Неужели лучше убить человека, чем получить помощь
В интернете много пишут про семью Хачатурян как неблагополучную, что отец распространял наркотики, был деспот и вообще жестокий человек, но при этом семья не стояла на учете в органах профилактики. Никто из соседей, как я поняла, не подал сигнал, сами девочки и их мать тоже не обращались за помощью.
Это волнует больше всего. Сейчас анонимный телефон доверия для подростков работает по всей территории России. По крайней мере, в области мы очень много тратим усилий, чтобы помогать таким подросткам, а в Москве найти помощь жертвам насилия тем более реально. Почему мать не обратилась в фонды, которые помогают жертвам? Сами девочки тоже могли бы обратиться в опеку, если над ними жестоко измывались. Это мне не очень понятно. Неужели лучше убить человека, чем прийти за помощью?
Раннее выявление в таких случаях очень важно, потому что когда случай агрессии в семье единичный, то тирана еще можно вразумить. Но когда насилие вошло в стадию регулярного избиения со стороны отца или со стороны матери и, допустим, эти родители, употребляющие алкоголь или наркотики, уходят в регулярные запои, то уже очень тяжело помочь семье без изъятия ребенка.
Анна Межова
Для того чтобы случаев домашнего насилия и насилия над детьми не было совсем, нужна не только профилактика, нужна целая государственная программа. Это должно быть сотрудничество между НКО и государством.
Государство у нас воспринимают как карательный орган, а НКО в данном случае как раз таки могут развивать помогающую функцию — люди смогут обращаться, не боясь, что у них сразу заберут детей. Многие говорят о том, что не идут жаловаться в опеку или в какие-то государственные органы, потому что боятся, что те изымут ребенка.
Насилие нельзя забыть и начать жизнь с чистого листа
Мы занимаемся реабилитацией детей, переживших насилие. Мы — единственные в России, кто работает с этим серьезно и системно.
К нам обращаются семьи, которые ищут помощи. Чаще всего, к сожалению, обращаются, когда сами уже никак не справляются. Часто случаи запущенные, когда помощь психолога нужна была еще вчера. Большая часть — приемные родители, которые взяли детей из детского дома. Очень часто они не знали о совершенном над ними насилии, трудности списывают на депривацию — думают, что такие плохие неуправляемые дети им попались.
Но дети, которые пережили насилие, в большинстве своем страдают от того, что не могут уже жить нормальной жизнью.
Например, девочки после изнасилования начинают ненавидеть мужчин. К чему это приведет? Все зависит от того, как будет складываться жизнь, а она, как показывает практика, складывается не очень успешно.
Часто такие женщины не выходят замуж, ведут затворнический образ жизни, соответственно, не рожают детей и всю жизнь страдают от одиночества. Никто не понимает почему, вроде бы все хорошо, на самом деле — нет.
Понимаете, насилие нельзя забыть. Очень многие говорят, что это ерунда, забудет, начнет жить с нового листа. Так вот, не начнет. Это будет преследовать ее, будет сниться, люди на улице будут казаться похожими на насильника. Такое состояние требует длительной и серьезной работы с психологом.
Психологи не хотят работать бесплатно или у них нет опыта
У нас сейчас в принципе никто не говорит о насилии над детьми, его вроде как даже и нет. Однако есть много детей, которые не могут нормально жить, например, потому что их мама просто не кормила. У детей вырабатывается стойкий страх еду потерять. Они все время неконтролируемо прячут еду, кладут ее под подушку, причем сами потом забывают, и еда начинает гнить, вонять. Представляете, как это все тяжело?
Можно ругать ребенка, можно ему запрещать, но без психологической работы результата не будет. Поэтому очень важно, чтобы у нас появилась такая реабилитация в стране, а сейчас ее, к сожалению, нет. У нас сейчас как: в Перми девочку изнасиловали, ей требовался психолог, и они не могли найти ни одного специалиста, который бы взялся бесплатно с этой девочкой работать. Или психолог не справлялся с данной травмой, у него не было опыта работы.
Мы сейчас пытаемся построить первый в России реабилитационный лагерь для таких детей, чтобы возможно было любого ребенка из любого региона к нам прислать, чтобы наши специалисты с ним поработали и составили ему план реабилитации, и уже по этому плану передать психологу на месте. Собрать всех психологов, которые умеют и готовы работать с такими детьми безвозмездно, в различных регионах, чтобы в любом уголке нашей страны дети, пережившие насилие, могли найти помощь. А в рамках нашего реабилитационного центра можно было бы еще учить психологов со всей России работе с травмой.
«Я хочу убить свою мать»
Избиение и пренебрежение нуждами детей — это самые частые травмы, с которыми мы работаем. Мать пьет, ребенок ее раздражает, он подходит, просит что-нибудь, она начинает распускать руки. Дети очень тяжело это переносят. Большая часть детей нам признается, что они ненавидят свою мать и когда-нибудь ее убьют. К нам обращаются опекуны, боятся. Но это как раз случай, когда ребенок не может принять свое прошлое.
Тут все зависит от внутренних ресурсов самого ребенка. Иногда бывает, что ребенок пережил какую-то очень тяжелую травму, но при этом достаточно легко приходит в себя. У нас была девочка, родители ее едва не убили. Они много пили, девочка им мешала. Не кормили, не лечили, отправили в мороз почти голую на улицу. После всего этого у девочки инвалидность. Опекуну рассказали обо всем, что с ребенком происходило. Так вот, девочка достаточно быстро справилась с травмой, а опекун очень долго не могла это принять. Нам пришлось с ней работать больше, чем с ребенком.
Фото: Staff Sgt. James D. Mossman, U.S. Air Force / Wikimedia commons
Изнасилования бывают реже, но, возможно, просто к нам не так много людей обращается. Бывают анонимные звонки, но люди до нас не доходят. Возможно, они боятся, стесняются, решают забыть, не думать об этом. Боятся еще и того, что узнают окружающие, соседи.
Был такой случай, когда девочку из детского дома взяли в семью в деревню. Выяснили, что с девочкой спал какой-то знакомый матери. Девочка обратилась к нам, рассказала. А потом она настолько себя убедила, что ничего не было, что отказалась от всех своих слов. Мы понимаем, что это из-за страха, что о ней будут говорить, будут показывать пальцем, в школе узнают.
«Изнасиловал свою дочку — но он же мой сын»
Большинство детей любят своих родителей, даже таких неблагополучных. У них ведь просто нет опыта другой жизни — они думают, что насилие — это нормально. Это его мама, он с ней вырос. Причем мы несколько раз видели, как мать настраивала ребенка отказаться от своих слов, сказать, что он все перепутал. Объясняла это тем, что он их кормит, и если его сейчас в тюрьму посадят, кто же их будет кормить.
Когда мы выясняем, что было насилие либо жестокое обращение и надо обращаться в Следственный комитет, мы проводим беседу с опекунами. Но не все в итоге обращаются.
Например, бабушки могут сказать: «Это мой сын родной, изнасиловал он свою дочку, но что же, я своими руками родного сына в тюрьму посажу? Это он был пьян, просто перепутал дочку с женой».
По этому поводу мы беседовали со Следственным комитетом. Они сказали, что я могу написать заявление, если знаю места, фамилии, обстоятельства преступлений. А вот этого всего я не знаю. Я пыталась пригласить к нам Следственный комитет, чтобы они беседовали с нашими опекунами. У нас, к сожалению, ничего не получилось. Но я все равно думаю, что как-то надо решать этот вопрос. Возможно, система работы между психологами, Следственным комитетом, органами опеки будет закреплена на законодательном уровне, регламентирована, и тогда уже будет понятно, в каких случаях кто и как должен поступать.
У нас сейчас есть закон о декриминализации насилия. Если раньше женщины могли позвонить в полицию и получить помощь, то теперь они понимают, что все, что будет их мужу — это штраф в 5 000 рублей. Фактически они будут меньше есть, заплатив этот штраф. Кому это надо?
Градус насилия в обществе запредельный
Мы пытались наладить работу с официальными органами, обращались в Следственный комитет, писали, что готовы по их направлениям работать с жертвами насилия, с жертвами преступлений. Но на это получили какую-то отписку, вроде «спасибо, если родители захотят, они сами вас найдут и официально обратятся». Поэтому взаимодействия с официальными органами у нас практически нет.
Единственное — мы работаем с Министерством образования нашей области, реализуем совместные проекты, например, по обучению специалистов по раннему выявлению. Если в семье с ребенком что-то происходит, первые, кто это видит, — это его школьный учитель и воспитатель в саду, если, конечно, ребенок включен в этот социум.
Фото: Crispy.Pix / Flickr
Важно понимать, что речь не идет сразу об изъятии ребенка. Это не строится так, что воспитатель увидел синяк у ребенка, и сразу приезжает опека и его изымает. Нет, с родителями сначала работают, и если уже нет изменений, то ставят на учет, проверяют.
Но это должна быть системная работа, утвержденные протоколы, по которым мы бы с государством работали совместно. На прошлой неделе я написала в официальные органы ряд обращений и надеюсь, что дискуссия все-таки начнется. Градус насилия в обществе запредельный, и если мы сейчас не начнем принимать меры, то дальше будет только хуже.
