…Яко посреде хожду сетей многих…
Молитва святого Иоанна Дамаскина
Любите ли вы оружие, как люблю его я?
Это иррациональная, «бескорыстная» любовь человека, никогда его не применявшего. Мне нравится тяжесть рукояти пистолета и приёмистость приклада охотничьего ружья; мне нравится, как ложится в руку хорошо сбалансированный меч; как бывает красив и удобен нож.
Наверное, это в крови: мой двухгодовалый средний сын, держа на коленях дедово охотничье ружьё, нежно гладил его и приговаривал: «Ууу!.. Большой паталет!»
Другие сыновья к оружию равнодушны. Одного из них постоянно посылали от школы на соревнования, где он всегда аккуратно клал все пять пуль в 9-10, пока не догадался, что того, кто не попадает, на постылую стрельбу не повезут.
Конечно, пока дети росли и было время «ролёвки», чего только в доме не перебывало: луки и арбалеты, катаны и мечи, кинжалы и ножи, китайские полукопии пистолетов и автоматов, поручи, поножи, щиты, кольчуги…
Только все это было совсем (или почти совсем) ненастоящее. Настоящими (и недоступными) в их детстве были дедовы охотничьи ружья, а в моём – еще и папина «мелкашка» с изящной шейкой, ложившейся в руку, как пистолетная рукоять, так что можно было стрелять с одной руки, как индеец в вестерне.
Моего отца давно нет в живых, и оружия дома тоже нет – ни охотничьих «Зауэра» и ижевского «Меркеля», ни его любимой «мелкашки», подаренной дедом, как было принято в семье, сыну на десятилетие. В советские времена её, как нарезное оружие, почему-то велели сдать.
И вот недавно, начитавшись новостей, я спросила мужа за чаем:
– Не пора ли уже завести дома что-нибудь на эту тему?
Представьте себе, мой совершенно штатский, мирный, равнодушный к «мужским цацкам» муж, даже в институте на военной кафедре изучавший всего лишь саперное дело, не удивился, а полез в сеть и стал узнавать, что и как нынче можно добыть, как его оформить и как научиться обращаться.
– «Сайга», – резюмировал он через десять минут, – это все, что мы можем себе позволить. И мы обсудили другие варианты: это запредельно дорого, это слишком громоздко, к тому боеприпасов не найти, а вот за это схлопочешь срок.
Мы говорили, смотрели друг на друга и прекрасно понимали, что даже купленное и пристрелянное в наших руках будет ни чем иным, как вариантом детского ролевого, а, точнее, «оружием сдерживания» – ни один из нас не сможет не то что выстрелить в человека, но даже навести ствол.
Особенно я, выросшая в доме с настоящими ружьями и с детства затвердившая формулу: даже игрушечное оружие на человека не направлять.
– К тому же, – сказал муж, – кому надо, будет известно, что у нас оно есть…
Мы немного помолчали, оценивая разнообразные перспективы такой осведомленности всех «кого надо», и поняли, что никакой сейф для оружия этих перспектив не отменит.
А еще я с грустью вспомнила, как к деду, бывшему председателю охотничьего общества, хранившему свои ружья в специальном, в две пенсии ценой, металлическом ящике в запертой кладовой дома сталинской постройки (ну, у кого дома есть такая кладовая?), дважды в неделю наведывался участковый с придирками, что оружие-де хранится не по правилам…
– Знаешь, – сказала я, – в школе я то и дело теряла ключ от дома и тогда, бросив ранец под дверь, покупала в магазине за 2 копейки коробок спичек и шла в лес жечь костёр. Лес был через дорогу.
Когда мне было лет 12, отец, прежде не раз напрасно пытавшийся объяснять беспечной дочери опасность таких одиноких прогулок, перед очередным отъездом в долгую командировку на полигон спросил, знаю ли я, где лежит ружьё, и помню ли, как его собрать и зарядить. Я удивилась и сказала, что помню.
– Так вот, – сказал папа, – если в моё отсутствие тебя кто-нибудь обидит – сильно, как можно обидеть только девочку – возьмёшь ружьё и найдёшь обидчика. Убивать не надо – стреляй в живот; ему будет очень, очень плохо, но он останется жив.
Ага, – рассеянно отвечала я на этот инструктаж и немедленно о нём забыла. Но спустя время заметила, что ко мне перестала прикапываться местная шпана, и вообще – ни на улице, ни в лесу ко мне больше ни у кого не было никаких вопросов, кроме «как пройти в библиотеку?»
Потом, когда я уже училась в Москве и продолжала бродить где угодно когда хочу, эта магия продолжала действовать. Родители московских подруг считали, что я родом из страны непуганых идиотов, и были правы.
Их дочери ходили вечером и путешествовали только с провожатым, поскольку им было непреложно внушено чёткое знание опасности – и уверенность, что ни защититься, ни отплатить невозможно…
Теперь, уже вырастив детей, я тоже знаю, как и вправду мы беззащитны перед насилием, перед болезнью, перед государством, системой, судьбой, войной, старостью, смертью… и жизнью.
Я не знаю, почему несчастья случаются или обходят стороной. Прежде я полагала, что разгадка – в уверенности в себе. Теперь же думаю – может быть, меня хранила любовь родителей? Сегодня мой черед уповать и молиться за детей, а я страшусь и молчу. Но в глубине сердца звучит голос: «…Оружием обыдет тя истина Его»…
Но далее – уже не столько о том, как уберечься от опасностей, а совсем, совсем о другом.
