме: “Я упоен Версалем, это какая-то болезнь, влюбленность, преступная страсть”, — однако страсть, выражавшаяся публично, с сознанием ее бесспорной значимости для многих, и это потому, что частная жизнь хочет теперь быть искусством, проявляться художественно. “В человеке все должно быть прекрасным…”, — но прекрасным не какой-то эталонной застывшей красотой, а пылом жизни, художественным осуществлением человеческого предназначения быть счастливым. “Происходит процесс перемещения, — писал об этом Абрам Эфрос. — Из искусства нечто самое драгоценное переходит в личность. Искусство выветривается, пустеет, умирает. Личность наполняется, наливается соком, зацветает художественностью. Все, что убывает там, прибывает здесь. Наконец, она сама становится искусством 3.
В это же время в искусствознании происходит переориентация на глубоко личностное искусство старых мастеров, замкнутый в себе и самоценный мир художественного произведения. В культуре, лишенной хри­стианских корней, художественная форма все более выдвигается в центр внимания историка искусства, у которого вырабатывается артистическая способность проникновения в “тайное тайных” художественного предмета, особая настроенность на его внутренний “звон”. Этой способностью были в значительной степени наделены критики и историки искусства из журналов “Старые годы”, “Аполлон”, “Художест­венные сокровища России”, основоположники отечественного искусствознания и музейного дела. “Неуловимая ассоциация врагов банальности, находящаяся в постоянном заговоре против будней <…> Те, в ком не спит воображение, жива тоска по красоте и кто способен самую действительность воспринимать как искусство” 4.

И вот именно в русле этого развития жизненных идеалов и культуры с середины прошлого века у коллекционеров начинает исподволь нарождаться новый интерес к иконе. Сначала к старообрядческим молельням с их строгим отбором лишь древних образцов. Затем к епархиальным музеям, открытым для правильного хранения ризниц упраздненных монастырей. Вскоре появляются первые художественные коллекции иконописи. Когда реставраторы сняли оклады и расчистили доски, знатокам открылась красота иконы, которая совершенно затмила в их глазах икону как святыню. В 1913 г. состоялась первая большая выставка “Русская икона”, которая стала событием художественной жизни и привела к провозглашению устами П. Мура­това, А. Грищенко и др. на страницах журнала “София” и сборников “Русская икона” основополагающего воззрения на икону как прежде всего на художественное произведение. Художественное сознание той поры оказалось радикально переориентировано на икону как эстетический объект. Путь к десакрализации иконы, развенчанию ее как святыни был проложен. Вот почему при всех ужасах расстрела московского Кремля искусствоведы новой формации по крайней мере в одном оказались попутчиками новой власти: в гуманистическом оправдании революции. В одном они были с ней молчаливо согласны: в конце-то концов должны же пасть вековечные затворы и красоты тоже — хотя бы и под ударами молота; история действительно не делается в перчатках.

Голоса Церкви они при этом не замечали, а он звучал. Уже в апреле 1918 г. Поместный Собор Православной Российской Церкви особым постановлением оповещал, что именно он является единственным “охранителем храмов Божиих, святых обителей и всего церковного имущества”, которое веками составлялось из приношений верующих и “является Божиим достоянием”. Когда в августе местные советы стали требовать описи имущества и прибирать его к рукам, Собор свидетельствовал, что “всякое отторжение сего достояния от Церкви есть кощунственный захват и насилие” 5.

Мало кто из работников культуры слышит этот голос или вообще интересуется им и сейчас. Что это так, показали события конца советской власти. В октябре 1990 г. был принят закон РСФСР “О свободе вероисповеданий”. Статья 6-я объявляла на­казуемым “оскорбление религиозных чувств граждан, равно как и осквернение почитаемых в данной религии предметов, строений и мест”, а статья 26-я декларировала право собственности религиозных объединений на здания, строения, предметы культа и иное имущество, в том числе являющееся памятниками культуры. Декрет 1918 года и последующие аналогичные акты были признаны утратившими силу. Повсюду по просьбам верующих и по инициативе местных органов власти, в которые пришли демократически настроенные депутаты и чиновники, на волне восстановления исторической справедливости, как тогда говорили, стали возвращать Церкви поруганные храмы и обители. В некоторых случаях поначалу вернули в собственность, но потом укрепилась и сохранилась до наших дней формула “в безвозмездное и бессрочное пользование”. Юридически право собственности за Церковью признается, в том числе и новейшим законом “О свободе совести и о религиозных объединениях” (от 26.09.1997 г. № 125), но практически в Москве в собственности Церкви оставлены только Донской монастырь и храм Всех святых на Кулишках.

Люди, мало осведомленные о положении дел, привыкшие видеть в Церкви картинку, лубочное украшение современной жизни, недоумевают: почему это приходы и монастыри требуют возвращения не только храмов, но и домов причта, приходских школ, богаделен, земли?.. Да потому, что церковная община есть не только объединение единоверцев, но и определенное хозяйственное целое, возраставшее веками и своеобразно формировавшееся в каждую эпоху в соответствии со своими потребностями и условиями экономического уклада страны. В доиндустриальный период основное богатство составляла земля, поэтому издавна было принято давать в кормление причту сенокосные и пашенные земли. С середины и особенно к концу ХIX в. в городах стали обзаводиться недвижимостью, строить приходские доходные дома. Что говорить о теперешнем положении, когда большинство приходов и монастырей получает строения в самом плачевном состоянии и для восстановления их и возобновления приходской жизни вынужденно занимается хозяйственной деятельностью, имеющей целью в том числе и получение финансовой прибыли. “Нами движет при этом, — читаем мы в обращении Архиерейского Собора Русской Православной Церк­ви в 1992 году, — не желание стяжать земное богатство, не стремление стать крупными собственниками, не жажда привилегий, а забота о расширении духовно-просветительского, благотворительного и культурного служения Церкви” 6. Даже как-то странно наблюдать, что практически одни и те же круги общества упрекают Православную Церковь в том, что слаба церковная благотворительность, что недостаточно активно церковное просвещение — и всячески противятся возвращению Церк­ви той ее собственности, без которой она лишается возможности не только что благотворить и просвещать, но даже и восстанавливать храмы, разрушила которые вовсе не она.

Процесс возвращения церковных святынь вызвал эшелонированное сопротивление. Как только Церковь заявила о своем желании вернуть к литургической жизни наиболее чтимые святыни: соборы Московского Кремля, чудотворные иконы Божией Матери, “Троицу” из Лавры, раздались громкие, авторитетные голоса академиков, искусствоведов, директоров крупнейших музеев, функционеров министерства культуры: шедевры древ­нерусского искусства Церкви не передавать — погибнут!

Если бы речь шла только об опасениях за сохранность памятников, мы такую позицию могли бы отчасти понять. Церковь сама всегда имела попечение о своих святынях и налагала строгие прещения — отлучение и извержение из сана — в случае неблагоговейного и нерачительного обращения с ними 7. Нам не надо доказывать, что возобновление богослужений в храме, простоявшем без пения десятки лет, с изменившейся средой, сопряжено с целым рядом трудностей, о которых наши предки и не подозревали. Но все это — технические проблемы и вопросы, вполне решаемые при общем согласии в главном. В том-то и дело, что этого согласия нет. Есть нечто противоположное: имеющее глубокие исторические корни идейно обоснованное убеждение в том, что шедевры древнерусского искусства и архитектуры Церкви больше не принадлежат. Они утратили в наше время свое конфессиональное значение и стали достоянием всего человечества. А потому надлежащим местом пребывания их является не храм, а музей.

Весь 1992 год бушевали страсти: полемика на страницах центральных газет, конференции, круглые столы, открытые письма… He молчала и Церковь, слово которой возбудило в памяти исповедническое деяние Поместного Собора 1918 года: “Мы обращаемся к людям, озабоченным сохранением памятников православной культуры. Церковь разделяет эту озабоченность и будет всеми имеющимися у нее силами содействовать возрождению культурного наследия. Мы готовы к сотрудничеству с подлинными радетелями сохранения памятников прош­лого. Мы уважаем их знания, опыт и труд, помним об их подвижническом служении культуре в трудные годы. Однако мы против того, чтобы храмы, оживающие лишь в молитве верных чад Христовых, превращались в мертвенное хранилище древностей. Там, где веками служили Богу наши предки, должна вновь зажечься неугасимая лампада молитвы и туда должны быть возвращены в течение веков почитаемые церковные святыни” 8. И впрямь: невзирая на музейное попечение, непоправимо разрушаются те храмы, в которых нет богослужения (вспомним хотя бы Кижи), — потому что ставили их для молитвы. Ныне общественность уже согласна с тем, чтобы храмы стояли, потому что “это красиво”, но чем храм крепок, что одухотворяет его красоту — это ей пока неведомо.

Не могу не поделиться одним воспоминанием о случившемся в бытность мою секретарем согласительной комиссии Моссовета по передачи культовых зданий в 1992 г. Есть в Москве древний храм в честь священномученика Антипия на Колымажном дворе. Центральная часть его построена в XVI в., придельные в ХVIII. Закрытый в 1929 г., он долгое время использовался под жилье: “Храм стоит заброшенный, — описывали его перед началом реставрации в 1966 г., — и вид имеет неряшливый. Некоторые кресты сброшены, на колокольне нет крыши, подгнившая обрешетка кусками спадает вниз, купола дырявые, штукатурка отвалилась. В храме живут люди, часть занята под склад” 9. К 1983 году реставрация закончилась, но — характерный штрих! — кресты восстановлены не были. Государственный Музей Изобразительных искусств им. А. С. Пушкина разместил в храме хранение прикладного искусства, гипсовых слепков, служебные отделы. Не только освобождать, но и пускать кого бы то ни было в храм директор музея И. А. Антонова не собиралась. С 1991 г. при храме была зарегистрирована община, готовилось постановление о возвращении его Церкви, но настоятель так никогда и не переступил его порога. Объяснение простое: храм является хранилищем музейного фонда, доступ в него строго регламентирован, директор не может нарушать правила хранения, хранитель — инструкции министерства. Для меня было сделано исключение. Ирина Александровна была откровенна: вообще новый приход здесь не нужен, район малонаселенный — в старые ходить некому. Впрочем, если музею дадут равное по площади помещение, можно и уступить, действующий храм даже своеобразно оживит ауру музея.

Есть в современном административном словаре такое волшебное слово: балансодержатель. Здание храма священномученика Антипы передано в оперативное управление музея, находится на его бухгалтерском балансе. А музей к тому же еще причислен к особо ценным объектам культурного наследия народов Российской Федерации. По положению о таких объектах, имущество, находящееся на их балансе, может передаваться религиозным объединениям только в совместное пользование и лишь на основе соглашения с министерством культуры. По существу, судьбой древней московской святыни при новой власти по новым законам распоряжаются дамы и господа приятные во всех отношениях, культурные столпы общества, не чуждые, как мы видели, вполне прозаических расчетов: снизойдут — храм откроется, откажут — будет стоять без пения. Казалось бы, люди, поставленные во главе современного культурного процесса, инициаторы престижных проектов, вроде “декабрьских вечеров” должны же проявлять подлинную культурную широту и нравственную чуткость?..

Довелось мне года два тому назад принимать участие в популярной телепередаче “Тема”. Собралось в студии человек двести. Герои — министр культуры Е. Ю. Сидоров, художник Илья Глазунов, эксперты — начальник Главного архивного управления Р. Пихоя, представители крупных музеев, библиотек, духовенство и публика. Обсуждались вопросы о возвращении трофейных ценностей и церковного имущества. В отношении Церкви еще было какое-то разномыслие, но о трофейных произведениях искусства, книгах и архивах прозвучало единодушное “нет”: “Никому ничего не отдавать”. Министр заявил, что время смутное, лучше пересидеть, ото всего закрывшись. И. Глазунов возмущался, что это Россию все ограбили, пусть сначала Европа отдаст все чуть ли не с Наполеона. Нет, возражали прагматики, если и отдавать, то “баш на баш”. Какой разительный контраст представляет заявление президента ФРГ Р. Герцога: если подлинность найденного панно Янтарной комнаты подтвердят эксперты, оно будет передано России.

Рассказывают, что не так давно в отдел древнерусского искусства Государственного Исторического музея поступила на работу выпускница кафедры истории искусств МГУ. Как paз в то время некоторые московские приходы обратились непосредственно в музеи (ГТГ, музей-усадьба “Коломенское”) с просьбой о передаче икон, которые, согласно каталогам, в свое время поступили в музеи из тех или иных храмов. Знакомясь с огромным хранилищем иконописи ГИМа молодая сотрудница порадовалась, что теперь наконец-то можно будет что-то возвратить Церкви. Коллеги с опытом и мировоззрением быстро подрезали розовые крылышки: “Что Вы, деточка, ведь это собрание — наше научное будущее”.

То были не пустые слова: в 1996 г. был принят закон “О Музейном фонде Российской федерации и музеях в Российской Федерации”, согласно которому высшей ценностью музейного собрания объявлены не только содержащиеся в нем памятники, но целостность, неделимость собрания как такового. Теперь уже по закону, даже если бы мы этого очень захотели, нельзя из музеев, где во множестве осели церковные святыни, вернуть их в открывшиеся храмы. Пусть большемерные иконы XIX века — головная боль хранителей — томятся в фондах ГИМа, где их никто никогда не увидит, но в Храм Христа Спасителя мы их не отдадим, просто, чтобы не создавать прецедента, да и права требовать их Церковь теперь лишилась.

За годы советской власти были уничтожены тысячи храмов и обителей, сотни тысяч икон, колоколов, богослужебных сосудов, книг и облачений. Великое множество их было продано за границу. Меньшая часть хранится в музеях. И вот теперь и она по закону отторгнута от Церкви, даже те священные предметы, которые сохранились в незакрывавшихся храмах, на правах собственности Церкви не принадлежат. Что же остается? — тиражная продукция софринского завода, жертвенные вклады и иконы современных мастеров. Вот тебе, бабушка, и Юрьев день!..

Три года тому назад указом Святейшего Патриарха Алексия II я был назначен настоятелем храма Покрова Пресвятой Богородицы в Филях. Многие храмы нарышкинского барокко к этому времени уже были переданы в пользование Церкви. Как показывает опыт, возобновление богослужений приводит не к повреждению памятников, а настоящему возрождению их, к раскрытию красоты, которое возможно только в литургической жизни. Один лишь Филевский храм закрыт. Более того, деятели культуры ставят это себе в заслугу. Как пишет известный журналист по вопросам культуры Е. Кончин: “В недавние времена массовой, беспорядочной и нанесшей огромный ущерб отечественной культуре передачи культовых зданий Московской Патриархии церковь Покрова в Филях отстояли” 10. В чем же здесь дело?

Дело в том, что на этом храме многое сошлось. Он эмблематичен. Созданный на рубеже средневековья и Нового времени людьми нового благочестия и проторенессансной ориентации, он воплотил с высоким художественным совершенством и новое понимание красоты — уже не как откровение Горнего мира, а как красоты бытийствующей, — взыграние плоти, но не духа. В современном культурном сознании именно эта особенность Покровского храма абсолютизирована: перед нами архитектурный шедевр, как бы отрицающий свое первоначальное предназначение. Если теперь допустить в этом храме богослужения, вернуть Владимирскую икону Божией Матери и другие чудотворные святыни Церкви, придется поставить под сомнение основы собственного мировоззрения, на которых утверждается культура и жизнь XX века. Вот и не допускают. “Церковь Покрова в Филях, — читаем мы в письме заместителя министра культуры Российской Федерации Т. Х. Никитиной, — строилась боярами Нарышкиными в качестве семейного храма и изначально ни по своим размерам, ни по особенностям архитектуры и особой нарядности внутреннего убранства не была рассчитана на большое количество прихожан” 11. То есть не было здесь никогда никакого прихода, Нарышкиных тоже уже нет, служить не для кого, надо восстановить историческую справедливость и вернуть храму изначальное значение усадебного раритета. Два года спустя новый заместитель министра М. Е. Швыдкой еще выше поднимает социальный статус храма: “Церковь Покрова в Филях изначально являлась особой царской церковью и предназначалась для владельца храма, царя Петра I и приближенных” 12.

На самом деле храм Покрова Богородицы в Филях еще в 1620-е годы был приходским. Его приход составляли жители села Хвили, деревень Гусарева, Ипская и Мазилово, всего 29 дворов. В середине века число дворов увеличилось до 37, а в 1689 г. их было 41.

В 1693 г. Лев Кириллович Нарышкин построил каменный храм о двух престолах. В нижнем был сохранен престол в честь Покрова Божией Матери, а верхний, как согласно утверждают все исследователи, был по обету посвящен Христу Спасителю, Его Нерукотворному Образу, перед которым в 1682 г. в кремлевских палатах во время стрелецкого бунта молился боярин Лев и по милости Божией уцелел.

Нижний Покровский храм был зимним, приходским, в нем служили в течение всего года. В верхнем Спасском — только летом. Иконы местного ряда в нем посвящены святым, соименным родне владельца усадьбы, и, надо думать, что этот по обету, во славу Божию построенный храм был для Нарышкиных первоначально домовым. В пользу этого предположения говорит тот факт, что в начале ХVIII века оба храма имели каждый свой штат духовенства: священника, дьячка и пономаря. После смерти Льва Кирилловича (1705 г.) его сыновья-наследники, Александр и Иван, были посланы царем за границу и пробыли там в обучении морскому делу почти 15 лет. В это время двойной штат в Филевской церкви уже не содержали, но семейная традиция считать Спасский храм домовым, вероятно, осталась. Служили в нем редко, не топили, и этим во многом объясняется хорошая сохранность его уникального убранства: многоярусного резного золоченого иконостаса работы мастерской Карпа Золотарева, владельческой ложи и паникадила.

Приход в XVIII веке постепенно возрастал: в 1704 г. в нем числилось 182 человека, в 1802 г. — 433. В 1891 г. число удвоилось, в 1916 г. насчитывалось 1293 человека, в 1933 г. против закрытия храма подписалось 913 прихожан, в 1992 г. в прошении об открытии участвовало 2409.

Другая серия возражений связывается с проблемой сохранности. Памятник, пишет Т. Никитина, “относится к числу наиболее прекрасных и хрупких творений великих русских мастеров и нуждается в особом режиме содержания, постоянном контроле со стороны специалистов”. Если поубавить лирической теплоты в определениях, приход с этим согласен. Это понимали и наши предшественники. В конце прошлого века при Императорском Московском археологическом обществе была образована Комиссия по сохранению древних памятников, специалисты которой работали и в Филях. Так, например, протоколы заседаний Комиссии свидетельствуют, что она контролировала в Филях поновление икон, окраску фасадов, исправлений лестниц в 1899 г.; золочение иконостаса, смену чугунных полов и устройство парового отопления нижней церкви в 1906 г., золочение средней главы и креста, исправления и окраску остальных глав, окраску фасадов в 1911 г.; промывку и поправку позолоты нижнего иконостаса в 1913 г. 13. В 1916 г. церковный староста И. Г. Гурьев, узнав о намерении Русско-Балтийского вагонного завода провести железнодорожную ветку на расстоянии 20–25 саженей от храма, сообщает об этом в Императорскую Археологическую Комиссию, а Комиссия, “обязанная по закону заботиться о сохранении памятников старины и художеств в России”, высказывает заводу свои опасения за целостность здания церкви и превосходного вида на нее со стороны Москва-реки 14.

Такую же позицию в отношении сохранности храма занимает и современный приход 15. Наш проект соглашения о совместном использовании храма предполагает сохранение за музеем хранительской, научной и просветительской деятельности в Филях; передачу нижнего, Покровского храма, как церковной святыни, в ведение Московской Патриархии в лице прихода, возобновление в нем богослужений и оставление верхнего, Спас­ского храма за музеем с приведением в нем в порядок алтаря и содержанием его по правилам Церкви.

Приход в Филях существует с 1991 г., но регулярные службы проходят пока только на улице. Зато музей устраивает в нижнем храме многомесячные выставки, которые стоят почти при полном отсутствии посетителей. Так, выставка “Гравюра греческого мира” демонстрировалась с марта по ноябрь 1997 года. Сделанная на хорошем профессиональном уровне, она представляет живой интерес лишь для немногих специалистов, просветительский потенциал ее невелик. И уж кому как не работникам музея следовало бы понять, что в наше время непрофессионально, разрушительно для культуры и просто стыдно использовать христианский храм под лекторскую, читальню, кружковую работу, концертный и выставочный зал.

По закону Филевский храм общине передан быть не может, занимает его музей им. А. Рублева, особо ценный объект культурного наследия народов России, — последнее слово за ним. И слово это было таким: приходу предоставляется возможность служить в Покровском храме молебны по церковным праздникам семь раз в году с использованием “одной свечи у алтаря при условии ее изготовления из высококачественного воска с хлопчатобумажным фитилем” 16.

Видно, что писали люди с образованием… А между тем речь идет о нижнем храме, убранство которого было утрачено еще в ХVIII веке. В 1812 г. наполеоновские войска устроили в нем конюшню, роспись в храме поздняя, своды забелены, иконостас шестой со времени строительства. После закрытия храма в 1941 г. нижняя церковь не отапливалась и не проветривалась, древесина иконостаса была поражена плесенью и грибком. Пользователи сдавали помещение под склад типографской бумаги. Рулонами ее были напрочь разбиты царские врата с резьбою на них. Нынешнее убранство храма более чем наполовину представляет собою новодел. Нижний храм отделяется от верхнего массивным кирпичным перекрытием. Даже сильные колебания температуры и влажности внизу, чего мы будем всячески избегать, никак не могли бы сказаться на состоянии верхнего храма с его уникальным убранством. Тогда почему же “одна свеча”? Да очень просто. — Где же нам тогда, обижаются сотрудники музея, проводить выставки? Придется перестраивать всю работу музея. И вообще…

Скоро две тысячи лет, как благовествуется в мире Рождество и Воскресение Христово. Истекает XX век, оставляющий за собою такую бездну горя и преступлений, что страшно оглянуться назад. Россия пробуждается к историческому творчеству в поисках — о Господе оно будет или о маммоне. Какие же нужны слова, чтобы на этой заре убедить людей не прятаться от своей совести и не умножать ряды гонителей Церкви?

Примечания

  1. Декрет Совета Народных Комиссаров об отделении церкви от государства и школы от церкви от 23.01.1918 г.: “13. Все имущества существующих в России церковных и религиозных обществ являются народным достоянием”. — В кн.: Русская Православная Церковь в советское время (1917–1991). Кн. 1. М., 1995. — С. 114. © Б. Б.Михайлов, 1998
  2. Кончаловский Д. П. От гуманизма ко Христу. Париж, 1971. — С. 27.
  3. Эфрос А. М. Апология Бенуа. Среди коллекционеров. 1922. 1.—С.31
  4. Хуссид М. Музыка в доме Остроухова // Среди коллекционеров. 1921. 4. — C. 10.
  5. Определения Священного Собора от 18.04.1918 и 12.09.1918. — В кн.: Русская Православная Церковь… — Сс. 120, 131.
  6. Обращение Архиерейского Собора Русской Православной Церкви, 4 ап¬ре¬ля 1992 года // Журнал Московской Патриархии. 1992. 6. — С. XIII.
  7. Протоиерей Владислав Цыпин. Каноническое право. М., 1994. — Сс. 382¬–383.
  8. Обращение Архиерейского Собора… — C. XIII.
  9. Паламарчук П. Г. Сорок сороков. Т. 2. М., 1994. — С. 99.
  10. Культура. 1997, 24 апреля. — С. 10.
  11. “О передаче Церкви Покрова в Филях церковной общине”. Письмо заместителя Министра культуры Российской федерации Т. Х. Никитиной председателю Правительства г. Москвы Ю. М. Лужкову от 21.07.92 № 125-01-46/2-25.
  12. Письмо Заместителя Министра культуры Российской Федерации М. Е. Швыдкова председателю Приходского совета Храма Покрова Пресвятой Богородицы в Филях Соловьеву A. Ю. от 11.10.94 № 1076-01-48/13-25. Невольно обращает на себя внимание то, что Министерство культуры возводит себя в ранг правопреемника боярского рода Нарышкиных (и царского — Романовых), но отказывает православным гражданам России в каком бы то ни было праве молиться там, где молились их сородичи.
  13. Древности. Труды Императорского Московского археологического общества. Т. 19. Вып. 1. М., 1901. — Сc. 10, 11; Т. II. М., 1908. — Сc. 42, 52; Т. IV. М., 1914. — Сc. 21–22, 37; T. VI. М., 1915. — Cc. 52, l60, 169.
  14. Архив ИИМК. Ф. 1/1911. Арх. № 181. — Лл. 8, 3 об.
  15. Настоятель прихода, автор данной статьи, — искусствовед с большим опытом реставрационных работ в храмовых зданиях. — Ред.
  16. Письмо заместителя министра культуры российской Федерации П. В. Хорошилова Архиепископу Истринскому Арсению и Приходскому совету храма Покрова Богородицы в Филях от 09.10.97 № 1445-01-48/13-25.
Поскольку вы здесь...
У нас есть небольшая просьба. Эту историю удалось рассказать благодаря поддержке читателей. Даже самое небольшое ежемесячное пожертвование помогает работать редакции и создавать важные материалы для людей.
Сейчас ваша помощь нужна как никогда.
Лучшие материалы
Друзья, Правмир уже много лет вместе с вами. Вся наша команда живет общим делом и призванием - служение людям и возможность сделать мир вокруг добрее и милосерднее!
Такое важное и большое дело можно делать только вместе. Поэтому «Правмир» просит вас о поддержке. Например, 50 рублей в месяц это много или мало? Чашка кофе? Это не так много для семейного бюджета, но это значительная сумма для Правмира.