«Холод,
Нине Александровне Алдошиной исполнилось 87 лет. В Обществе жителей блокадного Ленинграда Сосновой Поляны под ее вниманием находится участок в 250 человек. Сама она в блокаду была ребенком и провела в осажденном городе зиму 1942 года. Нина Александровна рассказала «Правмиру» о том, как ее семья голодала в блокаду, о разлуке с матерью и о том, что они пережили после войны.

Когда началась война, мне было восемь. Тогда дети были другими: тихими, послушными. Совсем не такими, как сейчас.

Я родилась в Колпино, сейчас это район Петербурга. Дедушка работал кровельщиком, всю жизнь крыл крыши. Он построил большой дом, где жили два его сына, две дочки, у всех было по комнате. Детьми мы крутились у себя во дворе, за забор нас не пускали.

Когда война началась, я помню, потому что дедушка копал на огороде траншею-землянку. Во время сильных обстрелов мы скрывались там.

Мама окончила курсы и работала в банке, с папой они разошлись, когда мне было года четыре. У отца была другая семья, но мы почти не общались, и я особенно не интересовалась.

У маминой сестры было двое детей. Ее муж не успел закончить мединститут, и их отправили на фронт. Он войну провел на передовой, был очень хорошим хирургом, после войны всю жизнь работал врачом.

«Двухлетний брат знал одно слово — хлеб»

Когда война стала подходить близко и немцы оказались возле Колпина, местное отделение банка ликвидировали, а маму перевели в центральную контору госбанка на Фонтанке.

Здание Госбанка на Фонтанке

В Ленинграде мы жили у родственников. Сначала у одних, потом у других. Только мы уезжали, в дом попадала бомба. И так два раза. Выходит, что нам везло.

Потом нам дали комнату в коммуналке в доме №9 на Мытнинской улице. Этот дом уцелел, в него так и не попало ни одной бомбы. Старый такой, большой, семиэтажный, специально построенный, чтобы квартиры сдавать. Все они тогда в основном были коммунальные.

Дом на Мытнинской 9, где жила Нина Александровна во время и после блокады

Мы жили на третьем этаже, вход со двора. В комнате — большой камин, но топить было нечем, разве что стульями. Да и если затопишь, никакого тепла не было. Потом мама купила где-то буржуйку, маленькую-маленькую. И все — мама, я, бабушка, дедушка, тетя и ее двое детей — жили в этой комнате метров на 19. Там мы пережили первую зиму 1942-го. Как — не знаю. В памяти остался только бесконечный голод и холод.

В Ленинграде мы никуда не ходили, города не видели. Дикие морозы, обстрелы, опасно. Постоянно хотелось есть, мы все время лежали. Карточки получала только мама, остальные все были иждивенцы. В Колпино у нас был свой огородик, и поначалу, когда еще поезда ходили до города, дедушка и мама ездили и что-то там копали. Привозили картошку, правда, она была вся замерзшая. Но так было только первое время, а потом — ничего.

Рассказывали, что Бадаевские склады сгорели. На весь город было видно этот черный дым. Потом люди туда ходили, собирали землю, но мы — нет.

«Бикини-на-ватине» и две наволочки сухарей
Подробнее

С нами, детьми, была только тетя. Всем по дому — печку затопить, воду принести — заведовала она. Мне было восемь лет, сестре — девять. Был еще маленький брат, Аркаша, он в два года сидеть не мог, его подушками обкладывали. Аркашка прозрачный — мы так его и называли. Единственное слово, которое он всегда говорил — хлеб.

Мама могла уйти на целую неделю на работу, потому что ходить не было сил. Путь длинный, город темный. Никаких фонарей не было. Транспорт не ходил.

Дедушка сразу умер от голода. Где он похоронен, я не знаю. Не было сил куда-то везти, поэтому, если кто-то умирал, около дома складывали. Потом их отвозили. Я считаю, они все похоронены там, где наши блокадники – на братских кладбищах. Потому что другого ничего не было. Там были вырыты целые рвы. Дядя от нас пошел к себе домой и не дошел. Где-то упал, видимо. 

Плыли через Ладогу на баржах, одну разбомбило

В 1942 году оказалось, что надо покинуть город. По-прежнему работала одна мама, было очень трудно со снабжением. Нам, детям, не дали карточки на следующий месяц. Сказали, что нужно уезжать. Мы не хотели, потому что бабушка упала и сломала шейку бедра.

Как это случилось? Станцию разбомбили, и люди ходили за водой на Неву, но это было очень далеко. Бабушка пошла за водой в подвал какого-то дома и, когда стала подниматься, упала. Все воду проливали, ступеньки сильно заледенели, вот она и поскользнулась. Но успела еще принести ведро воды домой, а потом легла и не вставала.

Маму не отпустили. Работников было мало, а она занималась важными делами, обслуживала большие заводы. Мама понимала, что нужно, чтобы кто-то согласился меня взять. Ее не пускают, а я одна буду сидеть? Потом уже в соседних комнатах поселились две женщины, но в блокаду квартира стояла пустая.

Фильм-катастрофа «Спасти Ленинград». А был ли хэппи-энд
Подробнее

Дети не очень понимают, что будет дальше. Мы просто слушались. Сказали одеваться — мы одевались. Дел много надо было сделать: вещи собирать, документы оформлять. Это все мимо нас проходило, во взрослых жизнях.

Меня взяли тетя и бабушка. Мама посадила в машину, и мы поехали. Вот тебе и все провожание. Тут не до этого было, знаете, как провожают: руками машут… Главное было — Ладожское озеро переплыть. Холодно, но безо льда, мы шли на барже, все они были полны людей. Самолеты летали, бомбили. Это очень страшно. Тетка нас маленьких — у нее была дочка старше меня и мальчик 1940 года рождения — прижала к себе, чтобы мы ничего этого не видели. Мне рассказывали, что впереди шла баржа и ее разбомбило, все люди пошли под воду.

Потом нас покормили и опять посадили на машину — до железной дороги. Товарными вагонами прицепляли, отцепляли, дорога очень тяжелая, до Челябинска мы ехали около месяца. Туда и в Свердловск переехал Ижорский завод. Мамин родной брат переехал с нами, нам опять дали комнату. Комната метров 15, нас там жило девять человек. Бабушка из-за своей ноги никуда не выходила. Оставалась с нами.

Почта тогда работала, мы все время писали друг другу. Хотя шло все очень долго. Мама не могла писать, что ей плохо, что стреляли, что есть нечего, что одна… Но ей было спокойно, что мы все вместе, худо-бедно, но бомбы не падают на голову, и это уже хорошо.

Мама всю блокаду прожила в Ленинграде. Одна, в пустой квартире. Она была сильной женщиной и никогда ничего не рассказывала. Родилась в 1908-м и умерла на 95-м году жизни. Блокадники мужественные люди, закаленные.

Старо-Невский проспект, блокадное фото, место рядом с Мытнинской улицей

Возвращение домой

В 1946 году мама выслала нам вызов, потому что просто так в Ленинград не пускали. Мы всем составом поехали обратно, только дядя остался в Челябинске, на заводе.

Сразу мы приехать не могли. Вагон загнали на какой-то путь. Там остались бабушка, Аркаша и наши вещи. Тетя сказала нам с сестрой: «Видите красный флаг на колонне на Московском вокзале? Идите через все рельсы на этот флаг». Она рассказала, как найти нашу улицу. Мы с сестрой пошли. Прошли по Старо-Невскому. Нам повезло, что мама не успела уйти на работу.

Мне было 14 лет. Я пошла в школу. Один класс был всего. До сих пор это здание живо, потом какое-то предприятие было там, потом опять школа. Около него стояла разрушенная церковь. Коммунисты ее взорвали или немцы — не знаю. Мы как ученики ходили ее после школы разбирать, нам давали рукавицы — мы хорошие кирпичи в одну сторону складывали, битые — в другую.

Речь идет о церкви святого великомученика Димитрия Солунского при греческом посольстве, построенной в 60-х годах XIX века. Во время войны в храм попала немецкая авиабомба. Она пробила главный купол, но так и осталась лежать на мраморном полу, не взорвалась. Полуразрушенный храм простоял до 1962 года и после был снесен как «малохудожественный». Окончательный снос здания описал Иосиф Бродский в стихотворении «Остановка в пустыне».

Дядя был военным хирургом. Он вернулся с войны. Взял тетю и детей, бабушку, и они уехали в Колпино. Бабушка прожила долго, но всю жизнь ходила на костылях. А мы так и остались жить с мамой.

«В школе нам о блокаде не говорили»

В 1947 году только отменили карточки. Не помню, чтобы часто покупали мясо. Даже в субботу, воскресенье ели суп — щи без всего. Картошку, рыбу покупали — треску замороженную, 56 копеек за килограмм. Вымачивали ее в воде, чтобы быстрее таяла, отваривали, жарили. Ели много квашеной капусты.

Холодильников не было. 150 граммов масла купишь — и между окон в баночке лежит. Потом уже куры стали появляться, синие-синие, цыплята даже, а не куры. Стоил цыпленок рубль и пять копеек. Мама купит и отварит.

Мы очень бедно жили после войны, потому что работала только мама. Она получала всего 800 рублей. А надо и за квартиру отдать, и обувь купить, и пальтишко. Я помню, что, когда училась, в школе ввели форму. Шерстяную мы не могли купить, покупали штапельную. А это хлопок с добавками. И я в институте до третьего курса ходила в школьном платье.

У Лёки большие щеки
Подробнее

Самое главное было учиться. Кто учился — тот и был в почете. Я всегда хорошо училась. Когда приехала в Ленинград, было очень тяжело. В 4-м и 5-м классе нужно было изо всех сил догонять. Требования оказались куда более серьезные, чем в эвакуации.

О блокаде в школе не рассказывали. Были дети, которые пережили блокаду, но больше — приезжих. Мы не говорили о том, что было, дети живут сегодняшним днем. Как раньше, так и сейчас. То, что было вчера, их не интересует. Это сейчас люди начинают что-то вспоминать и узнавать. А те, кто тогда уже после войны родился, — им блокада как война 1812 года.

Все было направлено на то, чтобы учить детей. Классы все время пополнялись, были очень большие. Ставили дополнительные стулья, табуретки, парт не было, просто столы. Учителя у нас были очень хорошие. Из 29 человек 28 поступили в институт — кто куда хотел. Я поступила в пищевой институт.

Мама потом вышла замуж. Отчим у меня был добрый, его все любили. Он хорошо к нам относился.

«Изоляцию сравнивают с блокадой — смешно»

Сейчас с продуктами такая благодать! Никогда такого не было. Круглый год виноград, апельсины, мандарины, это удивительно! Все, что хочешь, лишь бы деньги были.

Раньше был один хлеб. 125 граммов, на детской ладошке помещался. Он был сырым. Там ничего не было — муки процентов 15, 430 калорий. А человеку нужно хотя бы 2000. Люди выкраивали, делили его на три части. И поджаривали, и в воду бросали, получалась хлебная похлебка, которая пахнет чем-то.

Блокада из детства
Подробнее

Сейчас что? Сравнивают изоляцию с блокадой, смешно. Сиди, высиживай! Волонтеры есть. Благодать! И продукты принесут, и лекарства. Хотя, конечно, тяжело сидеть без воздуха.

В активе жителей блокадного Ленинграда я работаю вот уже 22 года. У каждого из нас свой участок. Раз в неделю принимаем людей. По разным вопросам помогаем. Раньше было до 800 человек, сейчас уже 250. Умирают и умирают наши блокадники. Мы так готовились к этому празднику, ко Дню Победы! Столько концертов должно было быть…

Жить надо. Хотя сейчас мне очень сложно. Мы с мужем всегда были вдвоем, 63 года вместе прожили. В январе он скоропостижно умер. Инсульт. В жизни все может быть: и хорошее, и плохое, но мы всегда были дружны. Самое главное, когда люди вдвоем живут и решают пожениться, — уважать друг друга.

Надо надеяться на лучшее и стараться делать хорошо все, понимаете?

Поскольку вы здесь...
У нас есть небольшая просьба. Эту историю удалось рассказать благодаря поддержке читателей. Даже самое небольшое ежемесячное пожертвование помогает работать редакции и создавать важные материалы для людей.
Сейчас ваша помощь нужна как никогда.
Лучшие материалы
Друзья, Правмир уже много лет вместе с вами. Вся наша команда живет общим делом и призванием - служение людям и возможность сделать мир вокруг добрее и милосерднее!
Такое важное и большое дело можно делать только вместе. Поэтому «Правмир» просит вас о поддержке. Например, 50 рублей в месяц это много или мало? Чашка кофе? Это не так много для семейного бюджета, но это значительная сумма для Правмира.