«Если подросток отрывает мухам лапки, это еще ничего не значит»
— Почему треш-стримерами чаще становятся подростки?
Виктор Лебедев
— Подростки в целом больше экспериментируют. Подростковый возраст, ранняя молодость — это время наибольшей вариативности поведения. Смерть по причине насилия или несчастных случаев тоже часто настигает человека в подростковом, в раннем молодом возрасте. Можно говорить про горячую кровь и так далее. Но в целом это история про то, что люди, обладая маленьким запасом жизненного опыта, сталкиваются с серьезными проблемами.
Трудно представить себе треш-стримера 40–50 лет, потому что у людей в этом возрасте уже сформированы социальные привычки и самосознание. Они обычно лучше отдают себе отчет в том, что делают. У подростков с этим сложнее.
— Если ребенок отрывает мухам лапки и разоряет птичьи гнезда, яйца бьет, можно ли опасаться, что он будущий треш-стример?
— Существуют определенные предикторы антисоциального расстройства личности — среди них, в том числе, и жестокое обращение с животными. Но это только один из факторов. Совсем необязательно из такого ребенка вырастет маньяк-убийца. Тем не менее, если родители видят ряд эпизодов немотивированной агрессии, беспричинных актов жестокости у ребенка, то надо насторожиться, потому что в дальнейшем такой рисунок поведения может закрепиться.
Мы можем подозревать расстройство, когда что-то мешает ребенку адаптироваться в повседневной жизни и выстраивать социальные связи в школе, во внеклассной деятельности. Конечно, иногда коллектив сам не принимает нового участника, но, возможно, дело не только в нем. Тут надо реагировать даже не ради общества, а ради самого же ребенка, чтобы он не довел себя до беды.
«Человек редко соотносит себя с жертвой, потому что это неприятно»
— Раньше были страшно популярны реалити-шоу с психологическим насилием. В треш-стримах показывают физическое насилие, вплоть до убийства. Почему людям нравится на это смотреть и им не жалко других людей?
— Люди не соотносят себя с героями телевизора. Они далеко и от нас отличаются. Некоторые мужчины не верят жертвам сексуализированного насилия. Им гораздо проще себя соотнести с как бы оболганным агрессором. Чаще всего мы жалеем тех, с кем можем себя идентифицировать.
— Насколько важен в этом подглядывании за чужими страданиями элемент справедливого возмездия? Типа так ему (ей) и надо, получил «за дело».
— Всегда хочется встать на сторону победителя и неприятно себя ассоциировать с жертвой, которую унижают и которую надо защищать. У каждого из нас есть вера в справедливый мир. То есть если человек получает «по заслугам» — значит, он был не прав и поплатился.
Люди ведь не то чтобы сидят и часами размышляют о справедливости мира в истинном смысле этого слова. Не все имеют роскошь задумываться над своим положением.
— Если подросток смотрит треш-стримы, это совсем беда?
— По крайней мере, среди критериев психического расстройства я увлечения треш-стримами не находил. Не обязательно с ребенком что-то не так, если он это смотрит. Сейчас увлекается, а потом перестанет. Очень сложно бывает проследить, куда то или иное поведение вырулит.
— А если их вообще запретить?
— Практика показывает, что запрещенное, наоборот, прирастает. Есть конкретные уголовные статьи, по которым можно судить за насилие. Почему их нельзя использовать, а нужно придумывать новые запретительные меры? Их в российском законодательстве и так более чем достаточно. В любом случае работать нужно с конкретными людьми, а не с явлением и с социальными практиками.
«Мне кажется, он болен» — так не работает
— Когда девятиклассник-стример убивал 13-летнюю девочку молотком, а потом переписывался с ее матерью, чтобы она не начала ребенка разыскивать, — это психическая болезнь или это называется как-то иначе?
— Если следствие посчитает нужным, оно назначит психиатрическую экспертизу, и только на ее основании мы можем что-то сказать. Даже когда в действиях другого человека есть что-то заведомо неприятное и пугающее, объяснять это психическим расстройством — довольно скользкая дорожка, по которой в последнее время многие стали ходить.
Не надо торопиться. Есть там психическое расстройство или нет, мы не можем сказать достоверно, не имея данных осмотра. «Мне кажется, он болен», — так не работает. Только если было проведено исследование в соответствии с имеющимися инструкциями, делают вывод, болен ли человек, и чем.
А дальше — новый вопрос. Мог ли он на момент совершения социально опасного деяния управлять своими действиями? И тут для многих сюрприз, что, оказывается, человек может быть психически болен, но при этом он может управлять своими действиями. И тогда даже при наличии диагноза он отправляется в тюрьму, а не в психиатрическую больницу на принудительное лечение.
Существует понятие презумпции психического здоровья. То есть человек здоров, пока не доказано обратное. Но даже если он болен, это не означает, что он избежит именно тюремного наказания.
— Правильно ли я понимаю, что чисто статистически люди с психическими расстройствами совершают ужасные преступления реже, чем люди без всяких расстройств?
— Ужасное преступление — это субъективная оценка. Если бы мы посмотрели на то, что происходило лет 500 назад, у нас бы волосы дыбом встали. Относительно недавно люди развлекались тем, что кошек жгли на ярмарках, и никого это особенно не возмущало (речь о Средних веках. — Примеч. ред.). А в наше время это уголовная статья за жестокое обращение с животными.
Субъективно нас всегда пугает то, что не похоже на какие-то более распространенные случаи. Тогда хочется человека подозревать в психическом расстройстве, хотя он может быть совершенно здоров.
Более того, люди с психическими расстройствами совершают насильственные преступления реже, чем здоровые. Зато они чаще становятся жертвами и насильственных действий, и мошеннических схем, о чем почему-то в нашем обществе часто забывают. Всегда удобнее использовать этот образ «психа», который совершил нечто ужасное, нечеловеческое.
«Психиатр должен в каком-то смысле перестать быть человеком»
— Многие думают, что жестокое убийство на камеру может совершить только «ненормальный», чужой.
— Учитывая распространенность психических расстройств, еще непонятно, кто здесь чужой.
Норма как здоровье в психиатрии — понятие, подразумевающее динамику. Сегодня ты здоровый, завтра — нет. Норма и здоровье тем не менее — это разные вещи. В вопросах насилия мы всегда сталкиваемся с эмоциональной оценкой комментирующих. Я понимаю, что обычных людей в этой истории шокирует и то, что убит ребенок, и то, что убивал тоже еще совсем молодой человек. И не только убивал, но еще и над матерью издевался.
Люди вообще изобретательны, причем в разных областях жизни. Они придумывают новые механизмы и методы взаимодействия. К сожалению, не всегда изобретательность одного человека идет на пользу другому.
Понятная человеческая реакция, как без нее. Но задача специалиста — подходить беспристрастно к тому, что он видит. По большому счету, он должен перестать в каком-то смысле быть человеком. То есть не оценивать с точки зрения повседневности.
— Не кажется ли вам, что в такие времена, как сейчас, насилия будет становиться больше, потому что оно становится социально одобряемым?
— Я не думаю, что есть прямая связь, хотя говорить про среднюю температуру по больнице в целом неверно. Существуют сообщества, в которых насилие является приемлемым способом решения проблемы, способом коммуникации с другими людьми. Но есть и другие группы, в которых это все строго осуждается.
Понятно, что противников насилия мы видим меньше, потому что они себя не показывают. На виду как раз те, кто проявляет насилие, и для СМИ именно они интересны. Нельзя делать новость с заголовком «Сегодня Иван Иванович не ударил по лицу человека». Здесь нет события. А то, что Семен Семенович избил человека, чтобы отнять у него парковочное место, — уже интереснее звучит.
Молчание не означает одобрения. И то, что мы не видим противников насилия, еще не означает, что их нет.
— То есть, когда мы говорим, что в обществе в последнее время стало больше насилия — это скорее когнитивное искажение?
— Надо смотреть статистику насильственных преступлений, а я не уверен, что есть свежая. К тому же с любой статистикой можно играть. Но в целом, повторю, есть информационный пузырь, в котором насилие пестуется. И в этом смысле очень важно, как к насилию относится ближний круг — семья, коллеги, социальное (реальное и виртуальное) окружение.
Плюс надо учитывать гендерную специфику. Женщины проявляют физическую агрессию гораздо реже, чем мужчины. Физической расправой, в первую очередь, угрожают мужчины. Вот они совершают большую часть насильственных преступлений.
— Кстати, это правда, что женщина, решившаяся на насилие и в каком-то смысле переборовшая свою природу, может быть агрессивнее и опаснее, чем мужчина?
— Это какое-то странное соревнование. Женщина реже является актором насилия, это нас удивляет, к таким случаям приковано внимание. Мы априори считаем, что женщина вообще не должна проявлять насилия. Почему?
Современный человек по-прежнему не приемлет жестокости
— В любом случае у нас нет ни социологии, ни опросов, да и вряд ли кто-то признается в анкете, что ему нравится совершать жестокости.
— Люди, действительно, обычно стремятся к тому, чтобы дать социально приемлемый ответ, но в разные моменты социально приемлемым считается разное. Есть сторонники агрессии и пацифисты, но между этими полюсами находится основная масса людей, которую можно склонить на время в ту или в иную сторону.
Я недавно смотрел ролик про культурную революцию в Китае. Там при помощи инструментов пропаганды создали огромную волну насилия, которая привела к большим человеческим жертвам. Насилие в тот момент считалось нормой, и потом уже его требовалось подавлять с помощью солдат.
Это вопрос социального инжиниринга, формирования общественного мнения с помощью разных каналов. Раньше это было только радио и телевидение, но сейчас, я думаю, здесь довольно сложно одновременно на всех повлиять, люди все равно довольно разобщены в своем информационном потреблении, нет какого-то одного источника.
— Можно ли сказать, что современный человек терпим к насилию и издевательствам, и должно ли быть наоборот?
— Наоборот, современные люди гораздо более нетерпимы к насилию, чем нам кажется. Каким бы привычным ни становилось насилие, мы все равно на него реагируем очень остро и не считаем способом решения проблемы.
Есть проблема увеличительного стекла в виде СМИ, которые привлекают огромное внимание к случаям насилия, потому что это читают. Из-за этого кажется, что насилия существенно больше. Но не факт, что поменялось наше отношение к нему. Я, по крайней мере, этого не вижу.
Что делать, если мой ребенок смотрит треш-стримы?
Юлия Строгова, детский психиатр:
Юлия Строгова
— Допустим, вы увидели, что ребенок смотрит что-то не то. Это может быть треш-стрим, порно, агрессивный ролик или глупый мультфильм не по возрасту. Не надо реагировать сразу, нужно чуть-чуть выждать.
Шаг первый: фиксация ситуации. «Сегодня я вошла в комнату и случайно заметила, что ты смотрел видео, где три парня избивают четвертого». Вы безэмоционально описываете факты, и ребенок не может отрицать, что такое, действительно, было. Если у него есть уточнения, он их обязательно вставит: «Нет, мама, это не то видео, ты все не так поняла» и так далее. В любом случае он что-то скажет, начнется разговор.
Шаг второй: вы рассказываете про собственные эмоции от увиденного. Никакого осуждения в духе: «Да как ты можешь, да откуда это в тебе, да мы тебя не так воспитывали». Нет, нужно просто рассказать о своих чувствах при просмотре ролика. «Мне стало не по себе от этого видео. Очень жалко парня, которого избивают. Как ему должно быть больно и страшно, каким униженным он себя чувствует. К тому же он знает, что все это увидят, ведь ролик выложат в интернет. Как бы мне хотелось ему помочь».
Шаг третий: вы спрашиваете ребенка, что он думает по этому поводу. В идеальном случае он скажет: «Да, вот ты сейчас сказала, и я подумал, что это, действительно, стремно. А если бы со мной или моими друзьями такое случилось? Реально жесть».
Может быть, ребенок почувствует накал эмоций и уйдет от разговора. Тогда не надо давить, можно через некоторое время попробовать вернуться к этой теме: «Прости, но мне важно с тобой об этом поговорить, я чувствую недосказанность».
Есть вариант, что ребенок вступит в полемику: «Да подумаешь, все это смотрят, ты отстала от жизни». Это тоже хорошая история, тут уже можно говорить и обсуждать, по-прежнему не переходя к обвинениям — иначе ребенок закроется.
Шаг четвертый: обсудив эмоциональную сторону, вы можете поговорить и о правовой стороне вопроса. «Слушай, а ведь это наверняка незаконно, это уголовное дело, да еще и с выкладыванием в паблик. Может быть, мы можем что-то сделать? Как минимум нажать на кнопку, что это ролик оскорбительного содержания».
Идеальный исход ситуации — когда вы смогли ее обсудить и ребенок понял, что смотреть такие ролики — не норма. Он сделал самостоятельный выбор, а вы его в этом поддержали. Плохой — это если вы не совладали с собой, сорвались, и у вас началась ссора с запретами и ограничением трафика.
