По словам Петра Яковлевича Чаадаева, “христианская религия есть прямая передача истины в непрерывном ряде ее служителей”. Великое счастье для человека встретиться на жизненном пути с церковным служителем, несущим в себе отблеск вечной Истины — Христа. В пору моей молодости мне довелось подружиться с человеком, в словах и поступках которого было непреложное свидетельство правды, которой он служил, и жизнь которого стала для меня доказательством того, что жив Господь.
С отцом Константином Шаховским я познакомился в 1961 году в городе Томске, где он жил после снятия с учета на спецпоселении. В местной газете “Красное знамя” появилась большая статья диакона-апостата, в которой красноречиво живописались “разврат и пьянственное житие” томского духовенства. В конце статьи автор с удивительным знанием подробностей сообщал, что в среде томского духовенства имеются не только пьяницы и развратники, но и прямые враги советской власти, например, протоиерей Константин Яковлевич Шаховской. “Бежав в детстве от народного гнева в буржуазную Эстонию, он долго лелеял ненависть к советскому народу. После нападения Германии на Советский Союз он вступил в антисоветскую Православную Миссию и, пользуясь саном священника, занимался сбором данных о советских партизанах для гестапо. Палач с руками по локоть в крови, он получил заслуженное наказание — десять лет исправительных лагерей, но и по сей день льет в своих проповедях антисоветский яд”, — писалось в газете.
Хотя мне был тогда 21 год, я на опыте знал цену газетным “фактам” и захотел немедленно познакомиться с этим, как я решил, наверняка порядочным человеком. Советская действительность вызывала во мне отвращение. В огромном городе у меня было два единомышленника. Втроем мы издавали рукописный журнал, где помещали свои стихи и философские опусы. Владимир Соловьев, символисты, Н. Бердяев, да еще Шопенгауэр и Ницше были исходным материалом для размышлений. Мы жили надеждой, что в итоге наших “духовных” исканий будет найдена та формула, то истинное слово, силою которого кошмар коммунизма исчезнет как соние восстающего.
Крылья над сводом собора
Ангела лик в вышине.
Скоро, совсем уже скоро!
Слышу и жду в тишине.
Тише и тише молитва
Звук замирает в устах
Где-то кончается битва
Кто-то повержен во прах.
Крылья не дрогнут на своде
Крик не разбудит тиши
Скоро мечта о свободе
Станет покоем души.
Блеск просветленного взора
Кутают радуги сна.
Скоро, совсем уже скоро!
В сердце ликует весна! —
писал один из авторов, В. Р. Молодость не предполагала, что это скоро будет длиною в целую жизнь.
Пока же мы считали себя “внутренней эмиграцией”, кусочком свободной России, и встретитьсяс настоящим белоэмигрантом — это был шанс, упустить который было бы непростительно!
Я пришел в старый двухэтажный дом в ограде Свято-Троицкой церкви, нашел квартиру отца Константина и, представившись, выпалил, что я (имярек) такой же антисоветчик, как и он. Самое удивительное, что, несмотря на такое вступление, наше знакомство состоялось. Отец Константин был опытным зеком и с порога гнал многочисленных “подсадных уток”, досаждавших ему, а тут, несмотря на явную провокационность визитера, не только побеседовал со мной, но и предложил приходить еще. Стоит ли говорить, что меня очаровал мой новый знакомый. Это был высокий, необыкновенно стройный, уже седой мужчина с лицом, не слепленным кое-как, как бывает зачастую, а выточенным тысячелетней волею породы. Рассказывая друзьям о моем визите, я восторженно перевирал, но не по существу, Пушкина: “Да Шуйские бояре, Шаховские, старинные природные князья, старинные, и Рюриковой крови!”. Отец Константин оказался многосторонне сведущим человеком, и когда мы собирались втроем в его квартире, нескончаемые разговоры о литературе, лагерях, судьбе России затягивались далеко за полночь, пока, наконец, матушка Елизавета Петровна не выгоняла поздних гостей в третьем или четвертом часу ночи.
Протоиерей Константин Шаховской.
Я стал все чаще бывать в его доме, и мало-помалу предо мной раскрывался образ редкостного по душевной красоте и благородству в совершенном смысле этого слова человека.
Константин Яковлевич Шаховской родился 29 октября 1905 года в имении Шаховских Боброве Холмского уезда тогдашней Псковской губернии. Отец его, Яков Михайлович Шаховской, был директором Псковского сельхозучилища, и детство свое Костя провел в Пскове. После октябрьского переворота Яков Михайлович как глава Псковского Красного Креста был арестован псковской ЧК. Жене Якова Михайловича удалось подкупить одного из чекистов, и тот прятал дело Я. М. от неистовой расстрельщицы Марии Гольдман. Мальчик Костя, чтобы узнать, жив ли отец, каждую ночь забирался на стену тюремной ограды и смотрел, как приговоренные офицеры с выбитыми из ключиц руками (чтобы не сопротивлялись) шли на расстрел с пением Святый Боже.
Яков Михайлович не погиб. Станислав Булак-Булахович лихим кавалерийским ударом освободил Псков и оставшихся в живых заключенных псковской тюрьмы. После неудачи Белой армии Н. Н. Юденича семья Шаховских переехала в Эстонию, поселившись в городе Печоры. Там Костя Шаховской закончил гимназию и поступил на лесной факультет Тартуского университета.
Нужно подчеркнуть, что русские в Эстонии пользовались в те годы широкой культурной автономией. Трагедия 1917 года ставила перед сознанием русских людей необходимость осмыслить ее духовные причины, и вопросы религии и духовного просвещения были как никогда актуальны. Костя участвует в Эстонском отделении Русского Студенческого Христианского Движения, знакомится с его деятелями и сам руководит кружком созданного в Печорском крае Русского Крестьянского Христианского Движения. В 1932 г. он поступает, а в 35 г. заканчивает Духовную семинарию при Печорском монастыре и продолжает учебу на теологическом факультете Варшавского университета, который заканчивает со степенью магистра в канун Второй мировой войны. В августе 1937 г. К. Я. женится на учительнице английского языка Елизавете Петровне Нестеровой и в том же году 21 сентября, в праздник Рождества Пресвятой Богородицы, епископом Николаем (Лейсманом) рукополагается в диакона, а 26 сентября — в священника для церкви святого Георгия Победоносца в деревне Сенно Печорского уезда. Позднее он переведен настоятелем в церковь Сорока мучеников г. Печоры.
Оккупация Эстонии в 40 году сталинской красной армией трагическим образом отразилась на судьбе Шаховских. Отец был арестован и без предъявления обвинений сослан в Ургенч, где скончался в начале войны от голода и лишений. Муж сестры — член Русского Общевоинского Союза Владимир Заркевич — расстрелян, а сама сестра с годовалым ребенком сослана в начале 1941 года на поселение в тайгу на север Томской области. Тесть отца Константина, учитель Печорской гимназии Петр Владимирович Нестеров, был арестован НКВД и расстрелян без суда и следствия в Тартуской тюрьме в начале войны.
Думается, что большевистские злодейства в Прибалтике были немаловажной причиной в решении Патриаршего Экзарха Митрополита Сергия (Воскресенского) дождаться прихода немцев, чтобы начать великое дело восстановления Православия, почти изничтоженного на территории России. Отец Константин включается митрополитом Сергием в число сотрудников “Русской Православной Миссии в освобожденных районах России” и направляется в Псков. В Пскове отец Константин восстанавливает превращенную в склад Варлаамовскую церковь, организует воскресную школу для детей, ведет среди прихожан большую работу по оказанию помощи больным и беженцам и даже организует многодневный крестный ход в Печорский монастырь и обратно. Пользуясь знанием немецкого языка и дворянским происхождением, он убеждает немецкое командование разрешить местным жителям оказывать помощь многочисленным военнопленным, находившимся в ужасающих условиях в концлагерях на Псковщине. Это ему зачтется впоследствии как сотрудничество с гестапо. В действительности отец Константин всегда придерживался строго церковной позиции, не шел ни на какие компромиссы и отказывался служить благодарственный молебен в день рождения фюрера.
Христианский подвиг сотрудников Православной Миссии не оценен достаточно и поныне. Это были поистине пшеничные зерна Христовой истины в жерновах двух борющихся между собою сатанинских сил. Открытие сотен православных приходов на занятой немцами территории, рукоположение сотен священников и диаконов вдохнуло в Русскую Церковь тот заряд духовной силы, который помог ей пережить лютое безвременье послевоенных лет. И заплатить за это сотрудники Миссии должны были по самой полной мере. Когда весной 1944 года положение германских войск на Восточном фронте ухудшилось и немцы начали отступать, перед сотрудниками Миссии встал вопрос: как быть дальше? Уходить с немцами, спасая себя и близких, или остаться на своих приходах и ждать неизбежного ареста? На собрании Миссии, которое провел назначенный после убийства митрополита Сергия епископ Иоанн, было принято решение: уходят с немцами только престарелые и немощные священники, которые заведомо не вынесут лагерной жизни, остальные остаются на приходах.
Отец Константин был арестован весной 1945 года и полгода находился в ленинградских Крестах. По замыслу следователя НКВД Жигаля, отец Константин должен был признать себя резидентом абвера и выдать свою агентуру, не менее 20 человек. Следователь применил весь арсенал мер: “конвейер”, “ласточку”, помещение в бокс, где нельзя было заснуть, угрозы расправиться с семьей. После полугода допросов отец Константин был осужден тройкой НКВД как рядовой немецкий шпион на десять лет исправительных лагерей в Горьковской области.
Из-за множества заключенных НКВД придумал особый способ их транспортировки. Товарные вагоны сверху донизу заставлялись деревянными ящиками, в каждый из которых помещался заключенный, едва имевший возможность в этом ящике повернуться. Утром кормили селедкой, вечером давали напиться воды. Оправка раз в сутки. Когда через две недели поезд добрался до места назначения, из ящиков охрана вытаскивала опухших, неспособных двигаться людей и множество трупов.
Годы, проведенные в горьковских лагерях, по рассказам отца Константина, были самыми тяжелыми. Работа на лесоповале, где малейшее непослушание наказывалось особой пыткой: стоять голым на пеньке под роем комаров; в самой зоне — бесчинства уголовников. Как-то зимой колонну зеков, где был отец Константин, привели в тайгу и объявили: здесь будет лагерь. Заключенные оградили себя колючей проволокой, построили бараки для начальства, а потом для себя — и все это время спали под открытым небом, набросав на снег еловые ветки.
Намного легче стало, когда отца Константина этапировали в Абезь под Воркуту. Там он встретился с товарищами по Миссии отцом Николаем Трубецким и отцом Иаковом Начисом1. Они помогли ему устроиться в лагерную больницу санитаром, — и это спасло ему жизнь. В конце 40-х—начале 50-х годов в лагерях было множество людей с громкими именами: ученых, артистов, музыкантов — своих и заграничных. По вечерам бараки превращались в настоящие университеты, где можно было слушать лекции на любые темы. Врач румынского короля выточил отцу Константину из немецких подшипников зубы взамен выбитых на допросах и так хорошо их приладил, что тот до конца жизни не обращался к зубному врачу. Удавалось устраивать в лагере и тайные богослужения, по ночам в бараках или в тайге под открытым небом, и это всегда бывало духовной поддержкой и радостью для верующих. Незабываемой осталась Пасхальная служба, которая служилась заключенным епископом и несколькими священниками на березовом пне.
В 1954 году, когда лагерный срок пришел к концу, отцу Константину было предложено самому выбрать место ссылки. Он выбрал село Бондарку Томской области, где на поселении находилась его сестра Ксения. Впоследствии Ксения Яковлевна рассказывала, что ей не скоро удалось отучить брата сидеть на диване, скрестив по-зековски ноги, и прятать после обеда ложку в валенок.
Через пару месяцев в доме Ксении Яковлевны появились работники КГБ и предложили отцу Константину поехать с ними. Путешествие закончилось в Пскове, где в местном КГБ ему предложили настоятельство в Псковском кафедральном Свято-Троицком соборе при условии подписки о сотрудничестве. От Пскова до Эстонии рукой подать, а там семья, с которой он не виделся десять лет. Отец Константин ответил, что столь важный вопрос он должен обсудить с женой и просил разрешения на три дня съездить к семье. Вернувшись после свидания с родными в Псковский КГБ, отец Константин категорически отказывается от сотрудничества, несмотря на уговоры церковного начальства и угрозы КГБ сгноить его в ссылке и никогда не разрешить ему священническое служение.
Но Божий Промысл определил иначе, и с 1955 года отец Константин — снова у престола Божия и совершает Божественную литургию сначала в поселке Тогур Томской области, а потом в Томске, где он продолжает свое священнослужение до 1965 года, окруженный любовью и благоговением верующих. Это не нравится власть имущим, и в 1965 г. по категорическому требованию властей архиепископ Новосибирский Павел переводит отца Константина в восточносибирский город Канск.
В следующем году отец Константин переезжает в Эстонию в город Пярну, где работала врачом его старшая дочь Елена. Однако власти, которые курировали в те годы все назначения священников, не давали отцу Константину необходимой регистрации, и лишь через несколько лет правящему Митрополиту Алексию (Ридигеру) удалось назначить его на приход в деревне Ямы недалеко от Пюхтицкого монастыря.
Эстонский период был для отца Константина нелегким этапом жизни. Лишенный возможности из-за болезни совершать регулярные богослужения, он скорбел от невозможности приложить свои дарования к церковному делу. Изредка его навещали друзья — отец Николай Трубецкой, отцы Иаков и Кирилл Начисы. Большое утешение он имел в дружбе с подвижником благочестия и исповедником отцом Вячеславом — нынешним Архиепископом Эстонским Корнилием.
4 июня 1972 г. в неделю Всех Святых отец Константин скоропостижно скончался. Он похоронен на старом кладбище города Пярну.
Отец Константин Шаховской принадлежал к роду русских людей, уничтожить которых, свести на нет их влияние на духовную жизнь было главной задачей советской власти. Без их существования благородство, преданность Родине и Церкви, порядочность и честь превращались в абстрактные, ни к чему не приложимые понятия. Он принадлежал к избранным людям, которые были солью земли русской. Для меня он был одновременно и родным человеком, и живым дыханием той эпохи и той Руси, которая уже никогда не вернется2.
1О них см. публикацию А. Л. Беглова «“Миссионерская разведка” отца Николая Трубецкого» в данном номере журнала. — Ред.
2Последнее утверждение автора не соответствует точке зрения редакции журнала и, что гораздо более важно, реальным событиям недавнего времени. “Та Русь”, о которой пишет отец Владимир Попов, вернулась к нам сонмом новомучеников и исповедников, составивших славу нашей Церкви и свидетельствующих о ее неодолимости. — Ред.
