Как говорить с ребенком о трагедии. Людмила Петрановская
— Как говорить с детьми о трагедии в «Крокус Сити Холле» с учетом их возраста? Может, нужно оградить их от происходящего?
— Я с трудом представляю, как оградить ребенка от информации о теракте, если он не младенец. Если малышу два года и он сидит дома с бабушкой — то да, ему знать об этих событиях незачем.
Если ребенок ходит в школу или даже в старшие группы детского сада, то вероятность того, что он услышит о трагедии от детей, педагогов, других родителей, приближается к 100%. Особенно если речь идет о школе.
Такие события, как теракт в «Крокус Сити Холле», вызывают серьезный эмоциональный отклик, это обсуждается. Дети слышат чужие разговоры. Если один-два ребенка узнали, то весь класс точно будет знать.
Поэтому нереально и не нужно ставить себе цель оградить ребенка от информации о трагедии. Если ребенок слышит от взрослых: «тебе про это знать не надо», «мы об этом говорить не будем», то он считывает это так: «Я не готов иметь дело с твоими чувствами по этому поводу». Если ребенок подавлен, испуган, то он лишен возможности обсудить свои переживания с родителями, получить от них утешение и поддержку. И остается со своими страхами один на один.
23 марта я написала в телеграм-канале о том, что нужно говорить с детьми о трагедии. И получила огромное количество комментариев. Есть родители, которые написали: мол, зачем я буду ребенка травмировать, он у меня такой чувствительный. С другой стороны, многие люди рассказали, что им в детстве ничего не объясняли, когда они были в разных ситуациях — опасных, тревожных. С ними про это не говорили, им было страшно, плохо, у них были ночные кошмары, потому что разговоры какие-то до них доходили, но никакого прямого обсуждения с ними не было.
Важно понимать, что у детей нет жизненного опыта и достаточной рациональной основы, они воспринимают все всерьез. Взрослые поговорят о трагедии, ужаснутся, но через какое-то время смогут отвлечься и успокоиться. А для ребенка это может стать всепоглощающим переживанием, если взрослые не помогут ему навести на ситуацию резкость, наложить ее на реальность, поставить какие-то ограничения. Например, что такие трагедии бывают, но редко. Что люди принимают меры, чтобы избежать их в будущем.
Взрослые тоже сходили бы с ума, если бы им казалось, что любое трагическое событие имеет вероятность, близкую к 100%, и ничего при этом нельзя сделать. Но мы же понимаем, что это не так. Мы сочувствуем пострадавшим, с ужасом думаем, что это могли быть наши близкие. При этом понимаем, что мы можем жить дальше, выходить на улицу. У ребенка нет статистического мышления. Ему сложно умерить свою тревогу рассуждениями о том, каков шанс, что трагедия повторится.
Если не говорить с детьми о случившемся, они остаются один на один с тревогой. И могут быть сильно невротизированы.
— Есть ли основные правила разговора с ребенком? Как сделать так, чтобы, с одной стороны, он знал о случившемся, но с другой стороны, чтобы это не нанесло ему большую психологическую травму?
— Мне кажется, что правила связаны с тем, какие цели мы ставим, когда говорим о трагедии с ребенком.
Тут две крайности. Одна — пытаться для ребенка создать информационный пузырь счастливого детства. Дать ему понять: «Не надо об этом думать, давайте о хорошем, зачем расстраиваться». Дети считывают эмоциональное состояние взрослых, не подавать виду не получится. Ребенку только страшнее станет, если он почувствует, что мы не конгруэнтны — то есть наше состояние внутреннее не соответствует тому, что мы проявляем вовне. Мы что-то скрываем, ведем себя неестественно, держим лицо, а внутри чувствуем себя иначе. Это у детей вызывает сильную тревогу.
Вторая крайность — когда мы свою тревогу, боль, протест против того, что в мире возможно такое, хотим разделить с ребенком. А ему некуда деться, на него обрушиваются наши сильные эмоции, переживания. И это нехорошо с нашей стороны как взрослых людей, потому что в этот момент мы думаем о себе, а не о ребенке.
Если мы хотим избежать этих крайностей, то перед разговором стоит спросить себя: зачем я рассказываю ребенку о трагедии? Чтобы он мог со мной обсудить то, что пугает, чтобы был готов к разговорам о теракте среди сверстников. Тогда и слова найдутся.
Нам страшно начинать разговор, потому что мы боимся столкнуться с ужасом в глазах ребенка. Мы боимся не справиться с ним, и что тот ужас, который внутри нас, не войдет с ним в резонанс. Взрослым сейчас и со своими эмоциями сложно справиться. Поэтому нам так страшно, так хочется этот разговор отложить, чтобы ребенок ничего о трагедии не знал. Даже если сами себя обманываем, что он может об этом не узнать. Мы хотели бы, чтобы нам кто-то написал шпаргалку и мы ровно по ней все ребенку объяснили. Или чтобы это кто-то сделал за нас. По-человечески это очень понятно.
Но надо отдавать себе отчет, что это не желание сохранить ребенку счастливое детство, а страх. Один из главных страхов каждого родителя — столкнуться с тяжелым переживанием ребенка, с которым ты не можешь ему помочь. Не можешь ему сказать: «Мы все исправим». «Ничего страшного». «Я знаю, что делать, чтобы все было хорошо». В этой ситуации у нас нет таких ответов.
Важно, чтобы дети нас видели в ситуации, когда мы сталкиваемся с каким-то злом в мире и не знаем, что делать. И у нас нет хорошего ответа. И мы понимаем, что нет никакого хэппи-энда. Это часть жизни. Без этого невозможно. Как мы можем детей держать в какой-то такой идеализации, изоляции? А что потом с ними случится, когда мы не сможем больше держать этот информационный пузырь?
Поэтому мне кажется, что тут самое главное — себе отдать отчет, чего мы боимся, зачем мы это делаем. И слова придут. Я не думаю, что тут есть специальные слова, которые нужно выучить. Дети разные, возраст разный, ситуации разные, и реакция у детей может быть разная: может быть ребенок, который начнет расспрашивать, может быть ребенок, который притихнет и заплачет, может быть ребенок, который скажет «я не хочу об этом говорить». И все это нормально.
«Я бы напрямую сказала детям о том, что аморально смотреть видео с записью трагедии»
— Сегодня многие родители написали, что в школьных и классных чатах дети стали друг другу пересылать эти страшные, трагические видео. Страшно отпускать в школу в понедельник, потому что мы вроде как корректно рассказали все ребенку, а сейчас на него обрушатся эти видео. Что делать родителям?
— Я бы с ребенком поговорила про то, с какой целью люди пересылают эти видео, с какой целью их смотрят. Просто обсудить с ним, задаться этим вопросом. Какие тут могут быть варианты?
Один вариант — исследовать что-то, чтобы какую-то информацию получить. Второй — Боже упаси, своего знакомого ищут. Все остальные смотрят зачем? Стоит поговорить с ребенком, что такое болезненное любопытство к сценам насилия, страха абсолютно никому ничем не помогает, не несет никакой полезной информации. В каком-то смысле слова это нехорошо. Как кто мы можем это смотреть? Только как зеваки, как любопытствующие: крики, пальба, взрывы.
В каком смысле стоит это смотреть? Если мы можем чем-то помочь и просмотр может превратиться в какое-то полезное действие. Допустим, мы посмотрели такие кадры, от нас что-то зависит, мы можем что-то сделать, чтобы это прекратилось или чтобы это не повторилось. Но в ситуации, когда понятно, что ничего такого мы не можем, от нашего смотрения ничего не произойдет, правда в том, что мы зеваки.
И тогда стоит задать вопрос про моральный аспект: как ты думаешь, хочется ли людям, которые попали в эту ситуацию, которые бежали, кричали и так далее, чтобы кто-то на них посмотрел просто так? Все закончилось, практического смысла нет. В чем смысл смотреть эти видео, зачем их пересылать? Просто пощекотать себе нервы за счет страдания других людей? Я бы напрямую с детьми говорила о том, что нехорошо так делать.
— Было какое-то видео, которое готовил сотрудник ДПС — собрал разные видео ДТП, где дети и родители не там вышли на дорогу, не там перешли, зазевались. Там не было страшных сцен, все заканчивалось нормально. Но это было настолько наглядно. То есть такое видео мы смотрим, чтобы понять, как правильно переходить дорогу, какие могут быть опасности.
— Потому что это информативное, обучающее видео, совершенно другая ситуация. Там нет цели пощекотать нервы.
Понятно, что дети смотрят это, чтобы показать, мол, я крутой, не боюсь это смотреть, я это выдерживаю. Я бы говорила с детьми о том, что когда такие вещи многие смотрят и это становится вирусным, приносит просмотры, кому-то — деньги, то это приводит к тому, что мы сейчас наблюдаем: когда что-то происходит, куча народу начинает снимать, не пытаясь помочь. То есть там, где можно было бы вместо того, чтобы снимать, подойти к пострадавшим, люди включают камеру: а вдруг именно мое видео будет востребованным и наберет миллионы просмотров?
Чем больше зевак, которые готовы это смотреть, тем больше это провоцирует вот такое странное поведение. Мне кажется, уже лет с 8–9 дети вполне способны понять причинно-следственные связи и почему смотрение таких видео, если у этого нет никакого прагматического выхода, это аморально.
«Никому не станет легче от того, что вы скроллите новости и ужасаетесь»
— Последний вопрос, про себя. Много советов про то, что нужно дышать — и действительно, это важно. Про разные техники, как помочь себе в такой ситуации. Но я понимаю, что в такие моменты ты просто не можешь выйти из этой цепи скроллинга. Проверяешь новости и не в состоянии ни воды попить, ни пройтись, ни отключить телефон. Существуют ли возможности вывести себя из такого скроллингового оцепенения? Что бы вы посоветовали взрослым в этой ситуации? Работает ли у вас что-то?
— Мы все-таки взрослые, а у взрослых есть рациональная часть. И можно спросить себя: я сейчас скроллю, чтобы что? Например, чтобы узнать, что происходит. Могу я узнать, что происходит, если прошло полчаса с момента события? Нет, ничего не понятно, ты ничего не узнаешь. Что-то станет ясно только спустя какое-то время. Принесет кому-то пользу то, что я сейчас этот час ближайший, в течение которого что-то выяснится, буду сидеть с телефоном?
Опять-таки я не беру ситуации, когда, упаси Боже, у кого-то там близкий человек. Это понятно, что рациональность не поможет, никакие доводы. Но если речь не об этом, если просто происходит какое-то событие — пугающее, ужасное и так далее — я ничем не могу помочь: я не новостной журналист, я не спасатель, не кризисный психолог. Я просто человек.
— Это вне моей зоны контроля.
— Никакого смысла в том, что ты сидишь скроллишь, ужасаешься, в общем, нет. Поэтому имеет смысл договориться с собой: понятно, что сейчас ничего не ясно. Допустим, через два часа будет больше информации.
Какие у меня есть дела? Приготовить ужин, погулять с собакой, загрузить белье в стиральную машинку. Я сейчас это сделаю, а через два часа посмотрю, что к этому времени стало известно. Тут только обращение к рациональному и самоуправление в этом плане. Все равно сейчас ты ничего сделать не можешь, от тебя никакого толку нет.
Или другой вопрос: ты понимаешь, что от тебя есть толк. Например, у тебя есть автомобиль, ты живешь недалеко от этого места, ты думаешь о том, что там, может быть, нужна помощь, чтобы вывозить людей. Тогда тоже не надо скроллить. Надо искать соответствующие чаты, идти в соцсети, где объединяются люди, которые помогают, и переходить к действиям — если ты можешь что-то делать.
То есть первый вопрос, который мы себе можем задать: могу ли я что-то сделать в этой ситуации? И дальше развилка: да или нет. Если нет, то что меня интересует? Что там происходит. Хорошо, через два часа я посмотрю, что к этому времени выяснится.
Понятно, что это такое магическое мышление: нам кажется, что если мы будем сидеть и тревожно смотреть, то мы как будто силой своей тревоги, силой своего беспокойства можем кого-то уберечь и спасти. Но мы же понимаем, что, к сожалению, так не работает.
— Мне неудобно становится заниматься своими делами: здесь такое, а я ужин пошла готовить.
— Хорошо, вы останетесь без ужина, кому это поможет, что изменит? Кому станет от этого лучше, легче? Ваша психика пострадает за это время еще больше. Может быть, вы сегодня ничего не можете сделать. Может быть, вы завтра сможете. Вы, например, не спасатель и не таксист, но психолог, например? Или учитель, к которому завтра придут перепуганные дети в школу. И тогда имеет смысл поужинать, потому что завтра хотелось бы, чтобы дети увидели учителя не с синяками под глазами и с трясущимися руками.
— Это правда. Спасибо большое.
— Мы в таком периоде живем, что нельзя сказать ни ребенку, ни себе: иногда случается плохое, но в общем и целом все будет хорошо. Мы можем в это время только быть друг у друга, каждый день говорить друг другу, что мы нужны, важны, что мы любим кого-то.
