Реалистично ли в наши дни выживание патриотизма у греков и киприотов? Все зависит от того, какой меркой реализма мы пользуемся. Обычно реализмом называют зрелость и свободу от иллюзий.
В былых культурных «парадигмах» (а лучше сказать, в некоторых жизненных моделях) отчизной называли что-то материальное и ощутимое: участок земли, который возделывает человек трудом и потом, даруя земле свою трудолюбивую заботу и получая средства выживания как ответный дар. Отчизна — это его «очаг», дом, построенный для отдельного человека, для его особых нужд. Это община, делящая радости и печали, праздники и скорби, так что повседневность претворяется в общение. Это могилы предков: продолжающиеся отношения и продолжающиеся беседы с родными, знакомыми, любимыми. Это «алтари и святыни» как оси общего «образа жизни» в череде праздников, драматизме взаимоотношений, воздаянии почестей. Это жизнь в церковной среде как основа личной ответственности и спокойного доверия, без всяких лишних идеологем.
В наши дни ничего из этого не работает: возвращение к прошлому — это только бегство к утопии, трусливое застревание в иллюзии. Выживание и благополучие обеспечиваются трудом другого рода, без непосредственной ручной обработки земли. «Очаг» становится квартирой, то есть атомом пустоты, предназначенной для кого угодно, для временно поселившихся. Квартира удовлетворяет потребности, но не делается кровлей, под которой проходит жизнь. Общин теперь не существует, причастность общему — утраченный опыт, «сообща» только смотрят телешоу и создают компании для общей выгоды. Даже могилы становятся общими, как «квартиры» для временных жителей, — и против могил направлена наша новая мода на кремацию: в ней пламенеет вера в безумную бессмысленность существования, в то, что смерть всему кладет предел. «Алтари и святыни» превратились в бастионы «официальной религии». Наподобие того как страховка обеспечивает «медицинские потребности», а киоски — «потребности курильщиков», так во время кризиса церкви могут удовлетворять «потребности в обеспечении питанием».
Такое сравнение прошлого и настоящего должно не пестовать ностальгию, но заставлять искать реалистическое понимание патриотизма. Некогда отчизна считалась чем-то столь драгоценным, что без нее и жизнь не имеет смысла: отсюда готовность умереть за отчизну — не из бравады и фанатического помешательства, не чтобы отдать все за «медальку» и за дощечку на стене. Люди были движимы столь великой любовью, без которой и жизнь не мила. Патриотизм был таким же живым, как влюбленность и бытие возлюбленным. Как писал Йоргос Сеферис, «когда кормилица-земля меня покроет, то почую я, что человек укоренен, что отсечение корней — как отсечение рук и ног».
Когда сейчас отсылают к чувству отчизны (Греция, греческий мир, греческая культура), то отсылают к опыту, которого мы сами страшимся. Мы переживаем это как угрозу, как нечто враждебное, мы стыдимся этого, мы этого не выносим. Наше государство неспособно даже на самое малое, оно коррумпированное, тираническое, это мучитель и садист, которому делать гражданам больно в удовольствие. Это государство ворует у нас все плоды трудов, оно состоит из бандитов, укравших у нас наши сбережения, оно отнимает у нас последнее с хладнокровием профессионального убийцы и гангстера!
Станет ли гражданин в здравом уме рисковать жизнью, приносить свою жизнь в жертву ради такой отчизны, ради такого государства? Будет ли гражданин воевать, если знает, что правительство разворовало все выделенные на оборону средства, чтобы покрыть неимоверные расходы на избирательную кампанию и накормить всех партийных агитаторов-прихлебателей? Помогут ли знания стратегии или военной тактики организовать оборону, если любой партийный кнопконажиматель или вездесущий журналист поддерживает финансирование вооруженных сил лишь в той мере, в какой они сохраняют премьер-министра в качестве партийного руководителя?
Греческий народ (Eλληνισμός) получил государственность и государственные границы всего лишь 192 года назад. До этого три с половиной тысячи лет у греков не было ни единого государства, ни четких границ. Но отчизна у них была. И когда древние центры их исторической жизни оказывались обречены на захват чужеземцами, отчизной для греков становился язык или Церковь, народная жизнь и традиция в самом широком смысле (опыт, чувствительность и чуткость, развитая интуиция мысли и ощущения, в которые вносило вклад всякое новое поколение).
Отечеством для греков, лишенных государственности, было их историческое сознание и внутреннее благородство. Поэтому слово «Греция» и стало тождественно тому неизгладимому отпечатку, который наша культура оставила в мировой истории.
Но наша интеллигенция, не видящая дальше своего носа, готова выплескивать с водой и ребенка. Это вполне могут быть люди образованные, талантливые, способные выступать в печати и на телевидении. Но они настолько на все озлоблены, что из последних сил пытаются, справедливо отвергая историческую катастрофу и позорище под именем «Греческое государство», отвергнуть и все остатки былого греческого благородства только потому, что госчиновники прикрывают свое ничтожество иллюзорными обносками традиций.
Их остервенелый ум дошел до того, что они радуются всякий раз, когда греческое или кипрское общество испытывает унижение, оказывается растоптано подлым раболепием и алчностью государственного руководства. И при этом они раздражаются, если в греческом обществе раздаются голоса достоинства, когда кто-то говорит «нет» гангстерскому вымогательству чудищ мрачного банковского подполья, тем, кто топчет в грязи имя Эллады. Интеллигенция принимает полные достоинства ответы за хвастовство в духе «Мы, греки, умнее всех». Но такая психологическая самозащита, экранирующаяся от действительности, ненасытна — требовать все более смириться с теми, кто нас унижает, требовать ползать перед ними на коленях.
Некоторые наши соотечественники полагают, что такой род интеллектуалов представляет собой повторение явления, которое в греческой истории называлось «мидийством» и описано Кавафисом в стихотворении «Сатрапия». (Переход на сторону врага от обиды на соотечественников. — Ред.) Но в наши дни мы видим не сражение двух противников, а власть капитала на международной арене и дельцов капитала, для которых любая страна — протекторат. Все это «мидийство» — типичный симптом слабосильной ярости, комплекс убогого провинциала перед «столичным жителем» и позолотой его побрякушек. За всем этим антипатриотизмом стоит единственное: упадочный провинциализм.
